Путь в рай (СИ) - Дори Джон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как же его дальше — «защитник верных, опора благоденствия, неугомонный истребитель…» Нет, опять ошибся, не «неугомонный», какой-то другой. Неупокоенный? Ой, нет, это уж совсем… Неуёмный? Какой же он истребитель? Неустанный! Точно!
«Неустанный истребитель раздоров, вершитель мира» — вот как!
Довольный собой, Амад залез в платок на поясе, там, в складке, нащупал несколько монет и вприпрыжку отправился в чайхону, но вовремя вспомнил, что он уже почти тарлан пустыни, и пошёл важно, вперевалку, стараясь выпятить впалое пузо и расправить тощую грудь.
Как почти все дети Тара, он жил на улице. В ливневые месяцы, конечно, нужна была крыша, да и в любую из ночей хорошо укрыться от пронизывающего холода. И такая крыша у него долгое время была, как и у многих беспризорных мальчишек, с криками гоняющих по улочкам Тара и бывших сущим его бедствием.
Балахши-баба денег на жену скопить не смог, но не держал за то обиды на Единого. Малышей-сирот, беспомощные комочки жизни, ползавшие в пыли, зачастую рядом с трупами родителей, он подбирал и в самом городе, и на окраинах, приносил в свой скромный дом и как умел учил, лечил, кормил.
«Позови-ка Балахши», — часто велел десятник стражнику, носком сапога отгоняя очередную малявку, тянущую ручонки к чужому человеку, не поняв ещё, что больше никто из взрослых ему не отец и не мать.
Разбойничьим гнездом на краю пустыни называли Тар. И не зря.
Амад был таким найдёнышем и долго жил под кровом доброго бабы, пока не понял, что в маленьком домике уже слишком тесно и пора кому-то уходить. Конечно, он не забыл старого бабу, конечно приходил, когда были подарки или невеликие деньги — кормить ораву надо каждый день, не то пойдут сорванцы воровать, а так и до виселицы или столба недалеко.
Но в прошлом году Балахши-баба умер, и Амад лишился даже такого дома, теперь уже навсегда.
С тех пор появилась у Амада ещё одна мечта: о доме. Будет Амад богат и знатен, построит просторный дом с большим садом и водоёмом, купит себе трёх (он долго колебался, трёх или семь) жён, к ним ещё служанок, чтобы детей обихаживали, и тоже будет подбирать маленьких сирот, чтобы не затоптала их жизнь.
И имя себе возьмёт Валихан-Амад. Хотя имя для предводителя большого отряда, отважного и удачливого повелителя пустыни, грозы караванов ему нравилось больше Амад-Резам-Гярай. Хоть и нескромно самому себя называть героем, но ничего, главное начать, а остальные привыкнут.
Но мечты о доме и почтенном Валихад-Амаде оставались неуверенными и пока не сильно его интересовали. Это была дальняя перспектива, когда ему будет много-много лет. И когда будет много-много денег.
В чайхоне повезло: Жёлтый Курши, сильно жёлтый из-за больной печёнки, сообщил, медленно роняя важные слова:
— С солончаков идёт караван. Всего два стражника.
— Совсем плохой. Совсем бедный — всего двое, — щепотно поджал губы Амад.
На стол поставили свежий чай, блюдо со сладостями и сушёной дыней, которую лекари предписали есть Курши. Ради такого уважения к своей печени со стороны Амада он не поленился открыть рот и добавить:
— Мало стражи потому, что хотят здесь, в Таре, присоединиться к налоговому каравану.
— Ах вот оно что! Спасибо, Курши-ага, долгих лет жизни тебе, пелламб* благих известий, милостей Всеблагого! Прими скромный дар. — Амад достал монетку, положил между собой и Жёлтым. Поймал косой равнодушный взгляд, добавил ещё одну — больше не было. Теперь Курши кивнул, загрёб оба медяка и придвинул к себе блюдо с дыней.
---------------------------------------
Примечание:
*пелламб – голубь
Глава 3. Грабь корованы!
Ночи в эту пору густые, чёрные, но короткие. Не успеет земля остыть, как уже летит аяз — ветер, вестник скорого восхода, нарастает холодной волной, шуршит песчаной позёмкой, будит пустыню.
