Пролог (Часть 1) - Генрих Боровик

Конрой схватил меня за рукав и втащил на тротуар. На месте, где я только что стоял, бесшумно пришвартовался похожий на океанский лайнер туристский автобус. Из него выпорхнули десяток голубых и розовых старушек, пять загорелых седых джентльменов и морячок застенчивого вида в белой шапочке, похожей на тарелку для компота. Сразу возник и повис в воздухе густой стук пишущей машинки — старушки защёлками своими автоматическими фотокамерами.

С десяток лог на тротуаре поджалось. С полдесятка живописнейших фигур поднялось с асфальта и величественно удалилось.

Экскурсовод был деловит, быстр и равнодушен.

— Моя фирма рада приветствовать вас в знамени том на весь мир районе Хэйт-Эшбери, где впервые поселились так называемые «бегущие дети», или «цветы-дети», или ещё — «хиппи». Недаром Сан-Франциско считается международной столицей хиппи. В разных странах их зовут по-разному. В Японии, например, «фуцентоку», что в переводе означает «сумасшедшее племя». На мой взгляд, это самое правильное название, потому что только, простите меня, «фуцентоку» могут бросить обеспеченную жизнь, любящих родителей и приехать сюда, чтобы жить в грязи и нищете…

Пишущая машинка била со скоростью двух тысяч знаков в минуту:

— Обратимся для примера к одному из представителей этого племени. Эй, кид, на минутку…

От стены отделился высокий парень. На нем солдатское грубое одеяло с дыркой посредине. В дырку продета голова, и одеяло висит на плечах на манер мексиканского хоройго. Из-под одеяла видны только босые грязные ноги в завернутых до колен штанах. На лбу нарисована петуния. На шее висит стеклянная пробирка на кожаном ремешке. Пробирка заткнута пробкой. В пробирке, если я не ошибаюсь, ползает муха…

— Скажите, пожалуйста, кто ваши родители? — спросил экскурсовод парня, отворотившись от него вполоборота, как это делает, если вы замечали, белый клоун в цирке, бросая свои реплики рыжему и заранее зная, что тот ответит.

— Мой отец миллионер в Техасе, — лениво сцедил парень.

Кто-то из владельцев грязных ног на тротуаре заржал.

Экскурсовод кивнул одобрительно.

— Зачем же вы покинули семью, странный человек?

— Вызов обществу, — равнодушно отозвался парень.

— Вы живёте здесь инкогнито? — Экскурсовод продолжал обращаться к экскурсантам, а не к парню.

— Абсолютно. Я не могу открыться, меня схватит полиция.

Одна из старушек — сиреневые цветочки в голубых локонах — ахнула и наставила на беглого миллионерского сына фотокамеру.

— За четвертачок? — спросил парень в одеяле.

Старушка растерялась:

— Я за снимки не беру.

— Я беру, — веско сказал наследник миллионов. — Не вам четвертак, а мне. — И он требовательно выпростал из-под одеяла грязную руку.

Старушка, порывшись в ридикюле, высыпала ему в ладонь несколько монеток. Рука снова исчезла под одеялом. Старушка пыхнула голубым светом.

Другая старушка — розовые цветочки в сиреневых локонах, вуалька с блёстками — робко спросила, указывая на пробирку:

— Скажите, а зачем там муха?

Парень помолчал, обдумывая ответ. Потом сказал:

— Просто так.

— Гм, — покачала головой старушка. — Как же она не задохнётся?

Парень посмотрел свысока, ответил раздельно, со значением:

— Дырка в пробке, мэм.

Конрой дотронулся до моего плеча:

— Пойдемте.

Мы долго шли по улице. В воздухе носились обрывки газет и какое-то, тряпьё. В лавчонках торговали кожаными ремешковыми сандалиями и бусами из каштанов и миндаля.

К нам подошли двое просвечивающих на солнце пареньков.

— Кофе, сэр, — сказал один из них.

— Что кофе? — не понял я.

— На кофе, сэр. Какую-нибудь мелочь. Может быть, гривенник или четвертак.

Я достал четвертак. Конрой заложил обе руки в карманы брюк и выпятил вперед впалый живот.

— Ну и что дальше? — спросил он ребят, раскачиваясь с носка на пятку и обратно.

Ребята, видно, не очень поняв, что он от них хочет, стояли перед нами, переминаясь с ноги на ногу и пощипывая свои еще не растущие бородки.

— Что же будет дальше, милые?

Пареньки молчали.

— Нет, это всё-таки очень интересно. Может быть, вы расскажете иностранному журналисту, как вы собираетесь жить дальше, к чему, собственно, вы стремитесь и чего добиваетесь?

