Лена и ее любовь - Юдит Куккарт

— Найдется здесь номер? — качнула головой в сторону панельной коробки за его спиной.

Улыбнувшись ей коротко и сдержанно, сообщил, что эта гостиница, по его сведениям, только для молодежи. Показал пальцем в сторону вокзала и сказал про «Глоб»: мол, там лучше спросите. А она смотрела на его шею. Тонкая шея торчит над белым воротничком-стойкой, и легко краснеет, и вовсе не только из-за бритвы. Ветер над ними, в ветвях старого высокого дерева. Он, ясно, и сам-то большое черное пугало, но задачи священника это облегчает. Выдержал ее взгляд. И тут загудел автобус. Зажмурилась, чуть подалась назад, с солнца. Глаза ее совсем в тени, а рот у самого краешка тени.

— Скажите, как ваше имя, господин пастор, и я скажу вам мое.

И снова загудел с упреком фирзенский автобус. Он поднял руку. Она отпрянула. Потом продлила это движение, прикрывая свой легкий испуг, и одним рывком через голову стянула свитер. И стоит там в одной майке. На плечах по две тоненьких бретельки. А ему это неприятно.

В одиночестве, без людей, сложились его привычки. С людьми он, по сути, столкнулся только однажды. Работая над диссертацией, в сумерках он регулярно гулял в парке за библиотекой. Для его натуры это всегда критическое время суток. И вот однажды вечером двое полицейских задержали его как карманного воришку. Даже руку ему заломили, когда он в изумлении попытался оправдаться. Спустя тридцать минут в участке отрицательно вертела головой старая дама. Нет, не тот. Нет, несмотря на бороду и кожаную куртку. Шел 1972-й год, и локоны старой дамы отливали фиолетовым. С тех пор в его жизни не случалось значительных происшествий. И здесь, в О., где он живет вот уже пять лет, — тоже.

Фирзенский автобус свернул за угол, а женщина все еще стояла. На правом плече сдвинула бретельки поближе, будто хочет прикрыть участок кожи между ними. Плечи освещены блеклым полуденным солнцем. Солнцем, которое напоминает ему о снеге. Такого с ним еще в жизни не бывало. Делал, что делает, об этом и размышлял, а при виде женщины думал: «женщина», именно эта, и никакая другая.

— Лена, — представилась Лена.

— Францен, — представился он. — Рихард Францен, здешний священник, пастор.

— Пастор, — повторила она. Взгляд на нее, сверху вниз. Роста она небольшого. Долгий взгляд его не отвела равнодушной улыбкой.

На своем польском «фиате» он поехал впереди ее «вольво», чтобы показать дорогу к отелю. На душе неспокойно, и плохо и хорошо. Даже у «фиата» звук взволнованный — старческая немощь. Резко затормозил перед ближайшим светофором, а она вплотную к нему сзади. Молодая мамаша в красных высоких босоножках толкала красную коляску прямо перед его капотом. Голый плоский живот виден из-под короткой майки, а взгляд мрачный. Волосы на голове желтые, и в замысловатой прическе сидят пятнадцать, а то и двадцать пестрых бабочек-заколок. Рядом муж в тренировочных цвета пивной бутылки. «Не везет полькам с мужьями, ксендз Рихард, — сказала ему однажды прислуга-полька, — да, ксендз Рихард, мучаются наши женщины, а мужья у телевизора дрыхнут».

Глянул в заднее зеркало. Лена тоже наблюдала за парой. Светофор переключился на зеленый. Она резко тронулась с места, тут же свернула с дороги и исчезла за ближайшим поворотом. Значит, провожать ее не нужно? Озадаченный, проехал вперед еще немного, развернулся — и за ней в переулок. Повернутая вниз стрелка, указатель к молодежному центру. Поставила «вольво» и идет себе ко входу под буками, не запирая водительской двери и не оглядываясь в поисках взволнованного «фиата». А тот, в нескольких шагах, с включенным мотором; священник опустил стекло и, перекрывая шум, крикнул:

— А как же гостиница «Глоб»? Девушка, подождите!

Но та уже в стеклянных дверях молодежного центра. Потащился за ней в холл через усыпанную гравием автостоянку, где по-дневному вытянуты тени деревьев.

Кажется, она поздно заметила молодого человека, шедшего ей навстречу, и застыла в неуклюжем повороте тела. Этот молодой человек слишком для нее молод. «Какое лицо капризное, — подумал священник, — но так смотрит, будто ее и ждал. Вот именно здесь. Сразу после школы и близко от Украины». Обернулась. Беспомощно? Смущенно? Самозабвенно? В ожидании, нетерпеливо. Замерло в повороте тело. И священник видел, как человек этот к ней подходит, видел, как она уклонилась было, но взяла потом дело в свои руки. Как она встал вплотную к стене, а он к ней вплотную, будто уже в нее входит. Видел лицо избалованное, но все-таки абсолютно мужское. Лицо, показавшееся ему на миг знакомым. Из рекламы? Так теперь выглядят все красивые молодые люди. Видел, как глазные белки у него чуть не вылезли и сильно покраснели. Держи эта женщина за руку ребенка, например девочку в очках и в несуразном старомодном платье, та могла бы, отступив на пару шагов, крикнуть вдруг во весь голос: «Мам, а почему этот человек так на тебя смотрит?»

Священник ушел. Что-то ему в этом неприятно. Мальчики на улице перед молодежным центром, поляки и немцы, играли в футбол на гравии автостоянки. Камешки долетали до «вольво» и до стеклянных входных дверей. Священник прошел мимо, сел в свой «фиат» и подождал минутку, уткнув в губу указательный палец. В голове у него странно шумело. Потом уехал.