Вот и теперь, не успели храбрые дадаши залечь по обе стороны караванной тропы, едва оседлали они ближние барханы, дунул первый порыв, принёс лязг колокольчика да рёв упрямого ишака, не желающего тащить поклажу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Среди барханов показался небольшой караван
Правду сказал посланный вчера на разведку Джеваншир («сияющий царь»), вытопорщив три пальца и округлив для убедительности глаза: «Три! Три ишака, на них поклажа — много! Тяжёлая! И хурджины есть, и тюки с материей есть, и мешки с солью есть!» «А верблюды, охрана?» — спросил Амад. Верблюда было два, но молодые, красивые, ступают гордо, а погонщик сильно злой и глаз с них не сводит. Сильно злой, драться будет. Охрана же плохая, то есть очень хорошая: два толстых бадри, кряхтят на весь Хорам, еле ноги волочат. Плёвая охрана. Он сам, Джеваншир, едва удержался, чтобы не пощекотать одного, когда тот отошёл по нужде. «Но-но! Приказ был — только смотреть и быстро скакать, зачем я тебе Насими одолжил? Мне его уговаривать пришлось, ты его знаешь, мой Ветерок с норовом, чужого не подпустит!»
«Сияющий царь» это знал, как знали многие мальчишки, мечтавшие погладить Ветерка-Насими. Он не кусал всерьёз, но зубами клацал на волосок от чумазой ладони. Терпел только молчаливого Казима, тот лишь чистил коня, не пытаясь лишний раз приласкаться, дотронуться. А мальчишки пытались. Они вообще ко всему пытались приласкаться, прилепиться, надо всем посмеяться. Жались друг к дружке, любились, тёрлись постоянно, ругались и визжали от ревности и обиды, бывало, и ножом махнут — что сделаешь, молодая кровь бурлит.
Он, Амад, всегда выбирал дружка на ночь с умом. Вот Ариз («мужчина-воин») совсем мал, брать его нельзя, невыдержанный, чуть что не по нём — в слёзы, на стену кидается, зубами скрипит. А вот Аббаса можно. Он хоть и «суровый», но ласковый и покорный, как козлёнок. Гямаль («красивый») совсем некрасив, и его не всегда хочется. И потом, слишком уж он серьёзен, смотрит пристально, что увидеть хочет?
Так вот во всём: каждый шаг надо взвешивать, за каждым словом следить, каждый взгляд, каждый шепоток успеть поймать.
Нелегка ты, доля атаманская, вздыхал иногда Амад.
Но не зря труды — вот они, его молодцы, пусть называют крысёнышами, пусть, — у этих крысёнышей острые зубы. Не первый караван в этом убеждался, не один запоздалый путник входил на рассвете в Тар едва не голым, если вообще входил. Так-то, знай крысёнышей!
Идут. Два верблюда, погонщик, и вот они, два воина. Два толстых ленивых аскера, которым сколько ни заплати — всё мало.
— У них пики, — опасливо шепнул Максуд, лишь недавно прибившийся к шайке.
— А у нас камни. С пращой упражнялся? Я велел. Сейчас покажешь!
Ближе, ещё чуть ближе. Молодые глаза хорошо видят в темноте, но надо ещё подпустить, чтобы наверняка.
— Бей!
Не успел смолкнуть крик Амада, как засвистели камни, взвизгнули верблюды от промахов, заорал, хватаясь за лоб, один стражник, второй встал было в боевую стойку. Но куда там: воин против стаи крысёнышей, раз за разом обрушивающих град камней. А стоит взрослому упасть, тотчас визжащая куча-мала облепит его, раздерёт на горячие кровавые куски, и копьё не поможет, и меч не успеешь выхватить. Вот уже хрипит, булькает злой погонщик, один солдат оказался смельчаком, и на песке застыл коротенький труп Азиза, — много ли мальчишке надо — ткнул в висок, вот и вся недолга. Но взял в руки оружие, ты уже не мальчишка, и счёт с тобой на равных. Второй солдат убежал с подбитым глазом, а этот, окружённый, тычет пикой, успевает отбиваться, не даёт навалиться скопом. Ах ты!.. Тянет время, совсем светло!
Амад спрыгивает сверху за толстую спину, успевает ткнуть под колено кинжалом, отпрыгивает как кошка, да нет, быстрее кошки! Но воин уже упал на колено, а это смерть. Его ещё добивали, когда Амад взглянул на добычу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Три ишака превратились в одного, но зато с полной поклажей, так что едва копыта видать. Два верблюда стояли поодаль, на одном то ли куль, то ли человек. Нары были хороши. Амад языком поцокал от восхищения
Мда… Жаль ишачков, не стали их хозяева ждать окончания схватки, удрали. В этом слабость его отряда — против многочисленного противника они бессильны. Две, самое большее три цели — это предел. Праща хорошее оружие, но коварное, если рука дрогнет и камень не придёт точно в цель, надеяться можно только на товарища, который вовремя метнёт свой камень.
