Каменная птица папороть - Любовь Данилова

Разбежалась река, развернулась, почувствовав волюшку, прижала берега к самому горизонту. Это Присухонская низина дарит ей невиданную свободу, баловства ради закручивает русло в причудливые лабиринты.

– А может, здесь водит, – посмеивался капитан, постреливая глазами из-под козырька.

– Кто?

– Он, Хозяин.

Да разве иначе подумаешь? Это край непуганых птиц, рыбьих всплесков, вздохов водяных. Другой мир, где люди – лишь гости. Заблудился пароход. Бесконечно движение по кругу: поворот за поворотом влево, влево, влево… Вырвемся ли? От кого так уворачивается река? Кто её наматывает на невидимую сердцевину? Круг за кругом, поворот направо – восьмёрка…

– Володя, красота-то какая, простор! Воздух – хоть пей! – подставив лицо под ветер, наслаждалась радостью долгожданной встречи с севером Анна.

И тут как колобок выкатился – выскочила на палубу малышка. Короткие прядки выбились из русой косы. Большеглазая и смешная.

– Тоже заблудилась? Где мамка? – оживилась, присела рядом с девочкой Анна, но пришлось оглянуться на чей-то сердитый возглас.

– Вам тут не положено, никак нельзя! – ворчал судорабочий, не пуская на палубу высокую молодую крестьянку в сарафане из красно-белой пестряди12. Мамка виновато топталась у трапа, подзывая девочку:

– Нюра! Ну что будешь делать! Да иди ж ты сюда!

– Надо же, тезка, – нежно, растроганно улыбалась Анна. – Да пусть девочка посмотрит, не всё в трюме сидеть.

Амалицкая не заметила, с какой грустью глянул на неё муж. Столько лет переживаний… Своих детей так и не дал им Бог, тут и с чужим понянчиться – в радость. А ребятишки как чувствуют – тянутся к ней.

– Из третьего класса. Не положено, – больше для порядка бубнил пароходский, а уходя, одобрительно хмыкнул: – Ишь ты, добрая!

Смущённая мать не поднимала глаз, суетливо приглаживая Нюркины непослушные пряди:

– Не ходи распетушьем13, на-ко гребёнку! Простоволосая. Платок-то где? Голова от тебя кругом!

Не сразу, но за ночь и река вырвалась из круговерти. И вот уже всё по-иному: словно кто-то неведомый, но всесильный, вставил красу речную в оправу, не отпуская воду в разлив, взял берега в рамочки.

Шутит река: притянув с неба слепящий глаза желток, кривит его в водном зеркале – то так, то эдак. Смеётся солнце, одевая Сухону в блескучий наряд, ветер ему помощником – пускает серебряные дорожки по подолу. Порывом разбежится до берега – хлестнёт по сочным ветвям, зелёные брызги листвы освежат голубую кромочку неба.

Но даже на этом неспешном пароходе посреди прекрасной реки – вдали не то что от Питера, но даже от Вологды! – под размеренные шлепки плиц14 по воде, под глухой стук машины, спрятанной глубоко в трюме, под баюкающее шуршание воды, разрезаемой носом судна, Владимир расслаблялся с трудом. Анна чувствовала, как он напряжён и сосредоточен.

– Мне иногда кажется, что я мечтаю о недосягаемом, будто гонюсь за неуловимой птицей или ищу цветок папоротника, которого на самом деле нет. А может, прав Мурчисон? – спрашивал, накидывая ей на плечи принесённый из каюты жакет.

– Тот шотландец?

Как давно Владимиру Прохоровичу хотелось поделиться мыслями с женой! В хлопотах сборов в дорогу, в заботах последних дней он так и не нашёл свободных минут поговорить неспешно с дорогим человеком, подругой и надежной помощницей – рассказать ей о том, что так беспокоило, смущало, заставляло сомневаться.

Услышав их голоса, на трапе остановился Петя – не показаться бы навязчивым. На палубу так и не выскочил, перегибался за борт, держась за поручень, смотрел на взбитую плицами пенную дорожку и ловил каждое слово. Подслушивать нехорошо, но удержаться не мог.

– Да, Аня. Именно Родерик Мурчисон пытался обследовать эти берега ещё в 1840-м. Помнишь, я тебе о нём рассказывал? Какой авторитет в науке! Но и он, и те, кто бывал здесь позднее, так и считали Русский Север великим геологическим безмолвием. Никаких находок, ни одного открытия! Возраст и природа отложений загадочны. А ведь именно Мурчисону удалось выделить так интересующий меня геологический период в истории Земли. Только на Урале. В честь исследованных земель назвал его пермским… – и, помолчав, Владимир неуверенно добавил: – Аня, может, это и глупо – отправляться по заведомо безнадежному маршруту. Но ты-то меня поймёшь и простишь, коли что, правда?

