Веселый мудрец. Юмористические повести - Борис Привалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мулла, который хотел расправиться с Насреддином, — как бы между прочим заметил тощий, — теперь не может выйти на улицу, на базар и даже на минбар[1]! своей мечети — над ним смеется весь город.
— Есть много средств расправиться с неугодным, — хмыкнул толстяк. — Можно его обвинить и в лжеубийстве, и в мошенничестве, и приписать ему ограбление, и разорить налогами.
— О сын мудрости! — воздевая руки к небу, насмешливо сказал тощий. — Но разве найдется в окружности десяти дней верблюжьего пути хоть один бедняк, который будет свидетельствовать против Насреддина? Этого бродягу Насреддина нельзя поймать даже на каком-нибудь мелком проступке, нельзя взыскать с него хотя бы одну монету штрафа! Он любого судью — о, улыбайся, улыбайся, пока еще Насреддин не отучил тебя от улыбок! — обведет вокруг пальца и даже имя аллаха не помянет при этом!
Но толстяк непочтительно расхохотался.
— Мне жаль тебя, — поджав губы, скорбно произнес тощий. — Всего несколько дней назад я разбирал пустяковый спор… Казалось, нет ничего легче этого дела. Но Насреддин опозорил меня.
— Как же это произошло, о мудрейший? — добродушно спросил толстяк.
— Один приезжий два дня жил в караван-сарае. Он съел десяток яиц и две жареных курицы. И перед отъездом сказал хозяину: «Мы рассчитаемся на обратном пути». Прошло три месяца. Путник снова появился в | нашем городе. Хозяин караван-сарая Нурибек, великодушный и честный человек, мой друг, запросил с путника двести монет. Тот возмутился, и мой друг Нурибек, как человек великодушный и честный, объяснил ему так: «Если бы те две курицы, которые ты съел, жили эти три месяца, то они бы уже снесли мне до девяноста яиц. А если бы я положил эти девяносто яиц под наседок, то у меня было бы девяносто новых кур и петухов. Я уже не считаю тех десяти яиц, которые ты съел, — цени мое благородство…»
— Да, Нурибек действительно честный и великодушный человек, — молвил толстый.
— И мой друг, — добавил тощий. — Ты понял, почему даже двести монет — это почти ничто по сравнению с теми убытками, которые понес Нурибек из-за этих двух съеденных куриц?
— Справедливый иск, — кивнул чалмой толстый судья. — Я бы тоже взял сторону твоего друга Нурибека…
— Но путник обратился к Нарреддину. И этот нечестивец взялся защищать его дело.
— Но оно настолько ясно, что тут никакая защита не поможет! — удивился толстяк. — Раз Нурибек твой друг, то…
— Насреддин, — раздраженно перебил тощий, — явился ко мне позже всех. Когда я упрекнул ходжу за опоздание, то он мне ответил: «Я помогал сеять дыни. Мой знакомый был так неопытен, что собрался сеять обычными семенами. Я же наставил его на путь истины: прежде чем семена сеять, их надо сварить. Поэтому я и опоздал — следил, как они варятся…»
— Да он глуп, этот Насреддин! — обрадовался толстяк. — Какой же ишак сеет вареными семенами!
— И я сказал ему то же самое — слово в слово, — грустно вздохнул тощий. — Я даже обратился к собравшимся зевакам, которые хохотали так же громко, как ты, и крикнул: «Слышите? Аллах за грехи лишил ходжу ума! Кто сеет вареными семенами?» Тогда этот проклятый ходжа Насреддин переждал, пока все отсмеются, и спокойно сказал — «А разве жареные куры могут нести яйца? А разве из вареных яиц могут проклюнуться цыплята?»
— Да-а, — промямлил толстый. — Так вот какой Насреддин!.. Но меня он не проведет! Я… да я его…
— Из одних слов не сваришь плов, — мрачно произнес тощий. — Нужны еще рис, баранина, жир, шафран…
— Сам аллах внушил тебе эти слова, — немного успокоившись, сказал толстяк. — Я всегда вожу с собой все, что нужно для плова… Эй, путник! — крикнул судья одному из мужчин, лежащих в тени верблюда. — Подойди сюда!
Подошедший почти ничем не выделялся среди других караванщиков. Только наблюдательный человек обратил бы внимание на хитро поблескивающие глазки и немного длинноватый нос.
Вежливо поклонившись судьям, путник замер в почтительной позе.
Аллах был милостив, — понизив голос, сказал толстый тощему, — и скрестил жизненный путь этого человека с моим… Ты слышал что-нибудь о знаменитом Абдурахмане, великом подслушивателе пресветлого эмира?
— Говорят, Абдурахман этот славился своей хитростью и коварством, но после смерти старого эмира у него случилась какая-то неприятность, и он должен был покинуть дворец…
— Не продолжай! — остановил тощего толстый. — Абдурахман — перед тобой! — И он кивком головы указал на длинноносого.