Один из пареньков доверчиво улыбнулся:

— Быть самими собой и получать удовольствие.

— Очччень хорошо. Получать удовольствие! А если и я начну получать удовольствие, тогда что? Или вот он, журналист?

— Тогда будет прекрасно! — сейчас оба паренька улыбнулись. — Именно этого мы и хотим.

— У кого же вы тогда будете просить свои четвертаки? — предвкушая торжество, посмотрел на меня Конрой.

— Так ведь денег не будет. Всё будет общее. Пошёл — взял что хочешь, — они глядели на него удивлённо.

— А кто же будет производить это самое «Что хочешь»?

Пареньки пощипывали подбородки, один чесал босой пяткой икру.

— Кто? — раздраженно переспросил Конрой.

Один из них пожал плечами, другой виновато улыбнулся. Оба повернулись и ушли.

Конрой ничего не сказал. Только посмотрел на меня выразительно.

«Кто такие цветы-дети? Цветок-дитя — это молодой человек или девушка, принадлежащие к новому поколению. Оно чутко и верит в идеалы. Оно верит, в любовь, красоту, мир, понимание, свободу, участие и помощь друг другу. Цветы-дети пытаются изменить мир воздействием своих идеалов.

Они любят выражать самих себя, через кольца, бусы, цветы. Цветы прекрасны, потому что они — часть природы. Цветы прекрасны, полны мира, никому не приносят вреда, а только украшают жизнь. То же самое и цветы-дети…»

«Понимаете, приходят два длинноволосых и, не спрашивая разрешения, лепят какой-то свой плакатик на витрине моего магазина. Что-то там такое насчет отношения к ближнему. Я их, конечно, спрашиваю: „Вы что же, говорю, нет у вас никакого уважения к частной собственности, что ли?“ Знаете, что они мне ответили? Ничего не ответили, вот что! Сказали только, что я болен, засмеялись и ушли».

Однажды, ещё мальчишкой, в школе я видел под микроскопом живую клетку, зараженную микробами. Я помню ограниченное пространство, усеянное мельчайшими движущимися организмами. Их было несчетное количество. Они беспорядочно и быстро передвигались, сталкивались, соединялись в группы, делились и разбегались снова.

Когда я впервые попал на балкон для экскурсантов в Нью-Йоркской бирже, я сразу вспомнил ту картинку под микроскопом. По желтому полу, усеянному бумажками «продай-купи», на первый взгляд беспорядочно бегали сотни людей в одинаковых светло-серых или кремовых пиджаках. Сверху видны только плечи и набриолиненные или лысые головы клерков и маклеров. Они вертятся вокруг невидимого бога. Сам бог не присутствует. Его не всегда понятные действия угадываются лишь в призрачном мелькании цифр, обозначающих, сколько стоит акция в эту минуту, в эту долю минуты. Бог где-то рядом. Где тишина и величие. А здесь его приёмная — шумная и бестолковая.

И вот в один прекрасный день на балкон для туристов, на которых клерки внизу обычно не обращают никакого внимания, пришли хиппи. Человек десять — пятнадцать. На этот раз, чтобы не вызвать подозрений, они были одеты довольно прилично. Даже при галстуках. Постояли некоторое время спокойно. Посмотрели на кипение серо-кремовой массы внизу, послушали объяснения гида. Потом кто-то из них крикнул: «Э-гей!»

Несколько десятков клерков приостановили свой ритуальный бег внизу по навощенному полу и с озабоченным удивлением, посмотрели вверх на галерею. Остальные продолжали движение. И тогда хиппи принялись спокойно вынимать из карманов зеленые бумажки и бросать их с улыбкой вниз — клеркам. Бумаженции летели медленно, как сухие листья с дерева, планируя на горячей воздушной волне, выдыхаемой сотней клерков.

И тут остановилось всё движение внизу. Целиком остановилось. Остолбенели с поднятыми вверх головами клерки и маклеры. Открыли рты. Потому что сверху, с балкона, к ним летели не простые бумажки зелёного цвета, а доллары… доллары!.. НАСТОЯЩИЕ ДОЛЛАРЫ!!!

Клерки всё стояли неподвижно. А сверху всё падали доллары, а хиппи всё улыбались спокойно и загадочно, как десяток Джоконд.

И тут клерки не выдержали. Люди, ежесекундно имеющие дело с распоряжениями «продай-купи» на сотни тысяч, миллионы долларов — чужих долларов, — бросились хватать с пола, ловить в воздухе однодолларовые купюрки.

Вот тогда сверху и раздался смех. Весёлый смех. Издевательский смех. Хиппи, по всей видимости, получили большое удовольствие.