Сотворение мира: Российская армия на Кавказе и Балканах глазами военного корреспондента - Виктор Литовкин

Мальчик не успел этого сделать. Их с матерью заперли в родном доме и сожгли живьем. Кто это сделал, Виссарион не знает до сих пор. Года три искал своих «кровников», но так и не нашел. Говорят, с того дня он слегка тронулся умом. Где живет, никто не знает. Бродит по Чигали в черном костюме и белой рубашке. Ни с кем не разговаривает, совсем, как немой. Не стрижется и не бреет черную, без единого седого волоска бороду.

На чужаков, вроде меня, которые приезжают в поселок, смотрит в упор злыми, подозрительными глазами и молчит так, что от этого становится не по себе. Я сутки прожил на 205-м посту. И все это время видел черную бороду Виссариона на площади у солдатской казармы.

Говорят, в конце мая, когда несколько сотен грузинских партизан перешли Ингури, чтобы установить в Гальском районе власть «абхазского правительства в изгнании», Виссарион исчезал из Чигали. Ни в одном из подразделений абхазской милиции он не числился. Право на ношение оружия ему никто не давал. Он и не брал в руки автомата. Но в горах, в блиндажах на лесных «сторожках» находили трупы задушенных боевиков с переломами шейных позвонков.

Так, утверждали рассказавшие мне это люди, можно душить, нападая на человека внезапно, и только руками. Очень сильными руками. Никто не сказал, что это делал именно Виссарион. Но и начисто исключать такую версию тоже никто не решается.

— Виссарион похож и на тихого городского сумасшедшего, и на отбившегося от стаи одинокого волка, — сказал мне об этом человеке на 205-м посту один из офицеров-миротворцев.

Тихим сумасшествием за время последней командировки в Абхазию мне и показалась непрекращающаяся здесь война.

Помню, в начале сентября 1992 года я присутствовал в Сухуми, в субтропическом дендрарии на даче Сталина на первых с начала грузино-абхазской войны переговорах, которые вели в присутствии и под гарантию российских генералов две воюющие стороны. От абхазов официальную делегацию возглавлял заместитель председателя правительства Зураб Лабухуа, от грузин — премьер-министр Тегиз Сигуа.

По Гумисте, на рубежах которой тогда остановились воюющие, в Черное море еще плыли с гор трупы погибших. А здесь уже договорились о том, что с 5 сентября, нуля часов московского времени прекращают стрельбу и начинают консультации по мирному урегулированию абхазской проблемы. Я хотел передать это сообщение в редакцию, но междугородний телефон не работал. Тогда начальник Сухумского аэропорта задержал вылет московского рейса и отдал мне свою «Волгу», чтобы я быстро доехал до самолета.

Меня, как особо важную персону, подвезли к самому трапу больше часа стоящего на взлетной полосе Ту-134. И командир экипажа попросил меня пройти в кабину пилотов, чтобы во время полета я рассказал по громкоговорящей связи пассажирам, что происходит на переговорах.

Более внимательных и заинтересованных слушателей, как в тот раз, у меня никогда больше не было. Я возвращался по проходу из кабины пилотов на свое место, и люди все это время аплодировали. Аплодировали, конечно, не мне, а тем договоренностям, которые были достигнуты тогда на сталинской даче.

Правда, перемирие не продержалось и недели. И война шла еще долгих тринадцать месяцев. Да и сейчас, по большому счету, не закончилась.

Вспоминаю тот полет из Сухуми в Москву и с сожалением думаю, что ничего нового, по сравнению с тем, что я говорил в том сентябре, мне сказать людям практически нечего.

И это горькая, но правда.

Грузинский меловой круг 

Южная Осетия опять на грани войны.

Не проходит суток, чтобы информационные агентства не принесли очередную тревожную весть. «Захвачены сорок граждан республики, ехавших в автобусах по дороге из Тбилиси в Кехви». «Грузинские миротворцы перекрыли Транскавказскую магистраль на участке от села Тамарашени до Кехви». «Грузия увеличила военный контингент в зоне конфликта с Южной Осетией».

«Российские миротворцы в Южной Осетии усилили режим несения службы. Заместитель главкома сухопутных войск Российской армии генерал Валерий Евневич утверждает, что в условиях, когда провокации с грузинской стороны происходят чуть ли не ежедневно, это необходимо». «Цхинвали разоблачил грузинский заговор. Президент Южной Осетии Эдуард Кокойты заявил, что Грузия готовит насильственный захват власти в его республике». «Председатель парламентского комитета по международным делам Грузии Константин Габашвили говорит: «Мы не занимаемся террором, в отличие от тех бандитских формирований, которые скопились в Цхинвальском регионе»…

Думаю, хватит цитат. Их и так с избытком. Я не был в Южной Осетии уже очень давно, больше десяти лет, но то, что происходит там, представляю настолько отчетливо, как будто все случилось вчера. На моих глазах. А это действительно было так.

