Сборник упражнений (русский язык). поэзия - Марк Зильберштейн

Календарь

Памяти Е. М. Б.

В средней комнате все посвящалось другому;был продуман предметов порядок и строй.Утерявшие сущность и впавшие в кому,эти вещи не могут общаться с тобой.

Пузырьки и термометры, зубы в стакане,фотографии, перечни дел и забот,прилегавшие к телу носильные ткани —принимавшие форму, впитавшие пот.

Как печально предмета тщедушное тельце!Как печальна должна быть предмета душа:прослужил столько лет – и лишился владельца.Как болезненна память, покуда свежа…

Он висел в изголовье хозяйской постели,прикрепленный умелой хозяйской рукой.Во дворе поливалки и птицы свистели,как всегда стрекотали с утра день-деньской.

Голубой, точно карта, что, вместе с буссолью,позволяет рассчитывать правильный курс,восхваляя цыпленка с зеленой фасолью,календарь безошибочно вычислил вкус.

В двух шагах от весны – самой поздней зимою —он докладывал четко, как бравый солдат,что приходится Пурим на двадцать восьмое,и на том обрывался границею дат.

Был конец февраля, середина адара;по оврагам мимозовый плыл аромат.И висел календарь – очевидец удара.И в окне кипарис был высок и космат.

…Ты идешь по когда-то знакомому дому,в непривычно-привычной его тишине.В средней комнате время течет по-другому,и система отсчета висит на стене.

Delonix Regia (*)

(*) делоникс королевский (лат.)

Еще играли гребни алой пенына августейших изумрудных кронахмогучих выходцев с Мадагаскара,но осень, чьи успехи постепенны —во множестве процессий похоронных —ждала как неминуемая кара.

Под широчайшим плоским балдахином,оберегающим покой монарший,редел и уходил в прорехи сумрак,и оставалось в кодексе старинном,вобравшем жизни стольких персонажей,страниц с раскраской – ровно на полсуток.

Лист—папоротник отделял двойчаткии осыпался золотой тесьмою,подготовляя почву для итога;и комкались пунцовые початки,а лепестки с пурпурною каймоюбелели, как сенаторская тога.

Но исполинских тел и сухожилийупрямой мощи вовсе не ослабилтот, кто задумал их лишить регалий.И, обнажив клинки зеленых сабель,клялись деревья, что умрут – как жили…А под землей их корни пролегали.

Paul Cezanne: мир и метод

Тому, кто умирал, а жил – внезапно,кто чудом был избавлен от гарроты,природу мира (или мир природы?)дано постичь по методу Сезанна.

Глаз, ублажаем цветом, замечаетторжественную грубость очертаний.А дальний план очищен от мечтаний.Незыблем. Плоск. Суров. И не мельчает.

Вид голых скал, палимых в полдень душный,и хвой вечно—зеленые мотивы —объемный мир, лишенный перспективы —линейной, временной или воздушной.

Единым образом – пусть многолико,но в равноденствии, в солнцестоянье —все отстоит на равном расстоянье,равно достойно и равновелико.

Послание из будущего

(Становление небытия)

В прикупленные метры под плитой,по нашему обычаю, без гроба,его уложат. Ставшая вдовойтеперь, как говорят, лишится крова.

Покойник оказался молодцом —фламандский тип, душа мужского клуба:в прочувствованной речи над отцомсын описал его как жизнелюба.

Слова чтеца ложились важно в пыль,как болеутоляющие капли.Возможность смерти претворилась в быль.Лопаты и кладбищенские грабли

обыденное дело довершат,продолжив ровный ряд могильных грядок.Кладбищенские метлы прошуршатв поселке мертвых, ценящем порядок…

Привычный круг, привычный обиход.Ты сам еще не сед, в дугу не согнут.И все же дней неуследимый ходподсказывает: этот круг разомкнут.

Здесь выпадения знакомых лиц,«известных» лиц упавшие личиныи факты, что от скверных небылицнеотделимы… и неотличимы.

Произнесешь обычные слова —в них слышен шум чужих, фальшивых дикций…Прошу вас, зачитайте нам права:мы на пороге новых экстрадиций!

