Обретение девственности - Андрей Данилов

За ужином, в кают–компании, радист Ванечка, шлепнул вилкой по очередной котлетке Гаубиса. Котлетка чвакнула, испустила вонючий дух и замерла, умерев.

— Да — сказал с отвращением Ванечка — если бы не компот, голодным бы ушел.

Через час Ванечка заглянул ко мне в каюту, держась за живот.

— Кажется, я отравился — сказал он.

— Так ты вроде бы не ел?

— Был грех, откусил кусок — Ванечка схватился за рот и метнулся в гальюн.

Через некоторое время я навестил больного. Радист лежал на диване и тихо стонал.

— Плохо? — спросил я.

— Очень — Ванечка с трудом ворочал языком — этого Гаубиса убил бы.

Сказано — сделано. Я отправился за шефом. Все–таки мы с Ванечкой были друзья.

— Иди, шеф, полюбуйся на своих рук дело — я нашел Гаубиса на камбузе — радист помирает, отравился.

— Как? — Гаубис занервничал — где он?

— Где, где — глубокомысленно ответил я — у себя, в каюте.

Шеф засуетился и, вытирая руки о не очень чистый фартук, потарахтел проведать радиста.

— Ваня, что с тобой? — голосом заботливой медсестры спросил Гаубис.

Радист поднял мутные глаза на шефа.

— Пришел? — едва слышно спросил он — а теперь, пошел вон отсюда, ГОВНО.

Гаубис покраснел, засопел.

— Как ты можешь со мной так говорить, тебя еще на свете не было, а я уже уголь штивал. Кочегаром.

— Кочегаром? — переспросил Ванечка — кочегаром ты и остался.

Гаубис понуро побрел из каюты.

— Не повар ты, а убийца — в спину шефа добавил радист — У–Б–И-Й–Ц–А!

Надо заметить, что Ванечка был из очень интеллигентной семьи. Из Москвы. И бранных слов не употреблял вообще.

А Гаубиса так до конца рейса и звали — убийца. Прилипла к нему эта кличка.

17.09.2009

«Пошли на хуй»

Четвертого механика Юру Колбкова на судне сношали все кому не лень. И капитан, и «дед», и помполит. Даже боцман пытался. А все потому, что работал Юра первый месяц. И что не случись — кто виноват? Колобков! Подать сюда Колобкова. И давай его и в хвост и в гриву. Вообщем — в рот ему пароход, а в жопу якорь.

Устал Юра от всего этого. И самое главное, Юра был блатной, сын большого московского морского чиновника, а мафия судовая этого не прочухала.

И вот, однажды, после вахты и обеда, Юра весь в белом, обзвонил капитана, деда и помпу. Пригласил их к себе в каюту. Поговорить. Они с радостью, бегут. Воспитывать, так сказать, молодого специалиста. Первым дед пришел, за ним капитан с помполитом. И боцман, с какой–то радости, в дверях каюты маячит. Юра всех рассадил, на диванчик. Вежливо так. Они сидят рядком, ждут, что он им скажет.

— Все собрались? — вежливо он их так спрашивает.

— Да, вроде все — дед ответил.

— Ну, так вот, а теперь, пошли вы все НА ХУЙ!!!

И тишина. Боцман первый отвалил, остальные молча за ним. Не смогли ему ни чего ответить.

Но отстали. Раз и навсегда.

13.01.2009

«Заработался»

Моторист газоэлектросварщик Потесов был сорокот. Сорокотами на флоте называли долго плавающих людей рядового состава. Кроме того — он был парторг. Серьезный и авторитетный.

Стояли в Архангельске, на городском рейде. Расписание вахт — как у причала. Штурмана с механиками на сутках. У остальных рабочий день. С девяти до восемнадцати. Потом свободен. Прыг в рейдовый катер и домой.

ГЭС Потесов отработал день, посидел немного с мужиками. Принял маленько. Поужинал. Зачем дома–то есть, если на судне можно? И засобирался на девятнадцати часовой катер. Катер опаздывал. На рейде стояло много судов.

В катере Потесова сморило. Водочка, возраст. Заснул, короче Потесов в катере, по дороге домой. Очнулся, когда катер о причальную стенку Красной пристани стукнулся. Глядь на часы — без двадцать пять девять. Запереживал. На работу опаздывает. И давай на катерников кричать. Мол, быстрее, все ж опаздывают. Привезли его во время, без десяти девять. Потесов скорее переодеваться в рабочее. У нас на флоте ведь как — раз ты в рабочей одежде — значит на работе. А чем ты там занят — не важно. Переоделся — и на развод, в машину, побежал.

Я на вахте в тот день стоял. Обход по судну делаю. В коридоре ко мне Потесов скромненько подходит и в пол голоса спрашивает:

— Что, мол, происходит?

