Тень Александра» - Фредерик Неваль

— Ты никогда не слышал о том, что есть такие маленькие елочки, которые прикрепляют к зеркалу заднего вида, чтобы избежать вони от выхлопных газов и старых железяк? Это уж точно подошло бы для твоей развалюхи. — Скривившись, он понюхал свой спортивный костюм. — Фу…

Я захлопнул дверцу и затушил сигарету.

На крыльце томились в ожидании двое полицейских в форме, и мне с трудом удалось удержать дрожь при виде печатей на двери. Подойдя, я дружелюбно протянул руку:

— Добрый день. Полагаю, вы нас ждете?

Полицейские переглянулись — в их глазах читалось подозрение — и внимательно осмотрели меня с головы до ног.

— Нас прислали из Лувра, — уточнил я. — Я недавно звонил. Инспектор Далесм заверил меня…

— Это вы историк?

— Да, Морган Лафет. Спасибо, что вы разрешили нам приступить к делу так быстро…

— Морган Лафет? — отважился переспросить тот, что помоложе, удивленно подняв брови.

Ганс прыснул, а я прикусил губу. Сколько раз я проклинал отца за свое нелепое имя!

— Будет еще смешнее, если мою фамилию прочесть задом наперед,[12] — попытался пошутить я.

Полицейские вежливо улыбнулись и наконец пожали мою протянутую руку.

— А это Ганс, мой… ассистент.

— Лейтенант Рухелио Салгадо.

— Полицейский Лионель Лекари, — представился его напарник.

— Если вы готовы, мы можем войти туда.

Глубоко вздохнув, я кивнул, а Ганс от нетерпения даже припрыгнул. Как бы мне хотелось найти силы сделать то же самое.

2

«Гарри Поттер». Этти заташил меня в кино смотреть этот фильм, поставленный по детской книжке, и, признаюсь, целых два часа я не отрывал глаз от экрана. Старинная обстановка, пышные декорации, теплая старомодная атмосфера, мебель с печатью всех эпох, старые колдовские книги и античные статуи сломили мое сопротивление. Я почти чувствовал доносящийся с экрана аромат чая и увядших роз, нежный кокон, сотканный из волшебства и вековой пыли. Когда я вошел в дом Бертрана Лешоссера, у меня было точно такое же ощущение.

Запах дерева трех- или четырехсотлетней массивной мебели витал в воздухе, теплое благоухание пчелиного воска исходило от поскрипывающего паркета, покрытого десятком ковров самых разных эпох. Лучи света, проникавшие через цветные витражи окон в прихожей, превращали завитки пыли в причудливые радуги, которые оседали на наших лицах и одежде, превращая нас в оживших персонажей Пикассо.

Ганс, разинув от удивления рот, боязливо двинулся вперед, и золотистое пятно с изумрудным отливом поползло по его спине. Он осторожно протянул палец к одной из множества деревянных скульптур, украшавших прихожую, и отдернул его, не решаясь коснуться плеча нимфы из красного дерева, которая на вытянутой руке держала круглую лампу.

— Старик не читал «Питера Пэна», — прошептал Ганс, делая вид, будто подносит к губам сигарету, — он лодырничал.

Стажер рассматривал фреску на потолке, я узнал в ней довольно свободную вариацию «Сна Нарцисса».[13]

— Библиотека на втором этаже, — тихонько сказал один из полицейских и указал на дверь прямо перед нами.

Он тем более не осмеливался говорить громко.

Ганс повернул бронзовую ручку, распахнул обе створки двери и не смог удержаться от возгласа удивления. Подумать только, ведь снаружи дом показался нам маленьким…

Зал, как шахматная доска, был выложен белой и черной плиткой, на первый взгляд казавшейся мраморной. Ставни были закрыты, и, кроме проникавшей из прихожей цветной дорожки света, на которую ложились наши тени, все было окутано мраком. Стены исчезали в плотной завесе темноты, таившей в себе еще и двери, и лестницы, и коридоры, и мебель, из которой в любую минуту готов был выпрыгнуть какой-нибудь сказочный персонаж.

Вдруг зажглись два шара, окружив золотым сиянием статуи двух поддерживающих их красивых греческих юношей. Это Рухелио включил свет. Эти две статуи несли караул около ведущей наверх витой лестницы, и света ламп хватало лишь для того, чтобы осветить ее ступени.

— Это наверху… — сказал полицейский. — Налево.

Мы медленно поднялись по ступенькам, я насчитал их тринадцать. Бертран Лешоссер не принадлежал к числу суеверных людей.

