Волшебники - Лев Гроссман

Квентин, как все, прочел «Филлори» в младших классах, но в отличие от всех — например Джеймса и Джулии, — так и не переболел этой сказкой. В ней он спасался от реального мира; в ней находил утешение от безнадежной любви к Джулии — хотя как раз из-за них она, возможно, и не смогла его полюбить. Там, конечно, много детского, малышового. Взять хоть Лошадку: ночью она трусит по Филлори на бархатных копытцах, а спина у нее такая широкая, что на ней можно спать.

Но там есть и другое, взрослое. Можно сказать, что «Филлори» — особенно первая книга, «Мир в футляре часов», написаны о чтении как таковом. Старший Четуин, меланхолический Мартин, проникает в Филлори через футляр больших напольных часов (Квентин живо представлял себе, как он протискивается мимо маятника, похожего на язычок в чьем-то чудовищном горле). Делая это, он открывает книгу, которая, не в пример другим книгам, честно выполняет свое обещание перенести тебя в иной, лучший, мир.

Как раз в таком мире — черно-белом, словно печатная страница, — оказывается Мартин. На полях стерни, на холмах — древние каменные стены. Каждый день там происходит солнечное затмение, а времена года могут длиться лет сто. Деревья стоят голые, бледно-зеленое море набегает на узкие белые пляжи, усыпанные битыми ракушками. В Филлори все значительнее, чем в нашей реальности. Там ты испытываешь подлинные эмоции. Счастье вполне достижимо и приходит по первому зову — или, вернее, просто не покидает тебя.

Тем временем они уже подошли к нужному дому. Тротуары здесь были пошире, вдоль них стояли развесистые деревья, а само кирпичное здание было единственным особняком в ленточной застройке квартала. Победив в кровавой, дорогостоящей Бруклинской битве, оно ненавязчиво напоминало современному окружению о Старой Голландии.

Будь это одна из книг «Филлори», внутри такого дома определенно нашлась бы потайная дверь в другой мир. После загадочных подсказок его хозяина, эксцентричного старичка, Квентин непременно наткнулся бы на старые часы, кухонный лифт или нечто другое, служащее входом в иную реальность… но это не «Филлори».

— Выдайте им по полной, — сказала Джулия, похожая в синем пальто с круглым воротником на французскую школьницу.

— Пока. В библиотеке увидимся.

— Пока.

Она и Квентин стукнулись кулаками. Она знала, что он к ней чувствует, знала, что он знает — чего попусту молоть языком. Пока она целовала Джеймса — упершись ему в грудь ладонью и задрав ножку кверху, как в старом кино, — Квентин старательно разглядывал припаркованную машину.

Оба зашагали по бетонной дорожке к двери.

— Я знаю, о чем ты думаешь. — Крепкий Джеймс слегка заколебал высокого, но хлипкого Квентина, обняв его за плечи. — Думаешь, что никто не понимает тебя — но я понимаю. — Отец родной, да и только. — Один я, а больше никто.

Квентин промолчал. Джеймсу можно завидовать, но ненавидеть его нельзя. Он не только красивый и умный, он и добрый к тому же. Он больше всех знакомых Квентина похож на Мартина Четуина. Но если Джеймс — Мартин, кто тогда Квентин? Вот так-то. Рядом с героем ты либо наперсник, либо злодей.

Квентин позвонил, вызвав дребезжание в недрах темного дома. Допотопный какой-то звонок, подумал он, перебирая в уме свои учебные планы, целевые задачи и прочее. К собеседованию он подготовился прекрасно, разве что волосы плохо высушил — но сейчас у него пропала всякая охота с кем-то беседовать. У него всегда так: лезешь из кожи вон, чтобы чего-то добиться, а потом вдруг — раз, и не хочется ничего. Уж на это он всегда может рассчитывать.

Дверь была самая обыкновенная. По бокам от нее, вопреки всякой садоводческой логике, еще доцветали на клумбах оранжевые и пурпурные циннии. Надо же, в ноябре. За неимением перчаток Квентин увел руки глубоко в рукава и сунул под мышки. Несмотря на зверский холод, пошел почему-то не снег, а дождь.

Пять минут спустя Квентин постучался и легонько нажал на дверь. Она приоткрылась, обдав их теплым воздухом незнакомого дома.

— Приве-ет? — Квентин, переглянувшись с Джеймсом, открыл дверь во всю ширь.

— Дадим ему лучше еще минутку.

— Чем, интересно, он занимается? Педофил небось — спорим, что педофил.

Темный холл был устлан коврами. Джеймс, не входя, позвонил еще раз — никакого ответа.

— По-моему, тут нет никого. — Квентину из-за того, что Джеймс медлил на улице, еще больше захотелось войти. Если где-то тут и правда прячется волшебная страна Филлори, жаль, что он обулся так непрактично.

Слева от лестницы помещалась нежилого вида столовая, справа — уютная комнатка с кожаными креслами и резным шкафом в человеческий рост. Интере-есно. Половину одной стены занимала огромная мореходная карта со стилизованной розой ветров. Квентин пошарил в поисках выключателя.

Все шторы были задернуты, но темнота в доме выглядела куда плотнее, чем просто при задернутых шторах — словно солнце уже село или вовсе затмилось, как только Квентин переступил порог. Я только посмотрю и сразу назад, решил он, двигаясь, как в замедленной съемке. Темнота покалывала его электричеством.

Он вполне мог бы поместиться в этом шкафу. Квентин дрожащими пальцами взялся за медную ручку — не заперто. Le roi s’amuse. Это было сильнее Квентина — как будто весь мир вращался вокруг него одного, как будто он всю жизнь шел к этой минуте.

Шкаф служил баром. Квентин, просунув руку за слегка позвякивающие бутылки, ощупал заднюю стенку. Шершавая фанера и никакой магии. Тяжело дыша, с пылающим в темноте лицом, он закрыл дверцу. Оглянулся, чтобы убедиться в отсутствии посторонних глаз, и увидел на полу труп.

Через пятнадцать минут в холле закипела бурная деятельность. Квентин сидел в углу на плетеном стуле, как служащий похоронного бюро на погребении очередного клиента. Затылком он прижимался к твердой холодной стене — только она и связывала его с этой реальностью. Джеймс стоял рядом, не зная, куда девать руки. Друг на друга они не смотрели.

Старик с внушительным животом и буйной, как у Эйнштейна, гривой лежал на полу. Вокруг него суетилась бригада «Скорой помощи», двое мужчин и женщина — слишком красивая и потому казавшаяся здесь неуместной. Видно было, что они не спасают жизнь, а выполняют необходимую процедуру. Вскоре они закончили, отлепили наклейки, сложили использованные шприцы в специальный контейнер.

Один парамедик привычно выдернул интубационную трубку. В открытом рту старика виднелся мертвый серый язык; от покойника слабо, но явственно пахло дерьмом.

— Плохо дело, — не в первый раз вымолвил Джеймс.

— Куда уж хуже. — У Квентина онемели губы и зубы. Главное, не шевелиться — тогда его не втянут во все это еще глубже. Дышать медленно, сидеть смирно. Не смотреть, что там у них происходит. При взгляде на Джеймса он попросту увидит свое отражение в бесконечном коридоре паники, который никуда не ведет. Интересно, когда они смогут уйти? Стыд из-за того, что он вошел в дом без приглашения, не отпускал его до сих пор — как будто именно это и привело к смерти хозяина.