Месть Бела - Джеффри Арчер

За огромный сосновый стол, доски которого пропитались пролитым вином не хуже, чем печень убежденного пьяницы, садилось по десять человек. Им вручались кружки одинаковой емкости. Кружки те наполнялись дешевым и слегка прокисшим, но зато бесплатным для десяти участников вином из бочки, стоящей рядом со столом и с дневным запасом таких же бочек.

Хозяин бочек, вина и кружек сам принимал ставки от окружающих стол азартных зрителей и выдавал выигрыши, получая, разумеется, от этого свою долю. Он, хозяин, очень неплохо зарабатывал на этом развлечении, суть которого была проста: кто из десяти поглотителей дармового вина последним упадет под стол, тот считается победителем.

Новая десятка заняла места за столом и получила кружки, которые наполнили по первому разу.

Если кто-то из зрителей с утра посетил площадь Виноделов, а сейчас, в полдень, оказался возле винного стола, то этот кто-то мог среди взявших в руки кружки узнать приметного черноволосого, голубоглазого гиганта. Да, Конан, варвар из Киммерии, был одним из десяти пожелавших испытать себя на поприще винопития.

Но вот что странно: похоже, утреннее посещение «винного городка» никак не отразилось на молодом северянине. Его лицо по-прежнему хранило мрачное выражение. Он казался целиком погруженным в себя, в свои беспокойные думы. И самое любопытное – он вроде бы остался трезв.

Другое дело его соперники – девять беззаботных, веселых, уже слегка хмельных соискателей почетного звания «перепившего всех». Один из которых выбыл из борьбы после первой же кружки. Видимо, ее-то ему и не хватало.

Строго напротив Конана сидел крупный полный мужчина, раза в два старше киммерийца, с длинными, ухоженными русыми кудрями. Просторная, в бесчисленных складках одежда из дорогого пунцового бархата, да медальон на массивной золотой цепочке, украшенный непонятными символами и драгоценными камнями, наводили на такие вопросы: а уж не жрец ли обладатель всего этого добра, и даже если не жрец, то зачем ему дешевое кислое вино? Человек этот без труда и без видимых последствий, зато с видимым удовольствием опорожнял кружку за кружкой, после каждой подмигивал киммерийцу и отпускал какую-нибудь шутку. Вот он-то и остался вместе с Конаном за «игровым» столом после шестой кружки, выбившей последних их соперников.

Им предстояло теперь между собой определить лучшего поглотителя вина.

Конан так и не понял, кто из них победил. Наверное, потому, что ему это было глубоко безразлично. И еще потому, что после очередной, неизвестно какой по счету кружки люди и предметы этого мира утратили четкость очертаний, перемешались и пустились в разудалый пляс…

Питейное состязание, видимо, закончилось. Замелькали улицы, одежды, лица, подвалы, бочки и кружки, другие улицы и другие подвалы. Сначала он узнавал знакомые места, потом перестал узнавать. Как перестал различать вкус поглощаемого вина.

И почему-то все время рядом с ним обнаруживался тот белокурый весельчак с медальоном. Неужели они еще не все выяснили между собой? Ведь они давно ушли с того пустыря. А ушли ли? Да какая разница…

Люди и предметы все больше расплывались, превращаясь в цветовые пятна. Вместо всяких разных звуков уши наполнил нестихающий, однообразный звон.

Наконец мир свернулся в воронку, смерчеподобно вращающуюся со все возрастающей скоростью, и…

…Винить в своем пробуждении он мог и птиц, чей жизнерадостный щебет ворвался в уши, и солнечные лучи, ударившие по глазам, и требовательную жажду, беспокоившую даже во сне, и то, что считается обратным жажде и не менее требовательно. Конан проснулся. И обнаружил себя лежащим на сене в каком-то сарае с маленькими окошками, сквозь которые, как через бойницы, лупили по нему лучи дневного светила.

Конан попробовал и не смог вспомнить даже, в Шадизаре ли он. Ох, и надрался же… Впрочем, Конан и хотел того – до полного самозабвения, так, чтобы потопить в вине все, что лишило его в последние дни покоя и уверенности.

Он поднялся. Стоило киммерийцу утвердиться в вертикальном положении, как голову пронзила такая боль, будто по ней шарахнули боевым молотом. А когда он нагнулся, чтобы подобрать лежащий на дощатом сарайном полу спой верный двуручный меч в ножнах лошадиной кожи, то поплохело настолько, что его чуть не вывернуло наизнанку. Конан поспешно выбрался через незапертую дверцу сарая на улицу, на свежий воздух. Который северянин тут же вдохнул полной грудью.

Солнце было утреннее, не взошедшее пока на вершину своей небесной горы, не жарящее, а лишь согревающее, до поры благодушно приветливое. Дул сильный ветер, что пришлось как нельзя кстати. Ветер освежил вышедшего из сарая человека с чернотой под глазами; человеку сделалось полегче.

Конан осмотрелся. Покинутый им сарай примыкал к дому – добротному, двухэтажному, без всяких колонн, лепных украшений, статуй и прочих распространенных замысловатостей, с плоской крышей, окруженному густым яблоневопишневым садом. В таких домах в Шадизаре обычно проживали купцы и преуспевающие ремесленники. Недалеко от того места, где стоял северянин, располагалась небольшая терраса, а на ней – стол с напитками и закусками, которые поглощал человек, показавшийся Конану знакомым. Человек этот увидел киммерийца и призывно махнул рукой, приглашая к столу. Северянин двинулся в его сторону, не видя причин отказываться от предложения и постепенно вспоминая, откуда он знает завтракающего на террасе. Пустырь на Западной окраине, питейное состязание, в которое он ввязался из-за бесплатного вина (последние свои деньги он оставил на площади Виноделов), и этот упитанный, улыбающийся винолюб напротив. Тогда, припомнил Конан, он был одет в темно-красный балахон, а на груди болталась дорогая безделушка на золотой цепи. Безделушка болталась и сейчас, балахон тоже имелся, но другой – безукоризненно белый.

– Привет тебе, Конан из Киммерии! – Такие слова встретили северянина, когда он вступил на террасу.

Варвар, с трудом ворочая языком, пробормотал что-то приветственное в ответ и плюхнулся на гостеприимно отодвинутый вчерашним винолюбом стул.

– Извини, приятель, твое имя я позабыл, – добавил Конан.

Безымянный приятель понимающе усмехнулся, поставил перед вчерашним соперником тонкостенную серебряную чашу и занес над ней бронзовый кувшин с горлышком в виде змеиной головы.

– Рекомендую. Не заметишь, как вылечишься. Розовое полусухое с добавленной для оживления умирающих пыльцой зархебского папоротника. Особое утреннее вино. В этом доме его держат как раз для подобных случаев. Вдобавок охлажденное. – И за сим из разверзнутой змеиной пасти зажурчало, перетекая в чашу, полусухое. Недолго оно было в чаше. Уже то, что напиток обещал полыхающему горлу остужение, а сухости во рту – смягчение, обязывало поскорее выпить его. Что Конан и сделал.