Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи - Илья Зданевич

В основе всёчества, усердным приверженцем которого делается Зданевич, лежит такая же абстрактность, такое же освобождение от всего чуждого искусству, в особенности от пространства и времени, как в основе идеи об отстранении земли. Мы не можем в рамках этого предисловия анализировать все аспекты этой теории. Главный теоретик всёчества М. В. Ле-Дантю разделяет историю искусств по разным периодам расцвета, независимым от времени и пространства, и находит во всех этих явлениях общие черты. “При внимательном сопоставлении форм искусства “расцветных” времен мы находим большую общность, несмотря на совершенно разные культурные условия, влияющие только на внешность художественного произведения, — пишет Ле-Дантю в речи о всёчестве, произнесенной осенью 1913 г. — Изучение прошедших форм является обязательным обстоятельством создания нового искусства, которое не должно порвать с прошлым, а, наоборот, смотреть назад. Но как определить критерии, по которым определяются “расцветные формы”? Для всёков — так называют себя сторонники всёчества — анализом, не сюжетным или “стильным”, как выражаются наши безграмотные теоретики из “Мира искусства” и т. п., а анализом существенного содержания картины или скульптуры, так сказать, разбором языка линий и красок — могут быть поставлены непременные критерии, определенно устанавливающие степень художественного произведения. Ошибки невозможны в силу точности отправного пункта”. Таким образом, всёчество может использовать все формы прошедшего или настоящего и упрекает футуризм в узких взглядах: “Футуризм, боящийся оглядываться назад, чтобы не потерять из виду современности, делает здесь грубую ошибку — своей этой боязнью он слишком утверждает влияние времени, чем занимаются у нас наиболее косные историки живописи” (там же). В ответ футуристы, например, Б. Лившиц в своем Полутораглазом стрельце, упрекали всёчество в пустой эстетике.

Живописец М. В. Ле-Дантю, конечно, использовал примеры, относящиеся к живописи. У Зданевича “литературное” всёчество должно осваивать и сливать в одно целое (в одно произведение) разные формы и содержания разных эпох и цивилизаций. И так как смысл является материалом литературы, заумная полисемия дает самые широкие возможности новому искусству.

В начале 1912 г. М. В. Ле-Дантю, приглашенный семьей Зданевичей в Тифлис, открывает живопись самоучки Нико Пиросманашвили, разбросанную по разным духанам. У Ле-Дантю и его друзей, наряду со всёчеством и питаясь им, развивался большой интерес к непрофессиональным художникам-примитивистам, у которых якобы сосредоточилось истинное мастерство. Еще больше, чем Ле-Дантю, восторгался картинами Пиросмани И. Зданевич, который стал собирать его живопись, разыскал самого художника, заказал у него две картины, в том числе свой портрет, и настаивал на том, чтобы творчество Пиросмани было показано на выставке “Мишень”. У Ларионова и Гончаровой, которые развивали новый стиль — неопримитивизм, восхищение Зданевича картинами Пиросмани вызвало положительный отклик, и молодой человек стал даже личным корреспондентом Ларионова в Петербурге, о чем свидетельствуют материалы, сохраняемые в Государственном Русском музее Петербурга.

В то же время И. Зданевич пишет под псевдонимом Эли Эганбюри и издает в Москве первую монографию о Ларионове и Гончаровой. В конце 1913 вместе с Ларионовым он подписывает манифест Почему мы раскрашиваемся?, который вышел в свет как “манифест футуристов” (Зданевич предусмотрительно назвал его “манифест всёков”).

Первая мировая война, прекращая деятельность кружков, разбрасывает поэтов и художников по фронтам. Зданевич становится военным корреспондентом петербургской газеты “Речь” на русско-турецком фронте. Из турецких территорий, завоеванных русской армией, он посылает статьи, в которых протестует против притеснений местного населения, в первую очередь маленького народа лазов, “народа поэтов”. Военный цензор Петербурга чаще всего не позволяет публиковать статьи Зданевича, которые находят приют в “Закавказской Речи”, издаваемой в Тифлисе. Военный опыт во многом изменил его. Вернувшись в Петербург в октябре 1916 г., Зданевич примыкает к группе “Бескровное убийство”, созданной его друзьями из левого фланга местной богемы. С октября 1915 г. группа, ядро которой составили Ольга Лешкова (невеста М. В. Ле-Дантю, который в то время был на фронте), Вера Ермолаева, Иван Лапшин и др., издавала одноименный журнал. О журнале О. Лешкова напишет в 1935 г.: “Бескровное убийство” возникло из самых низких побуждений человеческого духа: нужно было кому-нибудь насолить, отомстить, кого-нибудь скомпрометировать, что-нибудь придумывалось, записывалось, иллюстрировалось”[1]. Этот малотиражный журнал, привлекший внимание “Сатирикона”, сразу же понравился Зданевичу, который захотел превратить его в орган левых художников и переработал один из номеров (“Албанский номер”) в пьесу. Это была первая заумная драма И. Зданевича Янко крУль албАнскай, поставленная в декабре 1916 в Петербурге, но напечатанная лишь в мае 1918 в Тифлисе.