– Конечно, но не потребуется. Ты упорен и неутомим, и поэтому обречён на успех! – рассмеялась Анна, ласково глянув на мужа.

– Думаешь? – сощурился не очень-то легковерный учёный, но вслух рассуждать продолжил: – А всё-таки не даёт мне покоя одна странность, одна находка. Курьёз? Барбот де Марни, считай, за пёрышко мечту словил!

– Что за находка? Почему я до сих пор не знаю?! – удивилась Анна, не однажды слышавшая, с каким восхищением говорили о Николае Павловиче в кругу специалистов. Это был выдающийся российский горный инженер с французской фамилией, геолог, профессор Петербургского горного института.

– А ты спрашивала?

– А ты рассказывал? Где, когда?

– Тридцать лет назад, на Вычегде. Две реки, Сухона и Юг, образуют третью – Северную Двину, а у Котласа в неё впадает Вычегда. Она течёт с востока, – глянув на солнце, рукой указал направление Владимир Прохорович. – Это где-то там. Так вот, поднимаясь вверх по Вычегде, Николай Павлович нашёл то, чего не удавалось обнаружить предшественникам.

– Догадываюсь, что это был камень, – снова улыбалась Анна.

– Но какой! С отпечатком пермского хвоща!

– Велик ли?

– Мал золотник да дорог! С твою ладошку, Аня. Уникальная находка. Казалось, что курьёзная. Откуда здесь фоссилии15? Случайность?

– А почему их не может здесь быть? – недоумевала Анна. – Первая находка всего лишь.

– Но, чтобы доказать, надо найти ещё. У нас пока и по всей России очень мало примеров. Но то, что есть, уже смущает. Помнишь, я показывал тебе в Лондоне окаменевшие раковины пресноводных моллюсков из европейских отложений? В России двустворки тоже попадаются, но совсем другие. И опять же странность: уж очень они похожи на пермских моллюсков родом из южноафриканской пустыни – с плато Карру! Не видел бы этикеток в коллекции Британского музея – принял бы за наши.

– Где сходятся две странности вместе, нет ли закономерности? – мудрая женщина задала вопрос, который давно волновал ученого. Но своими догадками он уже делился со специалистами. А что в результате? Коллеги только посмеялись над ним. Мнение маститых ученых было незыблемым: пермская фауна северных и южных материков резко различалась и не могла иметь ничего общего.

– Не упускаем ли мы из виду, насколько значительно за миллионы лет менялись очертания материков?

…Но тут засуетились пароходские, готовя чалку16. Пора брать дрова. Вереница поленниц по мере приближения к берегу вырастала на глазах. О чём говорили дальше, Петя не слышал. Ушёл, чтоб не путаться под ногами.

Как паровой котёл, закипал капитан:

– Ссажу-у-у! Забирай пожитки!

Металась по берегу молодуха. Надорвала голос от крика:

– Нюрка, Нюрка!

Искала дочку и за поленницами. И в ивняке у воды мелькал пестроцветный сарафан. Всё без толку.

– Окстись, Осип Иванович, – осадил капитана Зепалов. – Как они доберутся? Здесь других дорог нет. Нешто не жалко? Следующий пароход? Околеют ждать! Искать будем, охватим пошире, – и решительно спрыгнул на берег. За ним ринулись и другие: и студент – красноборское вищенье, и светлоглазый, как кокшеньгская чудь, фершал, и даже старичок в прюнелевых ботинках.

– Не ходили бы вы, промочите ноги, – попытался остановить его Владимир Прохорович, а сам уже громадными шагами мерил бечевник: приглядел распадок с натоптанной тропкой, решил заглянуть. Не там ли спряталась, а теперь мамкиной вицы17 боится?

За Амалицким увязался и Петя. Отец кивнул:

– Гляньте в логу-то, гляньте.

Тропка из зарослей купальницы вывела к ручью, ручей зашептал о прохладе леса. В сумраке береговой расщелины терялись краски. Еловые ветви колючим занавесом закрывали обзор. Владимир Прохорович приподнял одну из них, Петя поднырнул первым. В логу пахло влажной землёй. Сквозь прелую прошлогоднюю листву проросли редкие кустики черничника, топорщился багульник, рядом с ручьём пробивался к свету и влаге белокрыльник, упрямо разворачивал зелёные ладошки, пронзённые белёсыми тычками соцветий. Царившие над травяной мелочью пышные папоротники бросали причудливые резные тени, покачивали опахалами листьев.

Амалицкий, прошагав мимо, осматривал склон: разве удержишься! Нет, даже здесь, несмотря на порядочную крутизну, – ни одной осыпи. Склон изрядно задернён. Ближе к Тотьме он ожидал увидеть другое. Когда же?