Рождественское чудо. Для семейного чтения - Юрий Меркеев

Крёстная встретила нас на железнодорожном вокзале, купила по мороженому и повезла в свою однокомнатную квартирку, расположенную на окраине города рядом со старым кладбищем. Дима почти сразу убежал на улицу знакомиться с местной ребятнёй, а я остался помогать тётушке готовить пасхальный кулич и украшать яйца. Крёстной явно не терпелось поделиться со мной чудесными историями, связанными с церковными праздниками. Таинственным полушёпотом она поведала о взлетевших на купола собора брачных венцах, о кровавых слезах Богородицы и о вросшей в пол комсомолке Зое, которая отважилась в пьяной компании плясать с образом Николая Угодника в руках, да так и осталась стоять, словно мумия, на одном месте. Тётя прибавила, что будто бы впоследствии эту Зою вырезали вместе с полом электропилой и отвозили в больницу, чтобы постигнуть причину чуда, но так ничего и не постигли. Во время рассказа тётушка странно преображалась: глаза её сыпали искрами, она казалась мне безумной. В конце каждой истории она бурно крестилась и приговаривала: «Господи, удостой грешную рабу Наталью своими глазами увидеть чудо!». Иногда плакала, а иногда смеялась, и от этих внезапных перемен настроения её истории приобретали зловещие очертания «страшилок», которыми обычно пугают детей. Впрочем, мне это было даже интересно. Поэтому, когда она спросила, не хочу ли я пойти вместе с нею в пасхальную ночь на кладбище, христосоваться с покойничками, я, вместо того чтобы отказаться, с мальчишеской бравадой ответил «да».

– Димку не возьмём, – рассудила крёстная. – Он в Бога не верует и всё время хохочет. Покойнички – люди суровые. Они шуток не любят.

Последняя фраза тёти показалась мне комичной, и я сам чуть не расхохотался.

Спать легли рано. Тётя расположилась на полу, нам постелила на диване. Дима почти моментально уснул и засопел, вероятно, от того что в поезде нас нещадно трясло. Я долго ворочался, возбуждённый тётиными рассказами. Не заметил, как задремал. В коротком кошмаре ярко и выпукло увидел разом все рассказанные тётей истории. Проснулся я, оттого что меня за плечо трясла крёстная. Она была уже одета. Я потянулся, зевнул, зашёл в ванную, потом на кухню, где перед иконками теплилась лампадка. Тётушка складывала в сумку какую-то снедь.

– Кулич взяла, яйца взяла, водку не забыть, – бормотала она. – Так полагается. Рюмочку нальем и на какой-нибудь могилке оставим. Покойнички – люди суровые. Лежать им там несладко, а раз в год и разговеться можно.

За окном густо темнела ночь, но где-то справа, с востока, пробивалась полоска света.

– Господи, удостой увидеть чудо! – воскликнула тётя и, умилённо поцеловав иконку, затушила лампаду. – Пошли, – заговорщически шепнула она.

Внутри у меня все клокотало. Я участвовал в приключении, о котором мог только грезить.

До кладбища от тётиного дома было рукой подать, однако мне показалось, что мы добирались до него едва ли не час. Наконец, вошли в ворота и нырнули в темноту кладбищенских аллей. И тут бравада покинула меня. Я схватил тётю за руку, потому как мне померещились чьи-то приглушённые голоса, стоны и вой. Крёстная тащила меня в глубь старого кладбища. Кажется, она была настолько уверена в эксперименте, что ничего и никого не боялась. Около каких-то могилок, обильно заросших кустарником, крёстная остановилась, трижды поклонилась земле, затем рухнула на колени, вынудив меня сделать то же самое, и каким-то сладеньким голосом пропела:

– Христос воскресе, покойнички. Каково живётся вам там, родимые?

И навострила уши, впиваясь взглядом в темноту. Ещё мгновение, и я, наверное, потащил бы тётю обратно домой. Однако в этот момент случилось то, что я меньше всего ожидал – от страха и нервного перевозбуждения я начал похохатывать. Тётя сверкнула глазами и прижала ладонью мой рот, но тут произошло нечто такое, что буквально пригвоздило нас обоих к прохладной земле. За густым кустарником кто-то чихнул и пробурчал прокуренным мужским басом:

– Хреново, мать.

– А-а-а! – закричали мы с тётей.

Кажется, волосы встали у меня дыбом. Тётя, вероятно, также не была готова к столь быстрому и явственному чуду, потому как больно сдавила мою ладонь и пробормотала нечленораздельное:

– Я да… Да мы… Я мы…

Тётушку будто заело.

– Ты, мать, это… водки принесла? – строго спросил покойничек.

Крёстная икнула, высвободила, наконец, мою ладонь и стала спешно выкладывать из сумки всё, что принесла.

– Ты это… чего молчишь? – прогудел бас.

Тётя взяла себя в руки.

– Принесла, принесла, – оживилась она. – Чи, знаю, что лежать несладко.