Весной 1917 И. Зданевич принял участие в революционном движении художников и писателей. Он выступил против предложенного А. Бенуа проекта Министерства искусств и стал председателем федерации “Свобода искусству” и “левого блока” деятелей искусств. Зданевич полагал, что левый блок, главой которого он был, будет центром и движущей силой новых течений. Но этого не произошло. В мае 1917 Зданевич навсегда уехал из Петербурга. Он вернулся в Тифлис, куда его пригласил археолог Еквтиме Такайшвили. Молодой Илья слыл тогда многообещающим искусствоведом, сверх того, он был архитектором-любителем и особенно ценил старые памятники Грузии. Профессор Такайшвили пригласил его участвовать в качестве фотографа и чертежника в экспедиции по турецким территориям, завоеванным русскими войсками. Целью путешествия было исследование древних грузинских и армянских церквей, находящихся в деревнях региона Эрзерума. И. Зданевич не только снял планы церквей, но и серьезно заинтересовался этнографическими аспектами края. Об этой экспедиции он написал несколько научных статей — Западный Гюрджистан: Итоги и дни путешествия И. Зданевича в 1917 году, Экспедиция 1917 года в Гюрджистан: Материалы, художественные произведения — Письма Моргану Филипсу Прайсу (1929), упомянул о ней в ряде работ международных съездов византинистов в 1940-1960 годах. Все эти работы свидетельствуют о том, что он считал этот край блестящим примером той культурной всеобщности, которая лежала в основе всёчества. В 1936—1938 годах он доказал родство форм армянских храмов с самыми древними из романских церквей Франции и Испании.

В конце октября 1917 г. Илья возвращается в Тифлис. В ноябре, с созданием под эгидой бывшего “будетлянина” Алексея Крученых “Синдиката футуристов” и “Фантастического кабачка”, открывается самая своеобразная страница литературно-художественной жизни Тифлиса, продолжавшаяся до осени 1920 г. В этот период к местным литературно-художественным кругам примыкают и многие русские поэты и художники, приехавшие из России в мирную и относительно счастливую Грузию. Приток российских деятелей искусств еще более усиливается. Группировка “футуристов” “Университет 41°”, которая с марта 1918 г. приходит на смену “Синдикату футуристов”, становится осью художественной жизни города. Одна за другой следуют лекции, прочитанные И. Зданевичем, А. Крученых и молодым поэтом И. Терентьевым, выставки картин К. Зданевича или близких к “41°” Л. Гудиашвили и Д. Какабадзе, поэтические и театральные вечера, музой которых является актриса София Георгиевна Мельникова. Авторы “41°” выпускают десятки сборников.

Заумь, как правило, была для сторонников “41°” принципиальным поэтическим приемом. Она соединяется у них с большим интересом к теориям Фрейда. Рядом со Зданевичем, Крученых, Терентьевым нередко выступал переводчик Фрейда на русский язык доктор Георгий Харазов, который, оперируя методом психоанализа, разбирал произведения русских писателей-классиков. На ту же тему А. Крученых написал Сдвигологию. Фрейдом и фрейдизмом очень интересовался также и Зданевич. Для него заумь дает возможность выразиться подсознательному. Этот принцип соединяется с сексуально-кощунственным содержанием в нескольких из его драм, которые, вслед за Янко крУль албАнскай, выйдут в свет в 1919—1920 гг. — асЁл напракАт, Остраф пАсхи и згА Якабы — и составят четыре из пяти “дЕйстф” пенталогии (вертепа) аслааблИчья (пятая драма, лидантЮ фАрам выйдет в 1923 г., см. ниже). Этот цикл можно рассматривать как фантасмагорическое описание метаморфоз, которые претерпевает человек от гермафродитического грудного до взрослого возраста. Вызывающие многочисленные ассоциации, заумные “слова” отражают бессознательную многозначность обычных слов. Не случайно Зданевич писал заумью только драмы. Игра актеров чем-то конкретизирует беспредметность зауми. Поэтому театр и в особенности народный жанр вертепа, в котором сцена разделена на два этажа (высший, небесный этаж и низший, человеческий этаж), он считал более других форм способным выявить разные смысловые слои, которые носит заумь. Кроме того, заумь выявляет бессознательные слои сознания самого зрителя-слушателя, ибо он, зритель, восстанавливает расплывчатый смысл слов, которые он слышит. Таким образом, изменяется отношение между текстом пьесы и зрителем.