Тощий даже рот распахнул от изумления.
— Не выдавай своего удивления, о величайший m судей! — молвил Абдурахман тихим голосом. — Никто из каравана не должен догадываться о моем настоящем имени!
— Теперь тs понимаешь, что я могу заварить такой плов, что Насреддин лопнет, отведав лишь щепотку! — самодовольно сказал толстяк тощему. — Если мне нужен лжесвидетель, так вот он — Абдурахман. Если нужно завязать драку, чтобы обвинить кого-нибудь в беспорядках, Абдурахман тут как тут… Мы будем следить за каждым шагом Насреддина, за каждым его словом, и горе этому бродяге-ходже, если он не присмиреет или не уберется куда-нибудь подальше от нас! Что ты скажешь на это, Абд… то есть путник?
— Как будет угодно аллаху, — прогнусавил длинноносый. — Я уже двадцать лет слышу об этом слуге шайтана Насреддине. С ним надо быть очень осторожным. Нужно приглядеться к нему, узнать все его хитрости, его повадки…
— Не продолжай, — сказал толстяк. — Трудно охотиться за дичью, когда не знаешь ее. Расскажи нам, о многоопытнейший из судей, что-нибудь новенькое о Насреддине…
Абдурахман выразительно подмигнул в сторону погонщиков, невозмутимо сидящих в тени верблюдов.
— Они не услышат, — поняв знак, успокоительно сказал тощий.
— Да-да, они ничего не должны слышать, — забеспокоился толстяк. — Ведь Абдурахман случайно пристал к каравану, потом случайно оказалось, что ему с нами по дороге… Если же эти бродяги догадаются, в чем дело…
Толстяк даже глаза закрыл от ужаса.
— Выслушайте снисходительно совет ничтожного слуги вашего, — прикрыв из почтения один глаз, зашептал Абдурахман. — Пусть многомудрый судья громко рассказывает истории о Насреддине, а я буду кричать после каждой: «О великий ходжа Насреддин!», «О защитник нищих и неимущих!»… Вы же — да простит нас аллах! — сердитесь на меня. И пусть эти мошенники слышат, что я противен вам своей любовью к этому бродяге Насреддину, да оближет шакал его кости!..
Толстяк снисходительно поглядел на тощего: вот, мол, какие у меня мудрые помощники.
А тощий, смочив горло глотком воды из бурдюка, откашлялся и сказал:
— Я расскажу вам, как Насреддин отучил правоверных от освященного аллахом обычая делать судье подношения.
— Как? — ужаснулся толстый. — Разве судья не получает подношений? А как же тогда узнавать, кто прав, кто виноват? Воистину ужасно то, что ты говоришь, а я слышу!
— Вот поэтому-то, о сын мудрости, — сказал тощий, — я, как ты видишь, и превратился в кожу да кости.
— Судья, который берет взятки! — завопил вдруг Абдурахман так пронзительно, что все вздрогнули. — Это неслыханное дело! Правильно поступил Насреддин, проучив этого жулика!
Тощий гневно поглядел на шпиона, но тот, подмигивая обоими глазами, продолжал орать:
— Ай-яй, пусть прославится имя Насреддина — защитника справедливости!
— Если ты, сын гиены, еще… — начал было тощий, но жирная ладонь легла на его колено, и толстый прошептал:
— Не шуми! Так надо… Лучше начинай свой рассказ.
Однажды Насреддин принес мне документ, к которому я должен был приложить печать. Дело касалось наследства его друга, портного Мукума, — участка земли. Я даже не стал читать этой бумаги — чем можно поживиться у оборванцев? Бездельник Насреддин несколько раз заходил ко мне, просил, угрожал, но уходил ни с чем. Но вдруг в один прекрасный — будь он проклят аллахом! — день этот мошенник Насреддин приносит мне в дар громадный горшок, тяжелый, как мельничный жернов.
— Чудесно! — пробормотал толстяк. — Горшок — это хорошо. Тяжелый горшок — еще лучше!
— Я заглянул — горшок был полон меда!..
— О, клянусь аллахом, — облизнулся толстый судья, — мед — это втрое хорошо!
— Я немедленно скрепил документ печатью и вручил его Насреддину.
— Справедливо, справедливо, — важно кивнул чалмой толстый.
— Но когда я захотел попробовать мед, то оказалось, что мед был в горшке только сверху, на толщину пальца, а под ним до самого дна — вонючая глина…
— Нужно было немедленно вернуть бродягу!
— Я так и сделал… Насреддина нашли на базаре, вместе с тем самым портным Мукумом, чей документ я заверил. Мой посланец подошел к Насреддину и сказал: «После наложения печати обнаружилась ошибка в документе. Верни его судье, он тотчас же исправит текст». — «Это не в бумаге обнаружили ошибку, — ответил Насреддин, — а в горшке с медом». И рассказал всему базару историю с глиной. Каково было мое положение?
