Том и полночный сад - Филиппа Пирс

После чая Том написал матери письмо, сообщая о благополучном прибытии. В письмо он вложил открытку для Питера, где подробно описал свое новое положение. «Надеюсь, твоя корь полегче уже, — писал он. — На открытке башня собора в городе Или. (Он знал, что Питер заинтересуется — они оба обожали взбираться на башни всех церквей, не говоря уже о всевозможных деревьях.) Мы проехали через Или, но д. А. не позволил мне подняться на башню. Они тут живут в квартире, но сада нет и в помине. На окнах спальни решетки, как в детской, но т. Г. говорит, это не нарочно. Кормят вкусно».

Перечитав написанное, Том решил ради справедливости по отношению к тете подчеркнуть последнее предложение дважды. Вместо подписи он нарисовал вытянутого кота — он всегда так подписывался, потому что его имя, Том Лонг, и означало «длинный кот».

Он еще дорисовывал детали, когда снова услышал бой старинных часов. Да, звук доносился снизу громко и отчетливо, можно легко сосчитать удары. Том снисходительно улыбнулся, часы опять пробили совершенно неверное, просто невероятное время.

Глава 2

ЧАСЫ БЬЮТ ТРИНАДЦАТЬ

Том скоро привык к бою старинных часов, особенно в ночной тиши, когда все кругом давно спят. Только он никак не мог заснуть. Мальчик ложился в постель в положенное время и долгие часы лежал совсем без сна или в странной полудреме. Он никогда раньше не страдал бессонницей и никак не мог понять, что с ним происходит, тяжесть и не слишком приятные ощущения в желудке могли бы подсказать правильный ответ. Иногда он впадал в дремоту и тогда в полусне словно раздваивался — один Том никак не мог заснуть и ради собственного удовольствия держал без сна другого Тома. Этот первый Том непрестанно бормотал что-то о взбитых сливках, креветочном масле, ромовом соусе, домашнем майонезе и прочих жирных-прежирных составляющих его «диеты». Лучше уж совсем не спать.

Бессонница Тома объяснялась стряпней тети Гвен — вдобавок к отсутствию свежего воздуха и физических упражнений. Тому приходилось все время сидеть в квартире, разгадывая кроссворды и складывая головоломки. Ему не разрешалось даже открывать дверь молочнику — а то вдруг бедняга подхватит корь. Единственным упражнением стала помощь тете Гвен на кухне, где она готовила обильные жирные блюда — куда обильнее и жирнее, чем Том когда-либо раньше ел.

Том плохо разбирался в причинах бессонницы и способах борьбы с ней, так что ему и в голову не пришло пожаловаться. Сначала он пытался усыпить себя, читая припасенные тетей Гвен девчачьи книжки. Они были скучными, но не настолько, чтобы его усыпить, и он упорно продолжал их читать. Но тут дядя Алан обнаружил, что мальчик в половине двенадцатого ночи читает в постели. На голову Тома обрушился справедливый гнев тетушки, и чтение в постели было сокращено до десяти минут, он пообещал не зажигать свет после того, как тетушка его потушит и пожелает ему спокойной ночи. Том не слишком сожалел о книжках, но время в темноте тянулось еще медленнее.

Однажды ночью он, как обычно, лежал без сна, раздраженно уставившись в темноту — особенно обидно знать, что тетя и дядя сейчас сидят и читают, а может, разговаривают или чем еще приятным занимаются, и в гостиной горит яркий свет. А он тут, лежит с широко открытыми глазами, и заняться решительно нечем. Он уже столько ночей терпит, но сегодня, казалось, терпеть больше нет мочи. Том сел, откинул одеяло и вылез из кровати, еще сам не понимая зачем. Тихонько прокрался к двери спальни, без скрипа открыл и выбрался в крошечный коридорчик.

Из-за двери гостиной до Тома доносились дядины уверенные интонации, скорее всего, он читал вслух что-нибудь особенно умное из любимой вечерней газеты. Тетушка преданно слушала, если только не дремала.

После минутного раздумья Том проскользнул в кухню, а оттуда в кладовку. Дома они с Питером нередко баловались такими налетами. У тети Гвен в кладовой лежали две холодные свиные отбивные, половинка бисквита, пара бананов, булочка и три кекса. Том старался убедить самого себя, что медлит лишь от сложности выбора, но на самом деле он совсем не чувствовал голода. Просто для порядка мальчик взял простую черствую булку, но почувствовав, что страшно устал от еды, положил булочку обратно — пусть еще денек-другой поживет.

Все это время он двигался совершенно бесшумно — при его высоком мастерстве было бы позором попасться. Но ему не повезло: выйдя из кухни, он нос к носу столкнулся с дядюшкой, только что покинувшим гостиную. Дядя даже вскрикнул от неожиданности и недовольно позвал тетю Гвен.