– Холодно, – помог ей покойничек.

– Холодно, – ухватилась тётушка. – И сыро. Раз в год-то и разговеться можно.

– Ты это… На могилке всё оставь, а сама иди, мать, иди, – почти ласково прибавил покойник. – А с тобой это кто? – неожиданно спросил он.

– Со мной-то? – встрепенулась тетя Наташа. – Это племяш мой. Погостить приехал.

– Племяша с собой забери, – приказал бас. – И уже иди, иди, – взмолился он.

– Бегу, – ответила тётя и снова, схватив меня за руку мёртвой хваткой, потащила к выходу. Должен признаться, что рванули мы с тётей по-спринтерски. Позади себя я услыхал треск ломающихся веток кустарника и, охваченный любопытством, на мгновение обернулся. Я увидел силуэт какого-то взлохмаченного бородатого мужика, который шарил руками в том месте, где крёстная выложила продукты и водку. И почему-то вспомнил фразу тёти о том, что «покойнички люди суровые». Именно – люди! Выскочив за ворота кладбища, тётя замедлила бег, перешла на шаг, а затем и вовсе остановилась отдышаться. Мне показалось, что она над чем-то напряжённо думает. И захотелось как-то утешить её.

– Кажется, вас, тётя, Бог услышал, и мы чудо увидели, – радостно заметил я.

Крёстная как будто и не слушала меня. Она нахмурилась, затем хлопнула себя по лбу ладошкой и воскликнула, возмущённо потрясая кулаком в пустоту.

– Вспомнила! Вспомнила этот голос. Ух, паразит! Это ж местный бомж по прозвищу Челентано. Живет на кладбище. Грабёж, да и только! – Она повернулась ко мне. – Ты что-то сказал?

– Я? Ничего.

– Грабёж, да и только, – продолжала сокрушаться тётя Наташа. – Чуда захотелось. Недостойная я, чтобы мне чудо подавать. Во как! – заключила она.

Подходя к дому, тётушка обратилась ко мне с просьбой не рассказывать никому о нашем ночном приключении, уж тем более Димке, который к тому же и в Бога не верует. Я, конечно, дал своё согласие.

Утром был пасхальный кулич с чаем, крашеные яйца, много всего вкусного и хорошее доброе настроение, может быть, ещё и оттого, что своим безрассудством тётя невольно создала праздник ещё одному неизвестному мне человеку по прозвищу Челентано.

Гермиона

В каждом дворе наверняка найдётся хотя бы одна девочка, которая очень… нет-нет, ОЧЕНЬ любит кошек – до самозабвения, до слёз.

Живёт такая девочка и в нашем доме. Зовут её Дашенька. Ей годика три-четыре, но, несмотря на свой капельный возраст, она знает всех кошек в округе поимённо, и домашних, и диких. Сдаётся мне, что кошки отвечают Даше взаимностью. Стоит ей выйти во двор с пирожком или бутербродом, как вокруг неё тут же собирается небольшая стайка ласковых «вымогателей».

Однажды молодой рыжий Барсик зачем-то забрался на самую высокую берёзу и начал орать. День орал, другой. Нервы у главной кошатницы нашего дома тёти Вали дрогнули, она вызвала спасателей МЧС и местное телевидение. Кота спасали всем миром, и, когда Барсик был вызволен из западни, усатый дяденька в форме сотрудника МЧС сердито произнёс:

– Сколько выезжаю на подобные вызовы, ни разу не видел на дереве высохшую мумию кота. Кошки хитрые бестии.

Услыхав это, Дашенька зарыдала, хотя едва ли поняла, о чём говорил офицер. Я присутствовал при этом, и, глядя на лицо девочки, понял, что плачет не Даша, а ангел, который находится в ней.

Как-то раз по весне к нашему дому прибилась пёстрая пушистая кошка-инвалид на сносях. Она с трудом передвигалась на двух передних лапах, волоча за собой парализованные конечности. Но при этом была поразительно ласкова, добра к людям – к существам, которые, возможно, стали причиной её увечья. Жила она в подвале, и когда на улицу выходила Дашенька, тут же появлялась рядом с девочкой, получая и даря порцию душевного тепла. На правах доброго опекуна Даша назвала пестрянку Гермионой, вероятно, в честь любимого персонажа фильмов о Гарри Потере. Гермиона толстела не по дням, а по часам, и, чем округлее становилась, тем яснее было нам, взрослым людям, что она вряд ли сможет благополучно разрешиться от бремени. Скорее всего, погибнет и она, и её котята. Потому жители нашего дома относились к этой животинке особенно ласково. Иногда, наблюдая за тем, как безропотно и спокойно кошка переносит свои страдания, я в восхищении качал головой, вспоминая свои собственные малодушные протесты даже против самой пустячной боли. Поистине у животных можно поучиться смирению. Дашенька очень привязалась к Гермионе, и я с трудом мог представить себе, как девочка переживёт боль утраты.