Война с саламандрами. Дом в тысячу этажей - Карел Чапек

Таким образом, уже в этих ранних произведениях братьев Чапек намечена одна из основных проблем их творчества — проблема противоречия между современной буржуазной технической цивилизацией и человеком. Подход к ее решению позволил чешскому критику-марксисту Бедржиху Вацлавеку назвать братьев Чапек "романтиками машины и одновременно романтическими механофобами".

Первая мировая война оставила неизгладимый след в сознании Карела Чапека. Воспоминания "о годах массовых убийств, деспотизма и бесправия" во многом определили антиимпериалистическую и антимилитаристскую направленность всего его последующего творчества, но вместе с тем расширили и влияние иррационализма на его мировоззрение. Страх перед насилием определил отношение писателя, к революционным методам преобразования мира.

Десятилетие с 1917 по 1927 год, наполненное величайшими историческими сдвигами, знаменовало собой новый этап в творческой биографии Карела Чапека. Мир переживал эпоху ломки. Только что рухнуло трехсотлетнее владычество Габсбургов над Чехией. Чехословакия начинала свое существование как независимое государство. Под непосредственным воздействием революционных событий 1917–1923 годов писатель обращается к большим социальным темам современности. В каждом из этих произведений по-разному и в ином аспекте он рисует кризис капиталистического мира. Будущее внушало Чапеку тревогу и опасения. Это сказалось на его творчестве начала 20-х годов.

Почти все произведения этого периода основаны на фантастической гипотезе. Так, с помощью художественного эксперимента Чапек пытается ответить на вопрос, что произошло бы, если бы человек стал обладателем эликсира бессмертия (комедия "Средство Макропулоса", 1922); если бы внутриатомную энергию можно было использовать в целях массового производства материальных благ и при этом, в соответствии с учением Лейбница о духовных атомах-монадах, выделялся бы "химически чистый" бог, Абсолют ("Фабрика Абсолюта", 1922); если бы в руках гениального изобретателя оказалось средство, таящее в себе такую же разрушительную силу, как вулкан Кракатау, и новый дух-искуситель, новый Мефистофель, которого Чапек для ясности называет Дэмоном, предложил бы этому гению власть над миром ("Кра-катит", 1924); если бы старый, богом созданный мир был разрушен и человек мог творить его по собственному разумению (комедия братьев Чапек "Адам-творец", 1927).

Фантастическая аномалия выступает здесь как предостережение перед лицом реальных общественных аномалий. Для того чтобы оно дошло не только до мозга, но и до сердца читателя или зрителя, автор прибегает к намеренной гиперболизации, доводит тезис, с которым полемизирует, до абсурда. Каждая из его утопий — своего рода художественное доказательство от противного. Писатель вовсе не был врагом технического прогресса или научных попыток продлить человеческую жизнь. Он выступал лишь против абсолютизирования тех или иных научных достижений, против того, чтобы они выдавались за спасительные панацеи от социальных и нравственных недугов. Сама романтика науки была внутренне близка писателю: "Можете акцентировать трезвость науки — этим вы будете лить воду на мельницу рутинеров, разных там Вагнеров из "Фауста", подлинная же наука всегда была скорее фаустовской, чем вагнеровской, такой романтической среди людей куда более трезвых, она всегда была вновь и вновь непрактичным самопожертвованием, полным приключений странствием за золотым руном, великой мечтой, наслаждением открытия, драмой истин и ошибок" ("Есть ли романтика в науке?")[1] И Чапек с большой прозорливостью предугадал возможности научно-технического прогресса.

"Волна утопизма" — так назвал одну из своих статей, вошедших в книгу "Направления и цели" (1927). видный чешский критик А. М. Пиша. Жанр утопии или чаще антиутопии становится в эти годы одним из ведущих в чешской прозе. Увлечение социальной утопией в известной мере было реакцией на преобладание исторической тематики в чешской литературе предшествующего периода. Это "давление прошлого" ощутил даже приехавший в Прагу Ромен Роллан.

Начало "волне утопизма" положили романы "Фабрика Абсолюта" К. Чапека и "Фабричное производство добродетели" (1922) молодого сатирика Иржи Гаусмана (1898–1923).

Следует сказать, что Гаусман в последние годы своей недолгой жизни не раз выступал на страницах коммунистической прессы в защиту молодой Республики Советов от злобных нападок ее незадачливых буржуазных "гробовщиков". В этом романе автор явно полемизировал и с Чапеком. Герой произведения К. Чапека, инженер Марек, изобретает атомные карбюраторы, заменяющие все другие источники энергии и одновременно выделяющие очищенную от всяких примесей духовную субстанцию. Это привело к таким глобальным изменениям, которые наглядно показали: буржуазный "общественный порядок, основанный на совершенно безбожных принципах", не может выдержать вмешательства божественного начала, ибо в капиталистическом мире "сама Абсолютная истина, сам бог" стали бы предметом политического и коммерческого торга. Вместе с тем Чапек пародирует в романе и некоторые "коммунистические эксперименты" в Советской России, как он их тогда понимал.

"Фабричное производство добродетели" И. Гаусмана тоже роман-фельетон, а изобретение профессора Фабрициуса приводит к тем же результатам, что и научно-технический переворот, совершенный инженером Мареком. "Агатерия" — особый вид энергии, делающий людей честными и добродетельными, — становится достоянием двух соперничающих монополий, начинающих между собой войну. Позднее они тайно объединяются в один трест и обогащаются на гонке вооружений. В конце концов в гаусмановской республике Утопии побеждают левые. Буржуазные государства пытаются задушить революционную Утопию блокадой. Однако утопийцы упорно трудятся и лет через 50 или 100 должны перегнать "сверхмилитаризированный" буржуазный мир.

И у Чапека, и у Гаусмана приемы научной фантастики служат средством сатирического заострения социальных тенденций современного общества и острой критики его недостатков. Но у Гаусмана эта критика более последовательна и теснее связана с реальной картиной мира. Его роман заключал в себе революционную перспективу выхода из раздирающих буржуазное общество противоречий.

Некоторые мотивы небольшого рассказа Гаусмана "Метафизический трест" из книги "Дикие рассказы" (1922) развил в своем, романе "Дом в тысячу этажей" Ян Вайсс (1892–1972). Родившийся в тифозном бреду военнопленного фантастический тысячеэтажный дом, где все находится во власти всевидящего и всеведущего' тирана Огисфера Муллера, вырастал здесь в гротескный символ мира капитала и войны.