Фрагментом неземной (пока ты жив),еще аморфной, сущности костлявойиз будущего вышел этот шип —твой выговор, глухой и шепелявый.

Юбилейные строфы

(Как этот день)

Е. В. Бялик

Пылал – и становился пеплом;истлев, пропал за горизонтом.Спешил он вслед собратьям беглым,сгоревшим так же нерезонно.

И вот: на темном небосводемерцают хрупкие частицы,и роль исчезнувших в природе —присутствуя не возвратиться.

Великая библиотека!Соблазн для нашей мысли тленной! —вдруг разменявшие полвекамы смотрим в прошлое вселенной…

Следя за точкой сигареты,за облачком, за струйкой дыма,ты не услышишь стук кареты:грань времени непроходима.

И так растительно—бездумноиз неизвестного пределапод покровительством Вертумнатечет изменчивое тело.

Оно проходит сквозь пороги,невластное в своем теченье,но в срок, как римские дороги,свое исполнит назначенье.

С неумолимостью законаего уносит в бессловесность.Сейчас. Как и во время оно.Из невесомости – в безвестность.

Из праха – снова в бестелесность.Из сада – в голую безлесность.И от бесславья – в бессловесность,и от беспамятства – в безвестность.

Вот так, растительно—бездумно,течем и пропадаем в устье,под покровительством Вертумнаживя и старясь в захолустье.

Тексты, тексты…

«Как столешница – в бледных разводах —…»

Я рисую лесную шишигу

Для тебя на заглавном листе.

Как столешница – в бледных разводах —ненавязчивый мрамор небес.Утомившись в «дневных» переходах,ты вступаешь в реликтовый лес.

Низкорослый, испачканный сажей,погорелец, калека навек!Это, мастер весенних пейзажей,изувечил его человек.

Отступая под натиском свалок,как под натиском варварских орд,полуголый ландшафт полужалок,обречен, но еще – полугорд.

Красновато—свекольные травы —как подтеки по скатам холмов;станут бурыми, нынче кровавы,затопили его до краев.

Раздавив муравья ненароком,ты участвуешь в похоронах…Через балку, заросшую дроком,поднимись, как буддийский монах,

на вершину и, глядя оттуда,в стороне от гудящих шоссе,тамарисков зеленое чудоты увидишь в неброской красе.

И тогда, принимая как данностьэтот день и песчаный увал,ты прошепчешь тому благодарность,кто шишигу шишигой назвал.

За нешуточность слова, за штучность,за добытую из пустотыпресловутую единосущностьс тварным миром, что смертен как ты.

Одна песенка, одна книга

И. А. Ниновой

Удобно ли тебе в твоих сабо —качаться в них, выстукивать шагипо улицам – и быть самой собой?А я хотел бы для твоей ногистать башмачком, как в песенке одной.

Пойми: ты мною вымечтана, твойпрекрасный образ, – так он и возник,загадочный, изменчивый, живой, —я ничего не вычитал из книг…Ну разве, может, только из одной:

ведь ты меня ласкаешь, о сестра,невеста, сколь любезна мне твояскупая ласка! Как же ты добра!Я твоего сладчайшего питьяне стою. Как Мухаммеда – гора.

Во время наших неурочных встреч,когда я на тебя не нагляжусь,я слышу голос, вслушиваюсь в речь —и, господи, ведь я тобой горжусь!И это все мне суждено сберечь

в долинах памяти, в ее садах,где ты идешь и легкою стопой,едва касаясь, попираешь прахпрошедшего и шелестишь листвой…в долинах памяти, в ее садах.

Надпись на книге Эд. Радзинского

(Их имена в названьях улиц)

Вполне туманны представленья наши,ошибочны подчас и неточны,и все известнейшие персонажинам, по большому счету, неясны.

Непризнававшие вины Засуличили Желябов, или Петр Лавров —все те, чьи «имена – в названьях улиц»,еще отменных наломают дров.

Их речи, неразлучные с делами,«пленят воображение юнцов».Потом «из искры возгорится пламя»,не пощадив ни хижин, ни дворцов.

Увековечен будет разрушитель:повсюду гордый след его геройств.А где же бедный царь—освободитель?..Не здесь ли корень наших неустройств?

Анти-Кушнер