Третий выстрел - Саша Виленский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ми зэ?[2]
И так же традиционно ответила:
— Татьяна!
Дверь подъезда загудела, щелкнула и открылась.
В уже открытой двери квартиры на втором этаже (вообще-то он первый, но высокий, как тут говорят, «на столбах») меня ждала полная пожилая женщина лет 60–65. У израильтянок возраст толком не определишь. Видно, что не юная, а вот насколько не юная — хрен поймешь. И как-то злоба начала у меня закипать внутри: что я тут делаю? Приживалка, блин!
В мокрой от пота кофточке. Но куда деваться, кивнула:
— Шалом!
— Шалом, — откликнулась тетка, протянула мне пухлую руку:
— Михаль!
— Татьяна, — представилась я и тут же снова разозлилась: они же и так знают, как меня зовут, что я сразу лебезить начала. Могла бы просто кивнуть. Тетка провела меня в гостиную. Обычный израильский дом, заставленный по самое не могу полками с безделушками, книгами на иврите, видно, священными, судя по золотым буквам на багровых корешках. Всюду навалены какие-то подушечки, думочки, пледы и шали. Слава богу, кондиционер есть и работает. Кондиционер на иврите называется «мазган», это я быстро выучила. Спине тут же стало холодно. Не дай бог, простыну. Вот же чертов климат!
Михаль осторожно поинтересовалась:
— Ат медаберет иврит?[3]
Говорю ли я на иврите? Ну, вот что ей ответить? Да я сама не знаю, говорю или не говорю. Что-то понимаю, о чем-то догадываюсь. Пожала плечами неопределенно, сказала:
— Кцат![4]— немного, мол.
Михаль улыбнулась и неожиданно заговорила по-русски с ужасным ивритским акцентом:
— Мой русский (раскатистое гортанное «р», похожее, скорее, на «хг») очень плохой. Я его забыла. Но мама говохгит хорошо.
Ага, значит, Михаль — это старушкина дочка. Будем знакомы.
— Ты давно в стхгане?
Традиционный для Израиля вопрос. Осталось понять, что такое «давно»? Давно, чтобы понять, что приехала сюда зря, но недостаточно «давно», чтобы считать, что все в этой стране поняла и узнала. Достаточно давно, чтобы привыкнуть ко всеобщему тыканью, вместо вежливого «Татьяна Константиновна» (в прочем, кто тут способен такое выговорить). Но недостаточно давно, чтобы привыкнуть спокойно тыкать людям старше себя.
— Полгода примерно.
— О, совсем недавно, — удивилась Михаль. — Учила иврит?
Она же знает, что я не резидент страны, что никакое изучение языка мне бесплатно не положено, как не положены больничная касса и прочие льготы граждан Израиля, на которые они внимания не обращают, думая, что так и должно быть. Хорошо бы, конечно, иметь все эти льготы. Но мы с Игалем не удосужились оформить мое гражданство, или как там оно называется, так что статуса у меня никакого. Все же я непроходимая дура. Ни мужика не сохранила, ни язык не выучила, ни статус какой-никакой не приобрела. Бомжиха.
А с другой стороны, где мне было учить иврит? В магазине, в лавке зеленщика? Ну, так там я и учила. Только это не совсем тот иврит, на котором можно свободно общаться.
Я промолчала. Михаль сообразила, что допустила бестактность, махнула рукой: ничего, мол. И, чтобы загладить неловкость, предложила, кофе, воду… Чай тут, считается, пьют только больные. Я попросила воды и сразу пожалела: надо было бы кофе выпить. Утром-то я не пила, быстренько из квартиры свалила, торопилась очень, не до кофе было. А кофе утром — очень правильный напиток.
Михаль принесла стакан с водой и начала сбивчиво, но жестко, объяснять, что от меня требуется. Маме 93 года (ровесница века, подумала я, ничего себе!), ее нужно мыть каждый день и каждый день менять белье. Проверять давление утром и вечером (я еще и медсестра?), в зависимости от этого давать таблетки: вот набор при повышенном давлении, вот набор при нормальном. Таблетки от диабета. Телефон домашнего врача. Телефон скорой помощи. Телефон Михаль. Телефон ее старшего сына Томера, телефон ее младшего сына Эрана. Он — в Америке, звонить, если случится самое страшное, а просто по пустякам не беспокоить, у него там очень важная должность: главный хирург крупной клиники, а дочь подросток — кинозвезда, снялась в культовом фильме. Михаль сказала в каком, но по-английски, я не поняла.
Не давать маме острого, жареного, вообще ничего вредного, потому что полезное она не любит, а вредное ей нельзя. Это мы все так, тут ничего особенного. Куриный бульон, овощи, фрукты — немного, чтобы сахар не подскочил. Влажная уборка каждый день.
И — тут Михаль понизила голос — никаких сигарет и никакого вина.
— Ты куришь? — с ужасом поинтересовалась она и облегченно выдохнула, когда я сказала, что нет.
— Пьешь? Говорят, все русские много пьют.
Тут я хотела конкретно психануть и сообщить, что я конченый алкоголик, сама бухать буду и мать ее спою, но сдержалась. Мне ж где-то жить надо. И что-то есть надо. И вообще деньги нужны. Без них мне обратно не улететь, хотя горел бы он огнем этот Краснотурбинск, но тут-то мне что делать? Поработаю какое-то время, скоплю денег и улечу к чертовой матери. Не совсем к чертовой матери, а в Москву, к дочери, но это примерно одно и то же. Да, по Катьке я соскучилась, хотя этой шлендре мать нужна как зайцу стоп-сигнал. Но мне-то она нужна, дочь все-таки. Хоть и непутевая.
— Маме нельзя алкоголь (с ударением на первый слог), — произнесла Михаль. — А она это дело любит, так что смотри. Будет сильно просить — бокал красного вина, не больше, ни в коем случае! И никакого крепкого!
Я кивнула. Что тут не понять? Держат родственники старушку в черном теле. Печальная история вне зависимости от общественного строя и социального положения.
— Каждое одно число (это значит, «первое число каждого месяца» — поняла я) мы платим тебе… — И тут она назвала такую сумму, что я чуть не охнула. Ничего себе! Если не тратиться на жилье, то вполне можно за полгодика сколотить неплохой капитальчик и, наконец, вернуться домой. Главное, за бабулей хорошо смотреть, чтобы она эти полгодика протянула. Фу, Тань, какая ты циничная! Дай ей бог здоровья, моей благодетельнице!
— И, естественно, на домашние расходы тебе будем выдавать деньги, только ты храни чеки — магазин, хашмаль[5], газ, вода, арнона[6]…
Ну ясен пень, коммуналку они будут проверять, не дай бог я лишний шекель стырю у них, прям разорятся! Но, с другой стороны, они правы, чего уж там. Они меня не знают, вдруг и правда воровка. Хотя что тут красть? Фотографию женщины
