Женщина в жизни великих и знаменитых людей - Михаил Дубинский

Женщина не только накладывает отпечаток на всё существо мужчины, она во многих случаях составляет всё его содержание. Можно сказать, что мужчина — сумма отношений к женщине. Она дает ему жизнь — высшее благо, без которого были бы немыслимы всякие другие блага, а когда жизнь уже есть, она является к нему в виде любимой матери, для которой нет ничего, чем бы она ни пожертвовала, когда дело идет о её родном детище. Затем она приходит к нему в виде отдаленной мечты, бледной и неясной, озаряющей первые проблески его самосознания, когда он находится еще на школьной скамье, но увлекается уже мыслью в лабиринт чувств. О, как радужны и невинны эти мечты, окутанные дымкою запретности и тайны! А когда заря юности всходить в его душе, украшая ее самыми причудливыми узорами и красками, она становится на его дороге молодой очаровательной девушкой и дарит его нежным поцелуем, первым поцелуем, магическое действие которого он тщетно искал бы в поцелуе матери. Затем она сопровождает его на жизненном пути в виде жены, сестры, дочери, подруги. Она бережет его покой, подслушивает его заветные думы, охлаждает излишний жар, ослабляет излишний холод. Где тот мужчина, который, пройдя сквозь горнило женского влияния, не очистился бы сердцем и душой, если даже он порочен, и не захотел бы помириться с миром, не захотел бы любить, молиться и веровать добру, как захотел лермонтовский Демон после встречи с Тамарой? И разве не этот процесс духовного возрождения под влиянием женщины так ярко живописует Пушкин, который также много любил на своем веку, в маленьком, но удивительном по яркости и выпуклости стихотворении[1], кстати сказать, также посвященном женщине?

Я помню чудное мгновенье:Передо мной явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.В томленьях грусти безнадежнойВ тревогах шумной суеты,Звучал мне долго голос нежныйИ снились милые черты.Шли годы. Бурь порыв мятежныйРассеял прежние мечты,И я забыл твой голос нежный,Твои небесные черты.В глуши, во мраке заточеньяТянулись тихо дни моиБез божества, без вдохновенья,Без слез, без жизни, без любви.Душе настало пробужденьеИ вот опять явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.И сердце бьется в упоенье,И для него воскресли вновьИ божество, и вдохновенье,И жизнь, и слезы, и любовь.

Есть прекрасная легенда. Я слышал ее еще юношей и не помню, какому народу она принадлежит; но она так ярко рисует значение женщины в жизни мужчины, что лучшую иллюстрацию для оттенения идеи в самой наглядной форме трудно найти. Это было во времена седой старины, когда Божество только что создало землю, треножник своего величия, и человека, который мог бы созерцать это величие. Он не был Адамом, потому что легенда относится к языческому народу, но он был одинок, как Адам, и блуждал по бесцветным полям пустынного Эдема, равнодушный и унылый, напрасно отыскивая, предмет, который чем-нибудь приковал бы к себе его глаз или ухо. Все было пустынно и мертво. Вселенная только что вышла из великой мастерской Божества и ничем не радовала его нетронутого сердца. Долго блуждал человек и, наконец, взмолился:

— О, Всесильный, Ты дал мне глаза, чтобы видеть, но все кругом так мертво и однообразно! Я устал смотреть на безжизненный простор полей, потому что в нем все серо и однообразно. Нет ни одной точки, на которой я мог бы остановить опечаленные взоры.

Не успел он вымолвить последнего слова, как около него показался незнакомый предмет. То была роза. Ея нежные лепестки как бы сложились в боязливую семью и с легким трепетом тянулись к устам человека. И человек ожил. Он был счастлив. Он обожал невиданный цветок всею силою первобытного чувства. Целые дни проводил он в созерцании неожиданного гостя, и уста его безустанно шептали слова благодарности Божеству, величественно восседавшему на своем треножнике.

Но недолго продолжалось это счастье. Человек устал в беспрерывном общении с неземным созданием, которое было прекрасно, но ничем не могло ответить ему на пылкое чувство. Ему нужно было существо, которое умело бы ласкать его слух, наполнять воздух звуками своего голоса, и он снова взмолился:

— О, Всесильный, Ты дал мне слух и создал во мне потребность не только говорить, но и слышать, как говорить другие. Неполно мое счастье, Всесильный.

И опять совершилось чудо: не успел он промолвить последнее слово, как около него запорхала птичка. Послышалось веселое щебетание. Переливы не слышанных раньше звуков задрожали в воздухе жизнерадостными аккордами, вливая в его сердце потоки нового, не изведанного чувства. Человек был опять счастлив. Дивные краски цветка ласкали его зрение, аккорды песни очаровывали слух. Он был полон блаженства и его уста шептали слова любви и признательности.

Но прошло много лет, и человек снова взмолился:

— О, Всесильный, Ты дал мне жизнь и блага жизни, но не дал существа, которое могло бы принять участие в моей радости. Ласка нужна мне, Всесильный. Я устал в созерцании безмолвной красоты цветка и не радует меня веселое чириканье птички, которая чуждается меня и улетает, когда я протяну к ней руку.

И вдруг — о, чудо! — не успел он вымолвить последнего слова, как появилась собачка. С радостным визгом и лаем подбежала она к человеку, вскочила к нему на колени, бросилась на грудь и начала лизать его лицо и руки. Какой восторг! Какое упоение! Да, только этого милого, доброго, преданного существа ему недоставало! Она не отходит от него ни на шаг, бережет его сон, согревает его любовным жаром. Теперь у него все. Больше ему ничего не нужно, ничего…

Но Божество, восседая на треножнике своего величия, земле, неспокойным оком созерцало радость первого человека и думало о судьба первенца, для которого не настала еще минута полного счастья. Оно видело, что человек не доволен еще жизнью, что около него нет предмета, который мог бы ему заменить все прежние, который цвел бы, как роза, чирикал бы, как птичка, и ласкался бы и был предан, как это маленькое доброе животное, никогда не отходящее от него ни на шаг. Оно знало, что человеку нужен еще разумный друг и сознательный товарищ и что до тех пор, пока не будет у него этого товарища и друга, он будет по-прежнему томиться и тосковать. И человек действительно взмолился вскоре.

— О, Всесильный, я всем доволен и благодарен за все. Но не преступен я, если сердце просить иного, лучшего. Ты дал мне разум и волю, Ты вселил в меня потребность стремиться и желать. Когда же успокоится мой тревожный ум? Когда же сам я скажу себе: «Довольно»?