Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта. - Лев Друскин

Эгон Бишоф — наш немецкий приятель — скажет потом:

— Насчет пирожных — правда. А вот Лицензее… Я хорошо знаю Берлин. Такого названия нет.

Но фрау Кретке — старая немка — воскликнет:

— О, Лицензее! До войны зто был мой любимый садик! Так что к памяти моей я и дальше могу относиться с доверием.

Остается добавить, что из заграничных аппаратов я быстро вырос, новых у нас сделать не смогли, и я никогда больше не видел мир с высоты человеческого роста.

МАМА-

Детство мамы я представляю по Шолом-Алейхему. Она родилась в местечке, похожем на Касриловку. Черта оседлости, нищета, шагаловские козы.

20

Мама была любимицей. Ей всегда пихали лучший кусок. Рассердившись на бабушку, она пригрозила:

— Вот убегу из дому и ничего не буду есть, кроме булки с маслом и с вареньем.

Старшего брата она не застала в живых. Юноша с прекрасным лицом — бродячий актер, как бы сошедший со страниц романа "Блуждающие звезды".

В отличие от мамы, папа был столичная штучка, уроженец и житель большого города — Вильно. В семнадцатилетнюю провинциалку, приехавшую учиться на фармацевта, он влюбился с первого взгляда, но ему пришлось ухаживать шесть лет прежде, чем она дала согласие. Сейчас такого и не бывает!

Я держу в руках белую карточку с тисненым узором. Буквы, выведенные с наивной старательностью, извещают: "Дарья Ильинична Тумаркина и Савелий Львович Друскин повенчаны".

В наши годы мамина родина, местечко «Мир», стало городом. Приехавший оттуда человек сказал:

— Я очень любил вашу маму.

И смущенно добавил:

— Ведь она была такая красивая!

Да, мама была красавицей. Только я один этого не понимал. Дети, вообще, мало чего замечают: мама и мама. Ну, конечно, добрая, хорошая. А что красавица — это я теперь вижу, на фотографии.

Сидит, задумавшись, у окна моя мама, моя боль, мое воспоминание.

И такая прелестная, что хватит об этом — не стоит рвать душу.

УЛИЦА МОЕГО ДЕТСТВА –

7-ая Советская — улица моего детства! В хорошую погоду я лежу на двух подушках на широком подоконнике.

21

Напротив — наискосок — пустырь. На нем, если мне везет, взрослые мальчики играют в мяч.

Старый человек катит по мостовой голубой короб, кажущийся отсюда домиком, и выкрикивает:

— Мороженое! Хорошее! Сладкое, мягкое, без костей!

Когда мне покупают мороженое, я и радуюсь, и огорчаюсь. На вафлях выдавлено: Коля, Галя, Петя. А у меня редкое имя — Лева, и такой вафли почти никогда нет.

Брат старше меня. К нему приходит девочка — Беба. Иногда она разрешает и они целуются через полотенце. Но мне это неинтересно, я предпочитаю смотреть на улицу.

С работы возвращается папа. Внизу, на панели, он странный и совсем другой. Его сопровождает кот Серко, который ходил встречать его на остановку.

Где-то недалеко есть место с волшебным названием "Мальцевский рынок", но там я не бывал ни разу.

А это что за голос? Ну конечно же, халат-халат: пожилой татарин с мешком за плечами. Он уныло и громко выстанывает: "Костей, тряп, бутыл, бан!" — и, задрав голову, смотрит на окна.

Вчера мама сделала ему знак, он поднялся к нам и ушел, затолкав в мешок охапку рваного шмутья.

Я — счастливый мальчик! Вчера меня перенесли через площадку в другую квартиру, и я целых полчаса держал возле уха наушник. Правда, получилось не вполне удачно: музыки не было и говорили о чем-то непонятном. Зато на первое мая нас пригласили в гости — угол Невского и Литейного — чтобы я увидел в окно демонстрацию.

А пока я лежу на подоконнике. Мимо проехал грузовик, а такое ведь тоже бывает не часто.

По улице громыхает другая тележка, и слова другие, не про мороженое.

Человек кричит:

— Точить ножи-ножницы!

Я мысленно упрашиваю его: остановись! — и он выполняет мою просьбу.

22

Из подъездов выбегают женщины. Собирается толпа. Жужжит точильный камень.

Жизнь удивительна, она вся состоит из развлечений. А сегодня вообще какой-то особенный день.

"Не разряженная, не светская —

Стены в пятнах, булыжник сер…

Чем гордишься, 7-ая Советская?

Где тебе до 8-ой, например!"

Неправда! Она такая широкая и красивая — 7-ая Советская, улица, моего детства!

ДЯДЯ ЛЭЙВИК –

У нас в квартире, в комнате, забившейся в угол коридора, жили сестра бабушки тетя Этка и ее муж дядя Лэйвик. У них всегда пахло не то клеем, не то мазутом. С этим запахом смешивался стойкий запах скипидара.

Тетя Этка и дядя Лэйвик были кустари. На керосинке постоянно кипела и булькала большая желтая кастрюля. Ее содержимое разливалось по формочкам. Остывая, оно затердевало и на стол вытряхивались коричневые кружочки, похожие на шашки — с ободком и выдавленным посередке и изображением ботинка.

Все еврейское в нашем доме было связано с дядей Лэйвиком. Он ходил в талэсе и молился. Он дарил нам хануке-гелд, он показывал нам красивый серебряный семисвечник, и без него не было бы сейдера.

Сейдер. Пасха. Милый торжественный обряд. Самодельное виноградное вино, которое давали даже детям.

Для кого поставлена полная рюмка на краю стола? Взрослые смеялись: "Вот придет, тогда увидишь". Но никто ни разу не приходил.

А пасхальные кушанья! Кнейдлах — белые шары из пасхальной муки, такие противные в молочном супе, облепленные жирными пенками, и такие чудесные в курином

23

бульоне. Тейглах — обжигающие язык имбирем, прилипающие к зубам сладко тянущимся медом. И айнгемахц, айнгемахц — редька в меду, лучшее лакомство на свете.

Моя жена русская. Ее коронное блюдо — фаршированная рыба. Но когда она научится делать айнгемахц?

ТЕТЯ ЭТКА-

Тетю Этку я ненавидел. Каждое утро она входила к нам с металлической трубочкой и фукала на стены скипидаром. И всегда долго и нудно ругала меня за какую-нибудь мелочь. Я мечтал с ней разделаться. Мне было уже лет восемь и я хорошо пополнил на улице свой лексикон. Когда она стала в очередной раз меня пилить, я решился и осуществил задуманное.

— Такую-то мать! — сказал я своим звонким невинным голосом.

Тетя Этка остолбенела.

— Так, так и растак! — добавил я с наслаждением. Она металась, всплескивала руками:

— Ой! Ой! Замолчи сейчас же! Что он только говорит!

А я сидел за столом, удобно облокотившись и, спокойно перечислял все известные мне ругательства.

Наверное, это было действительно ужасно, но ведь я почти не понимал смысла произносимых слов.

А эффект был потрясающий. Больше она к нам в комнату не приходила.

ЭРИКА ВАН ДАМ –

В детстве читал я какую-то скандинавскую книжку, названия не припомню. Помню только имя героини — Эрика ван Дам.