Том знал, что провинился, но стоит ли поднимать такой немыслимый шум из-за пустяков? Тетя Гвен страшно расстроилась — мальчик залез в кладовку оттого, что проголодался. Она плохо его кормит, вот он и проснулся от голода.

Дядя Алан, между тем, не раз уже замечал поведение Тома за столом и знал, что дело тут не в голоде. Да и сам Том честно признался, что ничего не взял. Зачем же он туда полез? Просто так? Как это, просто так?

Тому так и не удалось их убедить, что все мальчишки залезают в кладовки, даже если им совершенно не хочется есть. Все равно, уже поздно, а он все еще не в постели, возмущались тетя с дядей. Его препроводили в спальню, и дядюшка начал было длинную речь:

— Том, чтобы ничего подобного больше никогда не повторялось. Не смей зажигать свет после того, как он потушен, и вставать с постели, конечно же, не смей. Ты должен признать справедливость…

— Даже утром с постели не вставать? — прервал речь Том.

— Утром другое дело. Не валяй дурака. Но ночью вставать нельзя. Видишь ли…

— Даже если мне очень-очень надо?

— Конечно, если тебе надо в уборную, можешь встать. А потом сразу же обратно в кровать. Будешь ложиться в девять и вставать в семь утра. Десять часов сна. Тебе положено спать не менее десяти часов, потому что…

— Но, дядя Алан, я не могу заснуть!

— Помолчишь ты хоть минутку! — закричал дядюшка, окончательно потеряв терпение. — Я пытаюсь говорить с тобой разумно! Ну, на чем я остановился?

— На десяти часах сна, — покорно напомнил Том.

— Ребенку твоего возраста полагается десять часов сна, ты должен это понять, Том. По этой причине тебе положено находиться в кровати десять часов в день, как я уже сказал. Я тебе пытаюсь объяснить, что мы с Гвен хотим, для твоего же блага, чтобы ты проводил в постели и по возможности спал десять часов, не меньше, начиная с девяти вечера. Ты понял, Том?

— Да.

— Пожалуйста, пообещай, что ты будешь поступать так, как тебе сказано. Обещаешь, Том?

Не может же маленький мальчик спорить с такими разумными доводами.

— Наверно. Ну, да.

— Отлично, — вставила свое слово тетя Гвен.

— Хорошо, я знал, что тебя можно убедить доводами разума, — кивнул дядя Алан.

— Но я все равно не могу заснуть!

— Все дети спят, — недовольно возразил дядя Алан.

— Это просто твое воображение, Том, — куда ласковей добавила тетя Гвен.

Том мог бы начать спорить, но неразумность такого поведения была очевидна.

Они вышли из комнаты.

Он лежал в темноте и сочинял письмо маме: «Забери меня отсюда. Немедленно».

Нет, на такое малодушие он не способен, мама будет страшно волноваться. Лучше обо всем написать Питеру, хотя Питер из-за кори ответить не сможет. Он напишет Питеру, как ужасно ему тут живется, скука смертная, даже по ночам: делать нечего, пойти некуда, поговорить не с кем, поиграть не с кем. «Хуже дыры не придумаешь, — продолжал он мысленно писать письмо. — Что угодно отдам, только бы убраться отсюда поскорее, куда угодно, лишь бы здесь не оставаться». Казалось, мечты о свободе уже заполнили все вокруг и сейчас выльются наружу, смоют стены и впрямь выпустят его на волю.

Они ушли и теперь, наверно, ложатся спать. Дядя Алан принимает ванну. Том лежит, прислушиваясь, и умирает от ненависти. Он всегда слышит, если кто-то идет в ванную комнату, отделенную от его спальни лишь тонкой перегородкой, но сегодня ему кажется, что он прямо там, принимает ванну вместе с дядюшкой. Ему слышно, как они ворочаются и разговаривают, но, наконец, полоска под дверью спальни исчезает, значит, во всей квартире потушили свет на ночь.

Полное молчание, только старинные часы бьют двенадцать раз. К полуночи дядя с тетей обычно в постели и спят. Только Том лежит с широко открытыми глазами, угрюмый, сдавленный тисками бессонницы.

Ну вот уже час ночи! Часы бьют один раз, а потом, словно в доказательство независимости своих взглядов, продолжают — Два! Тома неправильные удары часов совершенно не радуют — Три! Четыре! «Сейчас час ночи, — сердито шепчет мальчик, высунув нос из-под одеяла. — Отчего бы этим часам не пробить час ночи, как положено?» Нет же — Пять! Шесть! Даже в полном раздражении Том не перестает считать — это уже вошло в привычку. Семь! Восемь! Получается, что ночной порой с ним разговаривают только часы. Девять! Десять! «Ну и ну, все еще бьют», — Том невольно приходит в восторг и неожиданно зевает. Но на этом дело не кончается. Одиннадцать! Двенадцать. «Охота была отбивать полночь два раза сряду», — сонно язвит Том. Тринадцать! Тут часы умолкают.