Тошнота.Ру. Сборник непрошеных драм с комментариями С. Ф. - Борис Полухин

ЕЛЕНА. Поквитался? Подкараулил их ночью у подъезда и набил морды? Расскажи, расскажи, мне очень интересно, чем ты им отплатил.

ТАВРУЕВ. Мукой. Я, как Ван Гог, намешиваю ее в краски только в большей пропорции. Значит, после моей смерти вскоре за моим телом рассыпаться в прах и мои картины. А может и раньше.

ЕЛЕНА. Оригинальная месть. А краски на картине Луны наизнанку тоже с мукой?

ТАВРУЕВ. Она единственное мое исключение.

ЕЛЕНА. Кирилл, обещай мне, что мой портрет ты будешь писать нормальными красками, как Луну. Я не хочу, чтобы потом, когда он начнет крошится, мои будущие внуки подняли меня на смех. (Задерживается возле пустого мольберта.) Кстати, я буду позировать тебе прямо сейчас?

ТАВРУЕВ. Вряд ли… сейчас не срастается.

ЕЛЕНА. Но вчера в ресторане ты говорил, что уже утром начнешь писать мой портрет. Я буду твоей Саскией!

ТАВРУЕВ. Тебе не повезло, Елена. Сегодня в мастерской слишком много солнца. Что все вокруг до боли режет мне глаза.

ЕЛЕНА (в сторону). Рембрандт херов. (Вслух.) Утерлась. Буду знать, в этой мастерской не исполняют желания Саский. Правда, мне больше нравится красота женщин Рафаэля. Она интеллектуальнее. Хотя сам он, говорят, постоянно сетовал, что настоящие красавицы перевелись в Риме. (Забирается на табурет для портретируемого.) Интересно, а какой бы он нашел меня?

ТАВРУЕВ (неожиданно резко). Стой так! не двигайся. (Поспешно гасит сигарету в пепельнице. Покидает кресло, ставит чистый холст на мольберт. Угольным карандашом начинает набрасывать контур фигуры позирующей. Елена быстро устает стоять неподвижно.)

ЕЛЕНА (капризно). Кирилл, ты не сваришь мне кофе?

ТАВРУЕВ. Елена, не вертись! Кофе потом. (Статичное позирование тяготит Елену. Она громко вздыхает.)

ЕЛЕНА. Без кофе я сейчас засну… Тогда расскажи что-нибудь. Художники во время сеанса всегда развлекали свою модель.

ТАВРУЕВ. По утрам я плохой затейник.

ЕЛЕНА. …о, Кирилл, а ты читал, не помню в каком журнале, о казусе статуи Венеры Милосской с одеванием? В современных одеждах она выглядела заурядной овуляшкой. Совсем пропала ее грация. Это убило художников.

ТАВРУЕВ (отрывается от холста). В моей мастерской меня убивает другое. Когда на стул вместе с современными одеждами женщин – улетает и их грация… (От досады бросает карандаш на рабочий стол.)

Картины 2 и 3

Мастерская. Тавруев в рабочей синей блузе сидит в кресле, курит. Звонок в дверь.

ТАВРУЕВ (кричит). Открыто!

Входят Анатолий и Василий. Первый сразу идет к мольберту, изучает закрепленный на нем холст. Василий останавливается у шкафа, вертится перед зеркалом. Затем садится на табурет портретируемого. Тавруев задерживает взгляд на его обуви, смеется.

ВАСИЛИЙ. Тебя рассмешили мои туфли?

ТАВРУЕВ. Как-то в вагоне метро, Василий, я, оглядывая сидящих напротив, подметил. Что положение ступней вкупе с видом обуви – это копия выражения лица их владельцев. Карикатура до восхитительной схваченности! Пора человеку заиметь привычку садится на стул перед зеркалом в обуви.

ВАСИЛИЙ. Лично я люблю, чтобы зеркало мне льстило. (Покидает табурет, отходит к стене, рассматривает холсты.) Вроде бы, я был у тебя недавно. А на стенах не нахожу ни одной знакомой картины. (Оглядывает стену.) Всех согнала твоя новая модель! (Его привлекает один из холстов с ее изображением.) Интеллектуалка с голливудской сексапильностью… Когда закончишь портрет, я обязательно тисну о нем комментарий в своей колонке. (Направляется к следующей стене.) Ба! ты даже смахнул со стены свою знаменитую Луну наизнанку. (Удивленно.) И когда ты успел столько намалевать – ты что заточил модель у себя в мастерской? (Задерживается у небольшого листка, прикрепленного к стене.) Да ты и все холсты на нее извел. Уже пишешь на каких-то листках из детского альбома для рисования.

ТАВРУЕВ (насмешливо). Как тебе, Василий, ромашка на этом альбомном листке? Чтобы ты тиснул о ней в своей колонке? (Гасит окурок в пепельнице.)

ВАСИЛИЙ. Что бы? (Его аккуратный лоб искажается морщинками.) Этот цветок – это отражение надрыва, излома чувств живописца. Надломанные же фиолетовые лепестки ромашки вызывают у зрителя ощущение – не надейся, что красота спасет мир. А на его невольный вопрос – тогда что? Ответ художника прост: ищите, и не обрящете… Такая ухмылка характерна для картин неоэкспрессиониста Тавруева.

