Три комнаты на Манхэттене - Жорж Сименон

Он мог рассмотреть ее, даже не глядя в ее сторону. Вдоль всей задней стены сосисочной тянулось зеркало, и они видели друг друга сидящими рядом. Отражение было очень резким и, несомненно, немного искажало черты лица.

– Вы тоже не едите! – заметила она. – Вы давно в Нью-Йорке?

– Почти шесть месяцев.

С чего это он вдруг решил ей представиться? Конечно, из-за желания произвести впечатление, о чем тотчас же пожалел.

– Франсуа Комб, – произнес он не без некоторой развязности.

Должна же была она слышать! Однако женщина никак не отреагировала. А ведь она жила какое-то время во Франции.

– А когда вы жили в Париже?

– Погодите... Последний раз три года назад... Я потом побывала там по возвращении из Швейцарии, но на этот раз долго не задержалась.

И добавила:

– Вы бывали в Швейцарии?

И не дожидаясь ответа:

– Я провела две зимы в санатории в Лезене.

Любопытная вещь: именно эти слова побудили его впервые посмотреть на нее как на женщину. Она продолжала с наигранной веселостью, которая взволновала его:

– Это не так ужасно, как считают многие. Во всяком случае, для тех, кто благополучно выкарабкался оттуда... Меня заверили, что я окончательно вылечилась...

Она неторопливо раздавила сигарету в пепельнице, и он еще раз обратил внимание на этот кажущийся кровавым след, который оставили там ее губы. Почемуто в его мозгу мелькнула на секунду мысль о Винни, которую он так ни разу и не видел!

Он вдруг понял, что, наверное, из-за ее голоса. Он не знал ни имени, ни фамилии этой женщины, но она несомненно обладала одним из голосов Винни, тем ее голосом, в котором звучали трагические нотки и животная тоска.

Правда, здесь это было несколько приглушено и напоминало плохо зарубцевавшуюся рану, когда уже не страдаешь от острой боли, но ощущаешь в себе ее постоянное присутствие, ставшее привычным.

Она стала заказывать что-то, обратившись к негру. Комб нахмурился, ибо в ее интонации и выражении лица он обнаружил точно такое же, еле приметное, но явное намерение понравиться, которое он почувствовал, когда она обращалась к нему.

– Ваша яичница совсем остыла, – сказал он с некоторым раздражением.

На что, собственно, он надеялся? Почему у него возникло желание оказаться вне этого зала, подальше уйти от их отражений в этом грязном зеркале?

Неужели он полагал, что они уйдут вместе вот так просто, даже не познакомившись?

Она принялась есть яичницу с раздражающей медлительностью, отвлекаясь время от времени на то, чтобы подсыпать перцу в стакан томатного сока, который только что заказала.

Это было похоже на фильм, снятый замедленной съемкой. В углу один из моряков страдал от той же болезни, от которой именно в эти минуты должна была страдать Винни. Его спутник трогательно, по-братски заботился о нем, а негр взирал на них с полнейшим равнодушием.

Прошло не меньше часа. Они по-прежнему сидели там же, а он так ничего и не узнал о ней. Его раздражало, что она непрестанно искала повод продлить пребывание в этом заведении.

Он вбил себе в голову, как будто это само собой разумеющееся, что они уйдут вместе, а в таком случае она своим необъяснимым упрямством как бы отбирала у них часть того времени, которое им было отпущено судьбой.

Между тем его занимали разные мелочи. Например, акцент. Хотя она и говорила на безупречном французском, все же он различил какой-то легкий акцент, который никак не мог определить.

Только когда он ее спросил, американка ли она, и в ответ она сказала, что родилась в Вене, тогда все он понял.

– Здесь меня называют Кэй, но когда я была маленькой, меня звали Катрин. Вы бывали в Вене?

– Да, бывал.

– Ах!

Она посмотрела на него примерно так же, как он до этого смотрел на нее. В общем-то, она ничего не знала о нем, а он – о ней. Было уже больше четырех часов утра. Время от времени кто-нибудь входил, взявшись Бог знает откуда, и усаживался на один из табуретов с усталым вздохом.

Она все продолжала есть, заказала какой-то ужасный на вид торт, покрытый бледноватым кремом, и кончиком чайной ложки стала отламывать от него маленькие кусочки.

В тот момент, когда он решил, что наконец все кончено, она подозвала негра, чтобы заказать кофе. А поскольку ей подали его очень горячим, нужно было еще ждать.

– Дайте мне, пожалуйста, сигарету. У меня больше не осталось.

