Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна - Владимир Микушевич

— Здравствуйте, Сергей Тихонович, — сказал Аверьян. Тот кивнул Аверьяну и, не представляясь, пожал руку Анатолию.

— Что же мы будем дальше делать? — рассеянно спросил Анатолий. — Квартиру за квартирой обыскивать? Так у нас ордера на обыск нету.

Аверьян вполголоса переговаривался с Сергеем Тихоновичем.

— Выписывать ордер некогда, — сказал он. — Ты что, не понимаешь: рвануть может в любую минуту. Спроси у консьержки, не нанимал ли кто-нибудь подвальные помещения.

Консьержка нашлась в одном из подъездов. Она была на своём месте, хотя вряд ли знала, что такое консьержка, Анатолию даже не пришло в голову предъявлять удостоверение угрозыска. Она словоохотливо сообщила, что подвальные помещения действительно арендует фирма и там у них склад. Более того, она указала на дверь склада и протянула Анатолию ключ.

— Хозяин велел вам передать, — сказала консьержка.

— Мне? — Анатолий не мог скрыть удивления.

— Он велел передать первому, кто спросит, значит, вам, — подтвердила консьержка.

Анатолий ринулся к двери и хотел сразу отпереть её, но Аверьян остановил Анатолия и опять обратился к Сергею Тихоновичу. Они вполголоса посовещались, и Аверьян сказал Анатолию:

— По всей вероятности, дверь минирована. Все взорвется при первой попытке отпереть ее. Потому и ключ велено передать первому, кто спросит. Всё равно, кто это будет.

— Что же делать? — упавшим голосом отозвался Анатолий.

— Сейчас посмотрим.

Аверьян и Сергей Тихонович обошли вокруг дома, Анатолий покорно шёл за ними. Аверьян указал Сергею Тихоновичу на доски в укромном уголке. Досками было заколочено зарешеченное окно. У Сергея Тихоновича в портфеле оказалось всё, что нужно для того, чтобы отодрать доски и выпилить решётку. Сергей Тихонович хотел нырнуть в образовавшийся лаз один, но Аверьян последовал за ним, удержав предварительно Анатолия:

— Тебе там делать нечего. Да и во дворе не околачивайся, не мозоль глаза людям. Жди нас в машине.

Ждать пришлось довольно долго. На улице накрапывал мелкий холодный дождик. Через час Анатолий не выдержал и пошёл во двор. Он услышал, как дверь подвала опирают изнутри. Аверьян и Сергей Тихонович вышли оттуда. Сергей Тихонович отряхивал пыль со своего плаща.

— Всё в порядке, — сказал он. — Проверено. Мины есть.

— Дверь действительно была минирована, — добавил Аверьян. — Сергей Тихонович — мастер на такие дела. Теперь вызывай сапёров. Там взрывчатки столько, что хватит всю улицу взорвать, и неизвестно, только ли эту улицу. Так что огласка крайне нежелательна. Пусть консьержка и жильцы думают, что фирма забрала свой товар.

Когда сапёры приехали, оказалось, что старший по званию хорошо знает Сергея Тихоновича. Люди в штатском принялись выносить из подвала внушительные мешки. Сергей Тихонович остался с ними.

— А мы в Миляево, — сказал Аверьян, — дело закрывать надо.

— Вернее, открывать, — ответил Анатолий. — Дело об убийстве.

— Это как ты найдёшь нужным.

— Постой, постой, — спохватился в машине Анатолий. — Кто же всё-таки назвал нам этот адрес?

— Ты разве не слышал? — отозвался Аверьян. — Голубая птица…

Анатолий знал, что приставать к Аверьяну бесполезно, пока он сам не скажет или пока не выяснится, в чём дело. Поэтому Анатолий заговорил об убитом. Оба они знали его. В последнее время Гюнтер часто ездил в Мочаловку к Аверьяну и пытался заводить с ним душеспасительные разговоры с уклоном в метафизику, пока не убедился, что немногословный Аверьян до них не охотник. Тем не менее Гюнтер крестился в мочаловской церкви; предполагалось, что его крестит Аверьян, но Аверьян в тот день отсутствовал, и Гюнтера крестил отец Евгений, причём нарек его именем Игнатий в честь того же Аверьяна, звавшегося так в миру. При этом по паспорту новокрещёный Игнатий оставался Гюнтером Гиперболоидовичем и в деловых кругах имел прозвище «инженер Гарин». Гюнтер Гарин был потомственный оружейник. Дед его, выпускник Промакадемии, направленный партией в оборонку, страшно гордился своей фамилией Гарин, после того как вышел фантастический роман Алексея Толстого, даже сына своего назвал «Гиперболоид». Гиперболоид Гарин в жизни предпочитал называться Георгием, но по паспорту оставался Гиперболоидом, да и друзья так его называли любя: «Гиперболоид он, гиперболоид и есть». Нечего говорить, что Гиперболоид Гарин тоже был оружейник и сына своего назвал Гюнтером из уважения к немецкой военной промышленности. Он учил сына немецкому языку, а тот, способный к языкам, освоил ещё и французский, как истый европеец. Гарины в трёх поколениях образовывали династию оружейников. Гиперболоиду Гарину наследовал Гиперболоидович, он же инженер Гарин.