И только на другой день увидел ее снова.

Пятница. Из сада возле футбольного поля пахло сырым деревом, и случайно зазвонили колокола трех костелов, когда команды поляков и немцев выбежали на поле. Польские мальчики с прыщами, а немецкие — с прыщами и серьгой в ухе. Лена, видно, вымыла голову, и волосы еще влажные, и пряди повисли, как длинные скрученные нити. Рукава свитера натянула до ладоней и спросила, где можно выпить кофе. Он вдохнул запах ее шампуня.

— Где же вы остановились?

— В гостинице «Глоб», — сказала она, — мне там понравилось. Мне вообще здесь нравится, пахнет так хорошо.

— Не всегда. — Он показал на кусты сирени у зрительской трибуны.

— Ах, вот что, — она откинула голову. — Кстати, я приехала за немецкой командой.

Утро теплое, небо синее до бесстыдства, кажется, так и зовет подпрыгнуть. «Уния Освенцим — Молодежный клуб «Рот-Вайс», Эде» — появилось на табло. Два городка, один немецкий, другой польский. Польский тоже когда-то был немецким.

— Президент нашего молодежного клуба — Нетцер, Гюнтер Нетцер, — объясняла Лена, — не смог приехать, слишком занят. Но зато прислал телеграмму с очень серьезным текстом. Телеграмма прицеплена розовой кнопкой на черную доску у второго входа в раздевалки. «Футбольный матч в этом городе заставляет задуматься о нашем прошлом», — написано по-польски и по-немецки. Все игроки там проходят, — сказала она, — поскольку первого входа в раздевалки не существует.

Бледная, не как накануне, и лицо до прозрачности ясное. Лицо как будто приближается, хотя она не шелохнулась, и ему чудится любовный призыв. Именно здесь. Именно к нему, хотя ему о таких вещах и знать бы не полагалось. Есть в ней нечто фривольное и в то же время трогательное. Он смутился, стал думать про розовую кнопку. Не помогает.

— Вы меня помните? — спросила снова.

Кивнул:

— Конечно, женщина на красном «вольво» с моей родины.

— Ясно, — заявила она, — по машинам их узнаете их. Значит, запомнили?

— Из-за родины, — ответил он, стараясь быть и не резким, и не любезным.

— А что это такое, родина? — спросила она. — Уж не гадкое ли пятно на оконном стекле?

— Какое пятно?

— А вы когда-нибудь смотрели из окна в воскресенье? В той дыре, откуда вы родом? Там только и думаешь: это грязь на стекле, а не пейзаж и не вид.

Взглянул на нее. Прежде всего точность. Его глаза — два маленьких, тусклых кружочка, и они все копят, копят. Ему чужда ее речь, хотя знаком выговор родных мест — протяжный, открытый. Что же не так? И поймал себя на слове «поэтичный». Значит, это существует? Значит, действительность все же хранит в себе тайну, пусть и прикидывается доступной. Значит, в конечном счете, она таковой не является? И представить ее можно лишь в отвлеченных суждениях. Некоторые люди называют это поэтичным. Он к этому не привык. Для него есть то, что есть. Что он видит и знает. Почерпнув в увиденном знания, он последовательно, как в кроссворде, заполнял ими свой мир. Пустых клеточек обычно не оставалось.

Она ушла, когда забили первый гол. Он ушел еще через три гола, после первого тайма. Счет «четыре — ноль» в пользу поляков. Проходя мимо раздевалок, услышал, как польский тренер уламывает своего вратаря. Даже умоляет. Пусть пропустит хоть один немецкий гол. «Ради мира на земле», — сказал тренер. Стекла в раздевалке грязные. И все же он разглядел, как вратарь, уставившись в пол, ритмично постукивает кофейной чашкой по тыльной стороне ладони.

В пятницу он собирался пообедать в молочном баре «Дым» пирожками и свежим салатом, на три злотых. А до этого прибраться в квартире. Он всегда наводит порядок перед едой. У него свои привычки. Каждое утро, отслужив натощак утреннюю мессу, он, на новой бензоколонке, перекусывал двумя круассанами и покупал немецкие газеты, приходившие в О. с опозданием на день или два. Каждое утро кассирша на бензоколонке оказывалась первым человеком, с которым он обменивается словами. Эта кассирша, пока никто не видит, чешет и чешет свои жидкие волосы, так что их становится все меньше. В воскресенье он всегда отправлялся один на велосипедную прогулку в поля. Ехал вдоль изгородей, и жердочки казались ему слишком тонкими для здоровенных спутниковых тарелок. Дороги корявые, поля каменистые, сухие и серые, всклокоченные по краю. Толстый слой пыли покрывает черные ботинки, стоит через несколько минут слезть с велосипеда, чтобы проверить заднюю шину. Тоже одна из дурацких привычек. Вот он наклоняется, а иногда в поле неподалеку так же наклоняется женщина с мотыгой в руке и выворачивает из земли камни. И это всегда женщина в черном платье, короче говоря — старая, с платком на голове. Наклонится пониже — и ему видны чулки, красные, вязаные, а лицо — никогда. И он, будучи в Польше, думает: «Точно как в Польше». О Польше, покуда там не побывал, он представления не имел, да и иметь не собирался. Такой уж он был. И диссертация у него такая. Тему ему придумал друг. «Бог и Зло» — название обещало то, чем на деле не обладал автор. Силу воображения, смелость мысли. «Вы из тех, кто скорее вынашивает ответы, чем задает вопросы», — сказал ему один из экзаменаторов в духовной семинарии.