ТАВРУЕВ (со смехом). Увы, Василий, ты ткнул пальцем в небо. Этот цветок не мой, а пациента Кащенки. Его ромашка – это ядовитая насмешка над неоэкспрессионистами. (Встает.) Я месяцами изводился, чтобы мой цветок имел такие же больные изломы и цветосочетания. Я учился отключаться перед мольбертом от контроля сознания. Проглотил для этого кучу восточных систем, алкоголя, перекурил немало травки. (Подходит к листку.) А здесь не мучились и пяти минут. Так оставим идиотово – идиоту.

АНАТОЛИЙ. Как у тебя, Кирилл, все просто. Увидел какой-то дурацкий листок с картинкой – без колебаний скинул с мольберта все чему отдал не один год. И поставил чистый холст. (Нервно меряет своими длинными ногами мастерскую.) Я вот не могу ни на что решиться. Ничего не могу довести до конца. Сегодня утром проснулся, а к мольберту ноги не идут. Чувствую, что там меня опять ждет крушение… И точно подошел, глянул на холст – краски потекли, замысел разрушился. (Снова останавливается у мольберта, к которому подошел Василий. Ему из-за спины.) Да, и я хотел бы такую интеллектуалку в очках… И я заточил бы эту Елену Прекрасную в своей мастерской. У художников, Василий, клептомания на красивые натуры. Зазеваешься, пока продерешь глаза с похмелья… А твоя модель уже сидит на волосатых коленях какого-нибудь концептуалиста. (Невесело смеется.)

ТАВРУЕВ. Тебе, Анатолий, мерещиться не та Елена – ущипни себя за бороду.

АНАТОЛИЙ. Не та? (В недоумении вновь поворачивается к холсту.)

ТАВРУЕВ (резко). Анатолий, мне сейчас не до говорильни. Я жду модель. Она вот-вот придет. (Демонстративно смотрит на часы на руке.) Мне нужно собраться. Я настроен работать. Придется вам сейчас покинуть мою мастерскую. (Друзья недоуменно переглядываются, но уходят.)

ВАСИЛИЙ. Пойдем, Анатолий. Пока хозяин мастерской нас пинками не погнал.

Тавруев один, подходит к мольберту.

ТАВРУЕВ. …хохочешь, Кадетова? Щелкнула меня по носу! Поделом. Выставился с тонкой иронией на поклонницу Рафаэля. И когда? Когда восприятие зрителя оборвалось на оправе очков. А высшим мерилом красоты стало – хотеть такую… (Собирается снять холст со станка. Но снова раздается звонок в дверь. Кричит.) Открыто!

Входит Елена.

ЕЛЕНА (нервно). Кирилл, извини, куртку я не буду снимать. Я ненадолго. Я зашла попрощаться, чтобы не быть бестактной. (После короткой паузы.) И сказать тебе спасибо за науку. В твоей мастерской, Кирилл, я многое поняла. Что я просто женщина со всеми ее слабостями и недостатками. И хочу, чтобы меня любили и восхищались мной такой, какая есть. Менять себя уже поздно. Я устала.

ТАВРУЕВ. Быстро ты выдохлась. Но, видишь ли, Елена, есть одна закавыка. Чтобы было милым все, чему ты даруешь жизнь, ты недостаточно наивна и непосредственна.

ЕЛЕНА (иронично). Скорее недостаточно умна… по твоей теории. Надо ж придумать, что женщина умна – умом своего мужчины. Хотя с этим я, может, и согласилась бы. Но при условии, что мужчина меня любит. А когда я нужна ему только, как натура для подиума и по настроению для тахты… О, я поражаюсь самой себе. Как я могла пасть до ню-гейши? Даже купилась на твой принцип. Не унижать Красоту презервативом! Рисковала своим здоровьем. Но кажется, я, наконец, вырвалась из этого рабства. Я ухожу. Прощай, Кирилл!

ТАВРУЕВ (насмешливо вслед.) Одумайся! ведь женщина – это вечное искание кому бы подчиняться. (Снимает с мольберта холст. Бросает его в стопку других в углу мастерской.)

Картины 4, 5, 6 и 7

На развале картин уличных художников на Крымском Валу. Тавруев (уже в черной кожаной куртке) ходит среди посетителей вдоль стендов, механически рассматривает выставленные полотна.

ТАВРУЕВ. Сюда-то зачем меня ноги принесли? На шумное буйвище мертворожденных холстов. Хотя, тихие модные галереи – тот же погост в яркой упаковке. (Вдруг при виде одного полотна останавливается.) Кажется, один холст тут окунули в живую и мертвую воду… Этот портрет рыжеволосой женщины – уличный шедевр! И не только. Даже великим мастерам прошлого редко удавалось вдохнуть жизнь в краски дисгармонией. Страха и нежности, как на этом портрете… Моляру выпала шальная удача на один раз? Что-то здесь не так? (Подходит к холсту. Молодой уличный художник, видя заинтересованность его картиной, приближается к Тавруеву.)