Первый раз я попал в Южную Осетию зимой девяносто первого — девяносто второго года. В республике шла война, и туда срочно перебрасывались внутренние войска МВД и отдельные части Северо-Кавказского военного округа. Перед ними стояла одна-единственная задача — во что бы то ни стало остановить братоубийственную кровопролитную бойню, создать условия для начала переговоров между столицей Грузии и руководством ее автономии. Хотя никакой автономии тогда уже не существовало.

В ответ на решение госсовета Тбилиси о выходе из состава СССР и отмену права населявших ее народов на автономию, даже на собственную национальность (президент Звиад Гамсахурдиа заявил, что в Грузии не будет ни сванов, ни мингрелов, ни абхазов, ни осетин — останутся только грузины), Верховный совет Цхинвали объявил о разрыве со своей метрополией, воссоединении с Северной Осетией и переходе под юрисдикцию Москвы. Право на самоопределение, которым воспользовались руководители Грузии, принадлежит и ее автономии, посчитали в республике. В ответ получили кровь и насилие.

На бронетранспортерах, через Рокский перевал и Транскавказскую магистраль, где снежные лавины грозили снести в пропасть боевые машины, мы пробились в расстрелянный Цхинвали. Танки и артиллерийские орудия, которыми командовал недавний криминальный авторитет, а теперь генерал грузинской армии, били по нему практически прямой наводкой. С расположенного над городом горного хребта. Были разрушены десятки домов, театр российской драмы, больницы, школы, даже городское кладбище. Хоронить убитых там было невозможно. Могилы рыли во дворе одной из школ, через стены которой не долетали снаряды. Помню, как тогдашний заместитель обороны России генерал-полковник Георгий Кондратьев, страшно матерясь, поднял в воздух несколько вертолетов Ми-24, стоявших на площадке российского вертолетного полка, еще расквартированного в столице Южной Осетии, и приказал им уничтожить те танки и самоходки.

Стрельба смолкла, но ненадолго. Город еще несколько месяцев обстреливался из минометов, орудий и крупнокалиберных пулеметов. В нем не было ни одного целого окна. Ни одного не пострадавшего здания. Мы с коллегой, фотокорреспондентом «Известий» Володей Сварцевичем, ночевали в неотапливаемом общежитии коммунального техникума, где вместо стекол в рамах торчали подушки, как в блокадном Ленинграде. А потом побывали в осетинском селе Хелчуа, откуда только-только выбили бандитов.

Помню девяностолетнего старика. Его звали Нестор Гобозов. Он рассказывал нам, как село четыре дня подряд расстреливали их минометов грузинские ополченцы, а затем, поливая все живое огнем из пулеметов и автоматов, ворвались в дома осетин, начали грабить и истязать больных и немощных, тех, кого не смогли унести на своих плечах ушедшие в горы и расстрелявшие все боеприпасы мужчины. Женщины и дети ушли вместе с ними.

— Эти обкуренные анашой подонки, — плакал старик Гобозов, — пытали нас, били, пытались выведать, где запрятаны деньги и драгоценности.

Дедушка Нестор подвел меня к забору своего дома.

— Текле, — позвал он.

Из-за обгоревшей стены полуразрушенного дома выглянула закутанная во все черное сгорбленная старуха. Ее правая рука, опирающаяся на суковатую палку, была замотана грязно-серой тряпкой.

— Ей отрезали палец, — сказал Нестор. — На нем было обручальное кольцо, муж подарил на свадьбу еще до той войны. Эти мерзавцы не смогли его снять, полиартрит не отпускал, тогда один из них вытащил нож и прямо на кухонном столе отрубил старухе палец, как будто она — курица…

Представить себе, как живой восьмидесятипятилетней женщине рубят палец, чтобы сорвать с него обручальное кольцо, было невозможно. Мороз продирал по коже.

В селе Хелчуа было 220 дворов, оно славилось яблоками. Почти в каждом саду выращивали свой сорт. Их продавали по всей стране, делали из них водку, компоты, сушили. В каждом подвале или сарае хранились тонны этих замечательных фруктов. В тот день мы не увидели в селе ни одного «живого» яблока. Над Хелчуа висел пряный удушающий запах свежесваренного фруктового джема. От него невозможно было ни спрятаться, ни скрыться. Головорезы, захватившие село, вывезли, что смогли, что не смогли, разрушили и спалили. В том числе и запасы яблок. Эта многотонная каша, перемешанная с углем и древесной смолой, текла по улицам, забивала запахами нос, вышибала слезы.