Нужное время. рассказы - Михаил Парфенов

– Вот так-то, – ухмыльнулся он, и начал стрелять…

Первая пуля угодила старшему прямо между глаз. Он даже не попытался увернуться. Выстрел отбросил его назад. Он упал на спину, раскинув ноги. Левая нога его несколько раз конвульсивно дернулась, и он затих. Черная фетровая шляпа, показав обшитые белой подкладкой внутренности, и очертив несколько замысловатых кругов, закатилась под машину. Конвоиры обладали более быстрой реакцией, и успели выскочить. Один даже полез во внутренний карман пиджака за оружием. Но они были убийцами, они пытали и убивали связанных, беспомощных людей. А перед ними стоял боевой командир, закаленный и прошедший хорошую школу в Испании воин. ТТ – грозная штука в опытных руках. Вторая пуля попала одному верзиле в живот. Он согнулся пополам, и, охнув, начал опадать. Лейтенант переместил руку левее, и выстрелил два раза в другого. Тот замахал руками, резко вздохнул, грузно начал заваливаться на спину. Пиджак его распахнулся, и на белой рубашке прямо на нагрудном кармане расцвело чернильное пятно. Словно у него потекла перьевая ручка. С ним было покончено. Лейтенант сделал шаг в сторону, фиксируя взглядом водителя, который сидел за рулем с выпученными глазами в состоянии полного ступора. Раненый верзила лежал на боку, на асфальте, сучил ногами, и стонал. Под ним растекалась темная лужа. Лейтенант прицелился, и послал две пули в его череп. Раздался неприятный хруст. Одна угодила в глаз, другая в челюсть. Последняя пара пуль пробила лобовое стекло, а заодно и грудину водителя, приковав его навсегда к водительскому сиденью. Затворная рама последний раз отошла назад, и замерла.

На асфальте остывало восемь гильз. В левой руке лейтенант по-прежнему сжимал букетик цветов.

Все произошло в считанные мгновения. Во дворе стояла такая же тишина, как и перед стрельбой. Остро пахло пороховой гарью. Было слышно только, как хлопает под напором ветра белье на веревках, да урчит осиротевший автомобиль. Лейтенант подошел к машине. Она сидела на заднем сидении, прижимая к груди клетчатый узел. Из глаз Ее катились слезы. Он сказал девушке что-то и протянул руку. Она не расслышала, в ушах гудело после пальбы. Он улыбнулся, и повторил. Она едва расслышала: «пойдем». Попыталась улыбнуться, протянула руку ему навстречу. В ворота медленно въезжал грузовик, набитый вооруженными солдатами. И только тогда дико закричала старуха.

– Эйн момент! – Услышал лейтенант. Из подъезда выскочил коренастый мужичок в ватнике и огромных валенках.

Видно было, что он запыхался, спускаясь по лестнице. В руке он держал стопку книг, наскоро перевязанную грубой бечевкой.

– Забыли! Товарищ капитан, книжечки забыли!

– Спасибо. – Старший брезгливо принял от услужливого мужичка стопку книг, бросил их на сиденье, сел сам, пристально посмотрел на лейтенанта, ухмыльнулся, и с силой захлопнул дверцу.

– Трогай!

Машина, окутав реальность клубами дыма, унеслась прочь со двора. Лейтенанту показалось, что он в последний момент увидел Ее лицо. Кажется, она улыбнулась. Он повернулся и, сутулясь, направился к подъезду.

***

Потом было многое: война, жестокие бои под Москвой, контузия, страшные месяцы плена, голод, побег, не менее страшные годы лагерей, болезнь, одинокая жизнь на свободе. Но главное, старик понимал, что он не должен сидеть вот так здесь, он должен был остаться там, спасти Ее и умереть с Ней в тот день, в тридцать девятом. Все, что было после, уже не имело никакого значения. Он жестоко наказан за то, чего не сделал тогда. Все эти последующие годы он уже был мертв. Для чего же он еще живет? Старик сидел на лавочке, и пытался плакать, но лишь одна слеза блуждала по щеке, теряясь в морщинах. Было уже темно. В окнах зажигался свет, люди торопились домой к семьям, а старик все сидел. Ветер трепал его седую шевелюру. Заканчивался еще один пасмурный осенний день.

Вечер в кафе

Уютное, маленькое, скромное, ничем особенно не выделяющееся кафе в центре Москвы, каких много. Оно располагается на первом этаже жилого четырехэтажного дома довоенной постройки. Кафе беспомощно зажато между изящным ювелирным магазинчиком и дорогим помпезным рестораном с замысловатым названием. На двери колокольчик, тоненько позванивая, сообщает о новом посетителе. Небольшой зал столов на девять – десять. Меню здесь хорошее, а цены приемлемые. Негромко, что очень важно, играет музыка.