Он знал, что она не уйдет, пока не докурит, и не исключено, что попросит еще одну. Он сам изумлялся своему бессмысленному нетерпению.

А оказавшись на улице, разве она не может просто протянуть ему руку и попрощаться?

Когда же, в конце концов, они все-таки выбрались наружу, на перекрестке было пусто, лишь какой-то мужчина спал стоя, прислонившись к входу в метро. Она не предложила взять такси и самым естественным образом уверенно двинулась по тротуару, как будто этот тротуар должен был куда-то привести ее.

И только когда они прошли уже сотню метров и после того, как она раза два споткнулась из-за своих высоких каблуков, женщина взяла под руку своего спутника так непринужденно, как если бы они ходили всегда по улицам Нью-Йорка в пять часов утра.

Он, очевидно, будет помнить все самые мельчайшие подробности этой ночи. Но пока она длилась, он никак не мог отделаться от ощущения несуразности, странности всего происходящего; оно казалось ему каким-то ирреальным.

Только когда они прошли мимо десятка зданий, он вдруг понял, при виде маленькой церквушки, что они идут по нескончаемой 5-й авеню...

– Интересно, не открыта ли она? – спросила Кэй, остановившись.

Потом с неожиданной ностальгией добавила:

– Я так хотела бы, чтобы она была открыта!

Ему пришлось по ее настойчивой просьбе пойти и убедиться, что все двери церкви были закрыты.

– Тем хуже... – вздохнула она, снова взяв его под руку.

Потом, когда они чуть отошли:

– Мне больно ногу, жмет туфля.

– Может быть, стоит поискать такси?

– Нет, идем дальше.

Ему был неизвестен ее адрес, а спросить он не решался. Странным было это ощущение – так вот идти и идти по огромному городу, не имея ни малейшего представления ни о месте, где они находятся, ни об их самом ближайшем будущем. Он увидел их отражение в витрине. Не иначе как от усталости, она несколько склонилась к его плечу, и он подумал, что их можно принять за влюбленных, таких, какие еще вчера у него, в его одиночестве, вызывали раздражение.

Ему приходилось, особенно в последние недели, не раз сжимать яростно зубы, когда мимо него проходила пара, от которой исходило почти физическое ощущение любовной близости.

И вот теперь в глазах других людей они тоже кажутся такой парой странная пара!

– А вы не против выпить сейчас немного виски?

– Я думаю, это запрещено в такое время.

Но она уже ухватилась за эту новую идею и потянула его в ближайшую улицу, пересекающую 5-ю авеню.

– Нет, погодите... Это не здесь... Это на следующей...

Она дважды от волнения ошибалась, не могла найти нужный дом" пока наконец ее нервные усилия не увенчались успехом: открылась запертая дверь маленького бара, откуда просачивалась небольшая полоска света. На них с изумлением уставился мойщик посуды. Но это ее не остановило. Она принялась его настойчиво расспрашивать, и в конце концов, после примерно четверти часа каких-то хождений, они очутились в подвальном помещении, где трое мужчин с сумрачным видом пили у стойки. Место было явно ей знакомо. Она назвала бармена по имени – Джимми, правда, вскоре вспомнила, что его звали Тедди. Тогда она подробно принялась разъяснять свою ошибку равнодушному бармену. Она также стала говорить о людях, с которыми приходила сюда однажды, но тот продолжал смотреть на нее пустым, ничего не выражающим взглядом.

Ей понадобилось примерно полчаса, чтобы выпить стакан виски, и она захотела еще один, а затем закурила сигарету, как всегда якобы последнюю.

– Вот докурю эту сигарету, – обещала она, – и мы пойдем...

Она стала более словоохотливой. На улице ее рука сильнее сжала локоть Комба, она едва не упала, выходя на тротуар.

Вдруг она заговорила о своей дочери. Ее дочь жила где-то в Европе, но он так и не смог выяснить, где и почему она с ней рассталась.

Они оказались в районе 52-й улицы и теперь могли видеть в глубине каждой из пересекающих ее улиц огни Бродвея и темную подвижную массу людей на его тротуарах.

Было уже почти шесть часов. Они проделали большой путь. Оба изрядно устали. И Комб наконец решился спросить:

– А где вы живете?

Она резко остановилась и посмотрела на него, как ему показалось, очень сердито. Но вскоре он понял, что ошибся Сильное волнение и, может быть, неподдельное отчаянье отразилось в ее глазах, о которых он пока не мог даже сказать, какого они цвета.

Она оторвалась от него, сделала несколько быстрых шагов, будто собиралась убежать. Потом остановилась и подождала, пока он подойдет.