Пустыня - Рэй Брэдбери

Отворили наконец дверь, погасили свет, вышли и закрыли за собой дверь.

В небе царило небывалое оживление. То ли распускались огромные цветы, то ли свистела, кружила, завивалась неви-данная метель. Медлительными снежными хлопьями опус-кались вертолеты. Еще и еще прибывали женщины -- с во-стока и запада, с юга и севера. Все огромное ночное небо снежило вертолетами. Гостиницы были переполнены, ра-душно распахивались двери частных домов, в окрестных полях и лугах поднимались целые палаточные городки, точно странные, уродливые цветы, -- и весь город и его окрестности согреты были не одной только летней ночью. Тепло излучали запрокинутые к небу разрумянившиеся лица женщин и загорелые лица юношей. За грядой холмов гото-вились к старту ракеты, казалось, кто-то разом нажимает все клавиши гигантского органа, и от могучих аккордов от-ветно трепетали все стекла в каждом окне и каждая косточка в теле. Дрожь отдавалась в зубах, в руках и ногах до самых кончиков пальцев.

Леонора и Джейнис сидели в аптеке среди незнакомых женщин.

-- Вы премило выглядите, красавицы, только что-то вы нынче невеселые? -- сказал им продавец за стойкой.

-- Два стакана шоколада на солоде, -- попросила Лео-нора и улыбнулась за двоих, потому что Джейнис не вы-молвила ни слова.

И обе уставились на свои стаканы, точно на редкостную картину в музее. Не скоро, очень не скоро на Марсе можно будет побаловаться солодовым напитком.

Джейнис порылась в сумочке, нерешительно вытащила конверт и положила на мраморную стойку.

-- От Уилла. Пришло с почтовой ракетой два дня назад. Из-за этого я и решилась лететь. Я тебе сразу не сказала. Посмотри. Возьми, возьми, прочти записку.

Леонора вытряхнула из конверта листок бумаги и про-читала вслух:

Милая Джейнис. Это наш дом, если, конечно, ты решишь при-ехать.

Уйм

Леонора еще постучала по конверту, и из него выпала на стойку блестящая цветная фотография. На фотографии был дом -- старый, замшелый, золотисто-коричневый, как леде-нец, уютный дом, а вокруг алели цветы, прохладно зеленел папоротник, и веранда заросла косматым плющом.

-- Но позволь, Джейнис!

-- Да?

-- Это же твой дом здесь, на Земле, на улице Вязов!

-- Нет. Смотри получше.

Обе всмотрелись -- по сторонам уютного коричневого дома и за ним открывался вид, какого не найдешь на Земле. Почва была странного лилового цвета, трава чуть отливала красным, небо сверкало, как серый алмаз, а сбоку причуд-ливо изогнулось дерево, похожее на старуху, в чьих седых волосах запутались блестящие льдинки.

-- Этот дом Уилл построил там для меня, -- сказала Джейнис. -- Как посмотрю, легче на душе. Вчера, когда я оставалась на минутку одна и меня одолевал страх, я каж-дый раз вынимала эту карточку и смотрела.

Они не сводили глаз с фотографии, разглядывали уют-ный дом, что ждал за шестьдесят миллионов миль отсюда -- знакомый и все же незнакомый, старый и совсем новый, и справа теплый желтый прямоугольник -- это светится окно гостиной.

-- Молодчина Уилл. -- Леонора одобрительно кивну-ла. -- Он знает, что делает

Они допили коктейль. А по улице все бродили оживлен-ные толпы приезжих, и падал, падал с летнего неба нетающий снег.

Они накупили в дорогу уйму всякого вздора -- пакетики лимонных леденцов, журналы мод на глянцевитой бумаге, тонкие духи; потом взяли напрокат две гравизащитные куртки -- наряд, в котором стоит коснуться едва заметной кнопки на поясе -- и порхаешь, как мотылек, бросая вызов земному притяжению, -- и, словно подхваченные ветром цветочные лепестки, понеслись над городом.

-- Все равно куда, -- сказала Леонора. -- Куда глаза гля-дят.

Они отдались на волю ветра, и он понес их сквозь лет-нюю ночь, полную яблоневого цвета и оживленных приго-товлений, над милым городом, над домами их детства и юности, над школами и улицами, над ручьями, лугами и фермами, такими родными, что каждое зерно пшеницы было дороже золота. Они трепетали, точно листья под жарким дуновением ветра, что предвещает грозу, когда в горах уже сверкают летние молнии. Под ними в полях белели пыльные дороги -еще так недавно они по спирали спускались здесь на блестящих под луной стрекочущих вертолетах, и дышали ночной прохладой на берегу реки, и с ними были их люби-мые, которые теперь так далеко...

Они парили над городом, уже отдаленным, хоть они пока не так высоко поднялись над землей; город уходил вниз, словно черная река, и вдруг, точно гребень волны, вздымался свет живых и ярких огней... и все же город был уже недо-сягаем, уже только видение, затянутое дымкой отчужден-ности; он еще не скрылся навсегда из глаз, а память уже в тоске и страхе оплакивала утрату.

Покачиваясь и кружа в воздухе, они украдкой загляды-вали на прощание в сотни родных и милых лиц, которые проплывали мимо в рамах освещенных окон, будто уноси-мые ветром; но это само Время подхватило их обеих и несло своим дыханием. Они всматривались в каждое дерево -- ведь кора хранила вырезанные на ней когда-то признания; сколь-зили взглядом по каждому тротуару. Впервые они увидели, как прекрасен их город, прекрасны и одинокие огоньки и потемневшие от старости кирпичные стены, -- они смот-рели расширенными глазами и упивались этой красотой. Город кружил под ними, точно праздничная карусель; порой всплеснет музыка, забормочут, перекликнутся голоса в домах, мелькнут призрачные отсветы телевизионных экра-нов.

Две женщины скользили в воздухе, точно иглы, и за ними от дерева к дереву тонкой нитью тянулся аромат духов. Глаза, кажется, уже не вмещали виденного, а они все откла-дывали впрок каждую мелочь, каждую тень, каждый оди-нокий дуб и вяз, каждую машину, пробегающую там, внизу, по извилистой улочке, -- и вот уже полны слез глаза, полны с краями и голова и сердце...

"Точно я мертвая, -- думала Джейнис, -- точно лежу в могиле, а надо мной весенняя ночь, и все живет и движется, а я -- нет, все готово жить дальше без меня. Так бывало в пятнадцать, в шестнадцать лет: весной я не могла спокойно пройти мимо кладбища, всегда плакала, думала: ночь такая чудесная, и я живу, а они все лежат мертвые, и это неспра-ведливо, несправедливо. Мне стыдно было, что я живу. А вот сейчас, сегодня меня будто вытащили из могилы и сказали: один только раз, последний, посмотри, какой он, город, и люди, и что это значит -- жить, а потом за тобой опять захлебнется черная дверь".

Тихо-тихо, качаясь на ночном ветру, словно два белых китайских фонарика, проплывали они над своей жизнью, над прошлым, над лугами, где в свете множества огней рас-кинулись палаточные городки, над большими дорогами, где до рассвета будут второпях тесниться грузовики с припа-сами для дальнего пути. Долго смотрели они сверху на все это и не могли оторваться.