Солярис - Андрей Арсеньевич Тарковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо, — сказал Крис.
Он поднялся по лестнице на второй этаж и вошел в детскую. Это была большая комната, где в углу, по прихоти отца, по-прежнему лежали старые игрушки Криса. Крис посмотрел на них, потом подошел к письменному столу, заваленному книгами, графиками, кассетами с микрофильмами, сел и раскрыл книгу. Но тут же встал, подошел к чемодану, достал оттуда небольшой портрет матери и повесил его на старое место. Maтери Криса на этом снимке было тридцать с небольшим. Это была женщина с открытым, несколько грубоватым лицом. Крис долго смотрел на нее, и ему вдруг показалось, что она тоже смотрит прямо ему в глаза, точно хочет что-то сказать. Он отвернулся и прикрыл руками усталые глаза.
Вечером Кельвин-старший сидел в саду за грубо сколоченным столом, накрытым к чаю под яблоней. Это было его любимое место. Около забора внук Бертона раскачивался на качелях. За ним с восторгом наблюдала маленькая соседская девочка с перепачканным малиной лицом. К Нику подошел Бертон. В летнем костюме он выглядел даже старше, но казался как-то спокойнее. Он сел в кресло рядом.
— Передай Крису, — тихо сказал Бертон, — что я погорячился… Я приношу извинения…
— Как мы постарели, Анри, — сказал Ник, — только сейчас, пожалуй, я это понял… Hy что ты извиняешься?…
Подбежал внук Бертона и соседская девочка. Шумно уселись, зацепив настольную лампу, которая, упав, однако не разбилась, а лишь издала легкий тревожный гудок. Кельвин-старший нагнулся, поднял ее и поставил на стол.
— Когда он летит? — спросил Бертон.
— Через неделю…
— Он понимает, что от его доклада многое зависит?.. Экипаж станции сообщает какие-то путаные данные. Если Крис подтвердит невозможность продолжать работу, станцию могут снять с орбиты Соляриса.
Подошла Марта, начала разливать чай.
— Крис это понимает, — тихо сказал Кельвин-старший.
— Попроси его посмотреть пленку того заседания, — шепотом сказал Бертон. — Я привез ее с собой… Собственно, ради этого я и приехал…
— Я поговорю с ним.
Подошел Крис и, поздоровавшись, уселся за стол.
Недавно прошел небольшой дождик, сильно пахло землей и молодой листвой. Бабочки и мошкара кружили вокруг настольной лампы, стоящей посреди стола, и, лишь приглядевшись, можно было заметить, что предмету, освещавшему стол мягким, ровным светом, только придан внешний вид старушки-лампы, а свет излучает его электронный сердечник. Пили чай молча, даже внук Бертона и соседская девочка, притихшие, с удивлением поглядывали на взрослых.
На другой день Крис с отцом сидели в гостиной. Ярко светило солнце. Бертон возился у портативного проектора. Затем Бертон подошел к окнам и задернул плотные шторы. В комнате стало темно, вспыхнул экран. В темноте Бертон сказал каким-то взволнованным, охрипшим голосом:
— Это заседание комиссии формально посвящено было моим показаниям по поводу катастрофы с этим идиотом Фехнером, но фактически речь шла о вещах гораздо более принципиальных и важных.
— Перестань, Анри, — сказал Кельвин-старший, — Фехнер был отличным физиком.
— Возможно, — крикнул Бертон, — но все равно ему следовало протирать штаны здесь, в аппарате Академии… Неужели он не понимал, что всякая неудача, даже мелкая ошибка, здесь, на Земле, превращается в повод для недругов соляристики?… Чтоб поставить на ней крест.
— Ты не прав, Анри. Тебя измучили личные обиды… Впрочем, мы мешаем Крису смотреть.
Между тем на экране появилось изображение одного из холлов Института Планет, почти не изменившийся за тридцать пять лет и хорошо знакомый Крису.
Комиссия заседала за подковообразным столом под длинной вереницей портретов ученых-соляристов. Встал председатель комиссии.
— Это Шеннон, — раздался в темноте голос Бертона.
«Мы решили провести заседание комиссии не в одном из закрытых кабинетов, как было задумано, а в этом зале, — говорил Шеннон. — На этом настаивал коллега Трахье, и я с ним согласился. Мы, соляристы-ортодоксы, любим этот зал, где было принято немало своевременных разумных решений, лишенных эмоциональной взволнованности».
Шеннон говорил благодушно и спокойно.
— Это Трахье, — объяснял Бертон, указывая на экран, — теоретик… Профессор физики и математики… Профессор Мессенджер… Вот тот, справа… Ну, дальше тут идет довольно скучный кусок демонстрации взаимной вежливости и хорошего воспитания… Мы его пропустим. Теперь вот отсюда…
Бертон снова включил проектор:
«…В то время, когда произошли интересующие нас события, — продолжал Шеннон, — экспедицию возглавлял профессор Тимолис. Прошу вас, коллега».
Поднялся Тимолис:
«На двадцать первый день высадки нашей экспедиции радиобиолог Каруччи и физик Фехнер проводили исследовательский полет над океаном Соляриса на глиссере, передвигавшемся на подушке сжатого воздуха. Когда через 16 часов они не вернулись, мы объявили тревогу. По несчастному стечению обстоятельств, радиосвязь в тот день не действовала. Причиной было большое пятно на красном солнце…»
— Ну, это явная чепуха! — сказал Бертон от проектора. — Возможно, что и неумышленная. Впрочем, не буду мешать…
«…В довершение всего, перед заходом красного солнца сгустился туман, и поиски пришлось прекратить, — продолжал Тимолис с экрана, — и только когда спасательные группы возвращались на базу, одна из них наткнулась на пропавший аэробиль. Двигатели работали, и совершенно исправная машина висела над волнами. В кабине находился только Каруччи. Он был без сознания. К сожалению, Каруччи до сих пор находится в госпитале, и мы лишены возможности выслушать его непосредственно…»
— Он был уже тогда вполне здоров, — огрызнулся из темноты Бертон.
— Анри! — повернулся к нему Кельвин-старший.
Постепенно Криса начали раздражать комментарии Бертона, тем более что происходящее на экране все больше его заинтересовывало.
«…Как долго продолжались поиски тела Фехнера? — опросил Тимолиса кто-то из членов комиссии. — Ведь в специальном комбинезоне оно должно было плавать на поверхности».
«Поиски, к сожалению, пришлось прекратить, — ответил Тимолис. — Тщательное исследование тысяч квадратных километров ничего не дало, тем более что океан постоянно покрыт туманом, что ограничивало наши возможности. До сумерек (я возвращаюсь к предшествующим событиям) вернулись все спасательные аппараты, за исключением грузового вертолета, на котором вылетел пилот Анри Бертон…».
Кельвин-старший повернулся к Бертону, как бы желая предупредить его реакцию.
— Я молчу, Ник, — сказал Бертон. — Молчу…
«…Анри Бертон вернулся через час после наступления темноты. Выбравшись из вертолета, он бросился бежать. Он был в состоянии нервного шока. Когда его поймали, он кричал и плакал, как ребенок. Вы понимаете, что для мужчины, имеющего за плечами 17 лет космических полетов, иногда в тяжелейших условиях, это было поразительно. Через два дня он оправился, но даже ни на минуту не выходил из корабля и старался не подходить к окну, из которого открывался вид на океан. Потом он писал нам из клиники,