Если на первом этаже было сумрачно, то второй оказался щедро залитым разноцветным светом. Все окна были украшены витражами, правда, весьма заурядными: геометрические фигуры или изящные арабески. В пыльном воздухе пахло засохшими цветами, старыми книгами, мехом и воском. Но это не вызывало неприятного ощущения. Как и в прихожей, стены были сплошь увешаны картинами. Не говоря уже о том, что шкафы и специальные подставки были уставлены безделушками, статуэтками и шкатулками.

В коридоре с левой стороны — две двери. Нет, если подумать, дом не такой уж большой. Просто Лешоссер умел все обустроить.

— Сколько всего комнат? — спросил я.

Рухелио сосредоточенно начал загибать пальцы.

— В левом крыле, где мы сейчас находимся, две. Библиотека и кабинет в дальнем конце коридора. По другую сторону лестницы — две спальни и ванная. Внизу, помимо зала, прихожей и кухни, — гараж и небольшая гостиная. С телевизором, — добавил он с улыбкой.

По его тону можно было понять, что он и его сослуживцы, должно быть, во время расследования сделали из «гостиной с телевизором» свой «штаб».

— А балкон? — осведомился Ганс.

— На него выход из библиотеки. Но не рассчитывайте, — поспешил добавить он, — там нет никаких явных следов.

Ганс удивленно взглянул на него.

— Ни единого следа, — убежденно повторил Рухелио. — Даже крови. Только кусок перил отвалился. Они не выдержали, когда жертва навалилась на них.

«Жертва»… Типичный полицейский язык. Словно «жертва» была безымянной. Но лишать тело имени — не есть ли это всего лишь способ не видеть трагедии в смерти? Да и мы сами, словно судебные медики, разве не идентифицировали своих «пациентов» номерами, а, случалось, и ставили эти номера фломастером прямо на их черепе или на бедре? Если бы тело Этти извлекли из воды, ему наверняка, прежде чем накрыть простыней, тоже прицепили бы бирку к большому пальцу… Я с силой тряхнул головой, чтобы прогнать страшное видение.

— Ну, проходи первым, — сказал я Гансу, указав на тщательно отделанную дубовую дверь.

Он в нетерпении занял позицию у двери. Рухелио сорвал печати и пригласил нас пройти в святая святых покойного — его бесценную библиотеку.

Убранство дома сразу показалось мне чрезмерным, но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что предстало перед нами теперь. Рухелио открыл огромные ставни на застекленной двери, и яркий свет ослепил нас. В библиотеке не было витражей, здесь Бернар хотел видеть все ясно. А я наоборот вдруг пожалел о рассеянном свете остальной части дома, который смог бы смягчить открывшееся нашим глазам зрелище.

— Надеюсь, ты догадался взять с собой лопатку и мастерки… — вздохнул Ганс, плечи которого опустились на добрых десять сантиметров.

Эти инструменты очень пригодились бы, чтобы расчистить примерно сорок квадратных метров помещения, в котором было нагромождено столько всего, что невозможно было ступить и шагу, чтобы не разбить или не поломать чего-нибудь. Не могу сказать, что я очень аккуратен, но в моей квартире даже в самые плохие времена никогда не бывало такого хаоса. Полки, которые покрывали стены от пола до потолка, ломились от книг и непонятных предметов, собранных в пластиковые пакеты, ящички или картонные коробки и казавшихся грудой обломков. На огромном массивном письменном столе не оставалось свободного места даже для чашки кофе. Шкафы не были видны под осколками амфор, статуэток, фрагментов скульптур, ваз и многого другого, что с первого взгляда могло бы заставить пустить слюну самого пресыщенного из собирателей античного искусства. Как то, на что сейчас смотрел Ганс.

— Мозаика… — фыркнул он, указывая на нечто вроде огромной картины в глубине комнаты. — Он создавал это в свободное время, милейший профессор? Я в детском саду делал получше.

Я подошел, перешагнув через несколько ящиков, и присвистнул.

— Значит, ты посещал его вместе с первыми цезарями, мой дорогой Ганс. Я очень хотел бы увидеть их лица в Неаполитанском музее, когда они узнают, что вновь обрели собрата, которого им так не хватало.

Я наклонился, чтобы рассмотреть находку. На огромном деревянном панно размером три на пять метров, прислоненном к книжному шкафу, четкими мозаичными линиями была воспроизведена битва Александра Македонского с персидским царем Дарием. Эта римская мозаика, датированная I веком после Рождества Христова, была копией картины Филоксена, написанной в III веке до нашей эры. Слева, с самого краю, был изображен Александр Македонский верхом на Буцефале.

— Это старинная? — спросил меня Ганс.