Когда оборонка пришла в упадок, инженер Гарин оказался среди тех, кто в этих условиях преуспел. По слухам, руководство отрасли доверило ему крупную сумму денег, которую некому было потом возвращать, а тех, кто мог претендовать на эти деньги, Гарин не принимал во внимание. Он был одним из наиболее ярких представителей перестроечного романтизма, предпочитающего живые деньги недвижимой собственности, пусть даже самой крупной. К тому же Гарин был европейцем по своим наклонностям и вкусам. Он предпочёл бы обосноваться в Германии, имея виллу на берегу Средиземного моря, но считал это покамест преждевременным, хотя в банковском бизнесе был фигурой заметной и нефтяной бизнес также прибирал к рукам. Но династические связи брали своё, и специализировался инженер Гарин всё-таки на торговле оружием в различных уголках мира. Здесь крылись основные источники его сверхдоходов. Гюнтер Гарин остался верен своему хищническому романтизму и тогда, когда бизнес в РФ начал прозаически стабилизироваться, даже утечка денег за границу упорядочивалась, ничуть, правда, при этом не уменьшаясь. В таких условиях Гарин всё больше вовлекался в незаконную торговлю оружием. Ходили слухи, что чеченская война для него — золотое дно. Незаконная торговля высококачественной чеченской нефтью также негласно шла через Гарина. Так что были основания для того, чтобы Гарин попал в поле зрения угрозыска, где его делом занимался опытный следователь Анатолий Зайцев. Он и выехал расследовать предполагаемое убийство Гарина; для убийства оснований было предостаточно.

— Неужели он взорвал бы дом, если бы они его не убили? — спросил в машине Анатолий Аверьяна.

— Ты же знаешь, меня всегда настораживает, когда русский человек живёт под чужим именем, будь то Томас, Альберт или Гюнтер. Жизнь человека определяется именем в большей степени, чем принято думать. Имя подсказывает человеку, как ему себя вести, ибо сам человек называет себя этим вычурным именем.

— А если человек крестится, как сейчас модно? Это помогает?

— Когда помогает, когда нет. Если модно, то не помогает. Похоже, Гюнтеру не очень помогло.

— Постой, а Леди? Леди, значит, то же самое?

— Леди есть Леди.

Приехав снова в Миляево, Аверьян тщательно осмотрел комнату, где лежал мёртвый Гюнтер. Откинув стандартное санаторное покрывало, наброшенное на мёртвое тело, он присмотрелся к застывшей ранке, к чёрному пятнышку на тускло-бледном виске, осмотрел револьвер, всё ещё лежавший у мёртвого под рукой.

Санаторская обслуга недолюбливала Леди, (слишком уж изменилась Леди, едва вышла в люди). Одно дело звать Леди девчонку-безотцовщину, которая растёт в элитарном санатории у всех на побегушках, другое дело, когда Леди метит в настоящие леди, и теперь уже восходящая звезда шоу-бизнеса. Кстати говоря, в звёзды Леди намылилась без помощи Гюнтера, даже до встречи с ним. Леди сколотила группу «Жестокий романс», сокращённо «Жером». Говорили, что название «Жером» произведено от имени Ерёма (так звался главный солист группы); на это возражали, что скорее имя Ерёма не что иное, как псевдоним в русском духе, произведённый от «Жерома», ибо основу репертуара составлял жестокий романс, включая сюда и блатную песню. На выступление группы «Жером» наведался однажды Гнутер (так называла его санаторская обслуга) и сошёл с ума от прелестей Леди, бросил жену с тремя детьми, правда, оставил ей роскошную квартиру и банковский счёт в полмиллиона долларов, а сам обосновался с Леди в пустующем санатории, так что вся санаторская обслуга автоматически была причислена к челяди Леди. Гнутер и Леди должны были вот-вот повенчаться в новенькой церквушке при санатории. Священник отец Виктор надеялся, что такие венчания в Миляеве среди лесов сосновых войдут в моду у новых русских, но дело неожиданно застопорилось. Гнутер, как известно, крестился, не перестав быть Гнутером, а Леди тоже желала остаться Леди и никак не могла подобрать себе подходящего православного имени. Имя Домна, означающее «госпожа», никак не устраивало Леди Жером, которую звали, бывало, то Лида, то Люда, то Лада. Леди совсем уж было остановилась на имени Лада, но сочла такое имя слишком распространённым. На концертных афишах она, за неимением лучшего, фигурировала как Леда (почти Леди). Леди и Гнутер собирались в свадебное путешествие по Европе сразу же после венчания, но венчаться нельзя, пока не крестишься, а крещение Леди откладывалось.