А я понять не могу, чего ему от меня надо.

— Все в порядке — отвечаю.

— Да как в порядке — говорит он мне — начало десятого, а в машине никого?

— Ну и что? — спрашиваю я.

— Как ну и что? — волнуется Потесов — не порядок. Где все?

— Тут уже я волноваться начал.

— Кто все? — тупо переспрашиваю

— Ну все, мотористы? Боцмана не видать

— Да дома все уже… — осекаюсь я и начинаю медленно соображать.

— Гражданин Потесов — спрашиваю его — который час?

— Пятнадцать минут десятого — отвечает бравый ветеран.

— А может двадцать один час пятнадцать минут?

Потесов смотрит на меня, смотрит в иллюминатор. А там светло — белые ночи. Смачно ругается и уходит в каюту.

— В отпуск тебе пора — кричу я ему в след — заработался.

15.09.2009

«Одеколон — не самогон»

Одеколон — не самогон. Его с умом варить надо.

Теплоход «Уильям Фостер» подходил к порту Момбаса. Второй помощник собирал по всему пароходу пустые пузырьки из–под одеколона. Или похожие. На вопрос зачем — честно отвечал — потом узнаешь. Но шила в мешке не утаишь, как говаривал курсант Козлов, получая новые брюки в баталерке.

Мне не спалось. И в пять утра я решил попить чайку. Из буфетной я услышал стук стекла на камбузе. Стук стекла в принципе интересует любого моряка, тем более ночью, после двух месяцев рейса.

А вдруг?

Резко распахнув дверь камбуза, я обнаружил второго помощника. Воровато жмурясь, он прикрыл рукой поднос. На подносе стояла батарея бутылочек. Он их наполнял темной, синей жидкость. Жидкость варилась в котле. Слабо пахло лавандой.

Напевая: «Лаванда, горная лаванда…» я подошел к плите и вопросительно кивнул на поднос. Второй мучительно и жарко зашептал:

— Только ни кому не говори, это я одеколон варю. Для туземцев.

— Но зачем? — я ничего не понимал

— Как зачем? Для натурального обмена. Ты что, не знаешь? Дикий? Первый раз в Африке?

Пришлось признаться, что первый.

— Слушай сюда, деревня. — учил меня второй — в порт придем, на борту появятся разные менялы. Будут менять кофе, поделки разные.

— На что? — тупил я.

— Да на все. На мыло. Биг соп. Литл соп. На одеколон. Пафрюм.

Последнее слово второй выговорил с придыханием и нежно.

— Понял, село?

— Понял — сказал я и посмотрел на его сокровища.

— Ну — ну — заерепенился второй помощник — иди, сам чего–нибудь придумай.

— Дай хоть посмотреть — попросил я.

— На — второй с гордостью протянул мне флакон.

Я немного прыснул синей жидкости себе на ладонь. Жидкость не пачкала и отдавала лавандой.

— Секретный рецепт. Пахнет и не пачкает — с гордостью сказал второй — ну ладно, ладно, иди, не отвлекай. У меня еще дел полно. И после вахты отдохнуть надо.

С огромным чувством собственной не полноценности я побрел в каюту. Окинув взглядом убогое убранство практикантской каюты я понял, что не готов к встрече с Африкой. В каюте был полный голяк. Не было даже коврика. Из–под койки мрачно выглядывал огромный черный чемодан без ручки. Я беззаботно пнул свой чемодан и завалился спать.

24.05.2009

«Одеколон — не самогон. Продолжение. Чемодан без ручки»

Так вот. Чемодан без ручки оказался круче любого самопального одеколона. Когда на вторые сутки, по приходу в Момбасу, меняльный запал у всех поутих, я вынес на палубу свой огромный, черный чемодан без ручки. И сел на него. Первым застонал черный стивидор, стоящий у трапа. Он предложил двух килограммовую банку растворимого кофе. Я хмуро молчал. Второй негр, отпихивая первого, стал совать мне в руки два покрытых лаком панциря черепахи и статуэтку под цветистым названием «дерево жизни». При этом он бил себя кулаком в грудь и на хорошем русском говорил:

— Махмуд комсомолец!

Через десять минут вокруг меня бурлило. Чемодан без ручки оказывал на ниггеров какое–то магическое действие.

В результате, на зависть самым крутым ченчилам нашего экипажа, я продал свой чемодан за деньги. За шестьсот местных шиллингов. Для справки — бутылка местной водки с удивительным названием «VOLGA» стоила шесть шиллингов.

23.10.2009

«Одеколон — не самогон. Часть третья»

Но. Как говорится, всегда найдется кто–то круче тебя.

Мы уже давно шли Индийским океаном. Судовая жизнь вошла в привычную, размеренную колею, прерванную диким воплем первого помощника со шлюпочной палубы.