За барной стойкой миловидная блондинистая девица пытается что-то подсчитать и записать в громадную тетрадь. Ее волосы аккуратно завязаны в хвостик. От излишнего умственного напряжения ее лобик забавно морщится. У нее массивные под золото серьги и ярко накрашенные губы. За спиной девицы громоздится огромный зеркальный стенд, заставленный пузатыми важными бутылками. Их бока старательно обклеены пестрыми этикетками. Из кухни доносятся приятные запахи и звон посуды.

На бежевых стенах висят картины, написанные в абстрактном стиле. Создается впечатление, что их автором был маляр, красивший эти стены. Брызнул краски на бумагу – и готово. Но в целом выглядит гармонично и, на мой взгляд, неплохо. Народу в зале немного. Время обеда давно прошло, а пора вечерних посиделок еще не наступила. Я сижу в углу у окна, и могу разглядеть всех посетителей. За окном, похожем на огромный аквариум, ранняя весна, слякоть, и угасающий прохладный день. Мимо проплывают прохожие. В кафе, напротив же, тепло, уютно, и не хочется никуда уходить. Я только что перекусил, а теперь наслаждаюсь кружкой холодного пива и сигареткой. У меня еще есть время. Настроение у меня благостное.

***

Сбоку от меня расположились две девчушки лет наверное восемнадцати, хотя при множестве косметики на их мордашках, определить возраст трудно. Одеты они почти одинаково. Светлые кофточки, синие обтягивающие молодые крепкие бедра джинсы, черные сапоги на высоченных каблуках. В глаза бросается обилие стройных ног, не помещающихся под столиком. Та, на шее у которой, якобы непринужденно, повязан розовый шарфик, посимпатичнее. Обе пьют кофе и много курят. Несмотря на видимо животрепещущую беседу, они периодически оглядывают зал на предмет мужского внимания. Пару раз мы пересекались взглядами, и после недолгого шушуканья между девчушками, я понимаю, что хотя и не единогласно, но в потенциальные кавалеры зачислен. Это приятно. По обрывкам разговора выясняю, что речь идет о прошедшей вечеринке. То и дело мелькают какие-то имена и прозвища. Особенно часто вспоминается некий Макс, видимо местный, не поделенный еще девчушками, плейбой, и какая-то Танька, естественно «жуткая стерва» и конкурентка в борьбе за любвеобильного Макса. Сразу становится немного завидно. «Шарфик» зовут Катькой, а другую – Ленкой.

Нет, «Шарфик» определенно ничего! Тут у нее полифонично звонит мобильник, она произносит «а-аллё!», и начинает кокетничать. Ленка, какое-то время скучает, дымя сигаретой, вертит головкой по сторонам, но потом достает из сумочки свой телефончик, выбирает из списка какой-то номер, звонит, и начинает кокетничать тоже.

***

Передо мной собралась кампания из трех крупных мужчин. Им лет за сорок или под пятьдесят, а по виду это, наверное, бывшие инженеры, пытающиеся освоить какой-то бизнес на склоне лет. Столик их заставлен тарелками с остатками подзасохшей уже закуски, полупустыми кружками с выдохшимся пивом, и рюмками водки. Одеты они в недорогие костюмы. На вешалке скучают две темные куртки из искусственной кожи, серое пальто, и болтаются кепки.

Они коллеги. С жаром обсуждаются текущие дела. Лица раскраснелись. Тот, который в данный момент ораторствует, навис над столом, пытаясь запачкать лацканы и рукава темно-коричневого пиджака остатками закуски, периодически хлопает мощным кулаком по столу, подкрепляя этим сказанное. Его загорелая лысина покрыта капельками пота. Он в пылу страсти иногда сучит ногами, и задевает под столом старенький портфель, из которого выглядывает номер «московского комсомольца». Носки у него шерстяные и полосатые.

Двое других пытаются постичь смысл сказанного. Лица их сосредоточены, а брови строго сдвинуты. Если бы не пьяненькие замутненные глазки, то из них можно было бы смело ваять памятник мужественности. Тот, что слева, лопоухий, пытается вставить свое веское слово в тираду «Оратора» и открывает рот как рыба, пытаясь своей ладонью поймать подкрепляющий речь кулак. Он ерзает на стуле. Судя по всему, слово вставить ему не удастся, и он вскоре потеряет мысль. «Оратор» меняет тембр с грозного рычания до зловещего шепота и обратно. Я восхищаюсь его фиоритурами. До меня доносится: