Сотворение мира: Российская армия на Кавказе и Балканах глазами военного корреспондента - Виктор Литовкин

Но на самом спуске с серпантина, что ведет к селу, под днищем «броника» вдруг раздался сильнейший взрыв. Он подбросил машину вверх, разбросав по кювету сидевших на ней солдат. И тут же взрыв раздался под передними колесами «газона». Смирнова тоже выбросило из кабины, и он почувствовал, как по голове и руке течет кровь. Но думать об этом было некогда: жив, а все остальное — потом. Тем более, что с холмов, висевших над серпантином, по разбитым машинам и его солдатам уже вовсю лупили пулеметным и автоматным огнем.

— Клемин! — заорал он своему заместителю, — Бери пятерых солдат и атакуй «туземцев» слева. Я с остальными зайду справа.

Замкомандира роты старший лейтенант Александр Клемин был тоже ранен в руку. Но не оставил позиции. Как и командир, стащил с плеча автомат и открыл по партизанам ответный огонь, помогая Смирнову спрятаться за подбитый БРТ и начать оттуда атаку на позиции нападавших…

Они не заметили, сколько прошло времени, пока с 205-го поста подошла подмога. Но патронов к концу боя уже не оставалось. И если бы грузинские партизаны не ушли в горы, унося с собой шестерых убитых и раненных, кто знает, чем бы закончился этот бой.

О нем мне рассказывали два человека: абхазский милиционер по имени Амиран и по национальности грузин (он специально подчеркнул это, чтобы корреспондент не думал, что тут воюет народ с народом. «Нет. Здесь воюют люди, которые хотят спокойно жить в своем доме, и те, кто хочет на них наживаться») и «сменщик» Смирнова на блокпосту номер 205 капитан Андрей Уваров.

То, что это были грузинские партизаны, Амиран уверен, как в том, что Ингури впадает в Черное море и никуда иначе.

«Они думали, что русские везут абхазам под тентом в «газоне» боеприпасы и подкрепление. И хотели наказать их за это», — говорит он. В то, что миротворцы таких вещей не делают и никогда не делали, Амиран не верит. «Если боеприпасы есть, значит — ими кто-то торгует. Иначе не бывает», — убежден он. И спорить с ним невозможно, если не хочешь нажить врага.

А капитан Уваров нажить здесь врагов не боится. Он второй раз в Абхазии. И иначе, как «туземцами», по примеру своего предшественника, ни тех, ни других боевиков не называет.

— Грызутся непонятно за что, — говорит он. — Здесь такие места — курорт да и только! Они его в минное поле превратили.

Амиран открыто носит на плече автомат. Но Уваров отобрать его не может. Не положено. У Амирана есть бумага с печатью: он — абхазский милиционер, а значит, имеет право на ношение оружия. Из покрытых лесом холмов, окружающих 205-й пост, регулярно спускаются покупаться в речной запруде, — солдаты почему-то называют ее «армянским бассейном», — другие абхазские милиционеры.

Тоже с автоматами. И тоже с бумажками на право ношения оружия. Не подступишься. А то, что лица у них — отнюдь не милицейские, что встреча с подобным на лесной дорожке вряд ли закончится для капитана или его солдат тихо и мирно, — это не твое, товарищ офицер, дело. Тебе отвели для охраны кусок дороги, — вот и охраняй его. Будут в тебя стрелять, тогда и разберемся.

Для того чтобы не в его солдат не стреляли, а точнее, чтобы в них не попадали, капитан Уваров соорудил из бывшей гостиницы сборной Союза по гребле на байдарках (она когда-то тренировалась здесь на водохранилище ИнгуриГЭС), где сейчас живут его воины, настоящую крепость. Обложил ее тяжелым кирпичом — известняковым кубиком, в разбитых окнах устроил бойницы, на крыше — пулеметные гнезда и боевые ячейки для гранатометчиков. У всех входов в здание выставил «броники» с крупнокалиберными пулеметами. И проделал из камня проходы к ним. Не сунешься.

Воды и канализации в гостинице нет. Отхожее место солдаты соорудили во дворе. Но на втором этаже дома даже баню-сауну. Воду туда носят ведрами. Зато после парной можно из ковшика обливаться. А кому нужен душ, так над речкой в грузовой контейнер постоянно течет радоновая вода из горного источника, — мойся не хочу.

Хотели провести эту воду в сауну, но труб не хватило. Но зато есть возможность париться в одном месте, а мыться — в другом. Что, опять же, весело и сердито.

Еще есть в роте у капитана Уварова на 205-м посту два маленьких поросенка — Машка и Дашка. Их подарили солдатам, когда они прибыли в Чигали. За две недели свиньи крепко подросли и даже начали мгновенно узнавать в лицо и по голосу старшину роты старшего прапорщика Дмитрия Пятина. Не запомнить его действительно невозможно — огромный лысый лоб и густые «буденовские» усы. Вылитый певец Александр Розенбаум.

Стоит Дмитрию Ивановичу подойти к загону, где пасутся Машка и Дашка, как они со всех ног бегут к своему «кормильцу». Прапорщик берет хворостину и чешет у Машки за ухом. Та тут же брякается на бок и начинает покрякивать от удовольствия. Дашка терпеливо ждет своей очереди. Дмитрий Иванович называет этот процесс загадочно-витиевато: «эротический массаж».

— Баба — она и есть баба, — говорит про своих чушек Пятин. — Стоит приласкать, и она вся — твоя.

Старший прапорщик — давно разведен. Он воевал в Афганистане, служил в Германии, разводил две враждующие стороны в Приднестровье… Жена не выдержала постоянных разлук и ушла к другому, оставив ему на попечение двух дочерей. Старшая — уже невеста. Дмитрий Иванович — второй раз в Абхазии. Говорит, «зарабатываю дочке приданное». Получает он здесь, по его словам, прилично. В Тоцком на сберкнижку идет еще небольшая сумма. За смертельный риск взлететь в воздух на мине или получить в грудь автоматную очередь — не густо. Но что делать, — больше не платят, а жить как-то надо. Да и среди молодых солдат, хотя они и «кон — трактники», приехали в Абхазию по собственному желанию, должен быть кто-то с боевым опытом. Их наставник, учитель, защитник. Без этого нельзя. А старший прапорщик Пятин — и есть именно такой человек.

— Будете через полгода уезжать, — спрашиваю, — сделаете из Машки и Дашки шашлык?

— Ну, что вы, — отвечает прапорщик. — Они нам уже, как родные. Мы их с этого «курорта» к себе в Тоцкое увезем. Как трофей и память об этой «долгоиграющей войне»…

Сироты при живых и мертвых

Самые известные люди в поселке Чигали — тетя Нина и Виссарион.

Когда-то в этом поселке строителей и эксплуатационников ИнгуриГЭС жило около четырех тысяч людей — грузин, абхазов, мингрелов, греков, русских, армян. Сейчас осталось около ста семей. В большинстве своем абхазов. Хотя войны тут не было.

По молчаливому согласию воюющих, высокогорную плотину, кстати, самую высокую в мире, и саму электростанцию бои не задевали. Но окрестные села, за исключением Чи- гали, пострадали здорово. Они до сих пор пустуют.

А тетя Нина — продавец в местном магазине, единственном на всю округу. Он стоит на площади, как раз напротив бывшего спорткомплекса байдарочников и поста № 205. Она — русская, родилась и выросла в Ленинграде. Там встретила веселого черноусого грузина, влюбилась в него без памяти и оказалась в мингрельских горах, на строительстве ИнгуриГЭС. Муж был милиционером. Дорос до начальника местного отделения внутренних дел, но умер лет пятнадцать назад, задолго до грузино-абхазской войны.

Своего единственного сына — Георгия после смерти мужа и отца она отправила в Питер, — «застолбить» за своей семьей мамину комнату в коммуналке на Большом проспекте, недалеко от дома балерины Кшесинской. Ге — оргий закончил там школу, поступил в институт, женился. Возвращаться на родину тете Нине оказалось некуда. Она осталась доживать свой век в Чигали.

— Я молю Бога, — говорила она мне, — чтобы сын сюда никогда не приезжал.

Года три назад он решил навестить мать. Она всю неделю, пока он тут был, не спала, тряслась от страха. Ждала, что вот-вот придут люди с автоматами, спросят ее Георгия: почему он не примчался в Чигали, когда здесь началась война за свободу и независимость Абхазии или за целостность Грузии? — им все равно. А потом уведут сына неизвестно куда, и она его больше никогда не увидит.

Эти люди приходили. Но она соврала им, что сын только-только уехал. А потом, когда они ушли, помчалась на пост, притащила командиру ящик водки, упала ему в ноги, умоляя как-нибудь тайно вывезти Георгия в Сухуми, а потом и в Сочи.

Операция удалась. И теперь тетя Нина живет сиротой при живом сыне, молится на русских солдат-миротворцев, считает их своими спасителями.

А Виссариону, который день и ночь сидит у ее магазина, не повезло.

Шесть лет назад он ушел на войну из своего села Соберио, оставив дома беременную жену и двенадцатилетнего сына. Вручил ему осколочную гранату Ф-1 и наказал, если кто- то будет выламывать их двери и пытаться ворваться в дом, чтобы избежать позора насилия, взорвать этой гранатой себя и мать.

Мальчик не успел этого сделать. Их с матерью заперли в родном доме и сожгли живьем. Кто это сделал, Виссарион не знает до сих пор. Года три искал своих «кровников», но так и не нашел. Говорят, с того дня он слегка тронулся умом. Где живет, никто не знает. Бродит по Чигали в черном костюме и белой рубашке. Ни с кем не разговаривает, совсем, как немой. Не стрижется и не бреет черную, без единого седого волоска бороду.