Третий выстрел - Саша Виленский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну и слава богу, — старушка, смотрю, под разговор еще стопочку наполнила, я сделала страшные глаза, она усмехнулась, жестом предложила и мне, и я — да черт с ним со всем! Один раз живем! — согласилась. Выпили еще по 25. Бабулька моя раскраснелась глазки заблестели, что, в общем, понятно: крепенький ликерчик, даром что лекарствами отдает. По-любому, надо с моей подопечной контакт наводить, ковать железо, пока горячо.
— А теперь вы мне о себе расскажите!
Она рассмеялась.
— Все 90 с лишним лет? Долго получится.
— Так мы ж никуда и не торопимся. Для начала давайте с детства начнем. Вы где родились?
— В самом прекрасном городе на свете — в Одессе. Бывала?
— Да ну что вы! Я даже в Москве ни разу не была, нет, вру, пионерами нас возили, классе в пятом, что ли…
— Тогда понятно, как твой Игаль тебя заграницей соблазнил. Тоже ведь не была никогда?
Я развела руками — откуда? После музучилища — преподавать фортепиано в школу, там почти сразу Катьку родила, какая уж тут заграница.
— Ну, ясно. В общем, первое, что тебе нужно будет сделать, милая моя, когда ты разберешься со своими проблемами — это поехать в Одессу! Знаешь поговорку про Париж — мол, увидеть и умереть?
Я кивнула.
— Ерунда. Нельзя умереть, не увидев Одессы. Так что даже не думай! — подмигнула она. — Тем более, теперь она для вас та же заграница! — и рассмеялась.
— А кто ваш отец был?
— Папа мой был меламедом в хедере. Ты знаешь, что такое хедер?
Она произносила «хейдер».
— Нет.
— Это школа для еврейских мальчиков, их туда в три года отдают. Крохотные совсем, но учиться уже обязаны. Хедер — школа частная, родители плати ли учителю, меламеду. Так что папа мой был очень уважаемым человеком!
— А кто не мог платить?
— Тех он тоже учил, но уже в талмуд-тора. Это ты точно не знаешь, что такое…
— Конечно, не знаю, — улыбнулась я.
— Это школа для сирот и детей из бедных семей. Для тех, кто за обучение платить не может, а Тору знать все равно надо, как еврею без этого?. Так что там учили бесплатно, готовили будущих ешиботников[9]. Но если мальчик к четырнадцати годам особой склонности к углубленному изучению Торы не проявлял, то его отдавали учиться ремеслу. Все какая-то польза от бестолкового.
— Какому ремеслу?
— Да любому. Яшка вон электромонтером был поначалу…
— Что за Яшка? — поинтересовалась я. Наверняка какая-то романтическая история. И не ошиблась.
— Это потом как-нибудь, — Иегудит вздохнула. — Жили мы на улице с говорящим названием — Ремесленная, в самом центре города, там, где она упиралась в Малую Арнаутскую…
— «Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской»… — пробормотала я цитату из любимого романа.
— Что? — Встрепенулась Дита. — А, ну да, Ильф и Петров, читала, тоже наши ребята, одесские. Так вот, меламеда Хаима Рубинштейна знала вся Одесса! У нее прорвался знаменитый одесский акцент, да и говорить старушка стала как-то иначе, видно, воспоминания и Бенедиктин сделали свое дело. — Так что Фанни Рубинштейн была не последняя невеста в городе!
— Так вы на самом деле Фанни? А Дита? — засмеялась я.
— Дита — домашнее имя, но мне больше нравится мое родное, Фанни. Так и зови. Только я не поняла, здесь что смешного?
— Фанни… Ну вы как эта, которая в Ленина стреляла.
— Кто в Ленина стреляла?
— Фанни Каплан.
— Да какая Фанни Каплан? В Ленина стреляла я.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПОБЕГ. МОСКВА-ОДЕССА, 1918
Обе очень нравились Фане — и Дина, и Дора. Она, конечно, знала, что это их псевдонимы, не настоящие имена. По-настоящему Дину зовут Анна — это та, что пониже и поплотней, молодая женщина, лицо которой немного портил длинноватый нос. Дина так привыкла к своему партийному прозвищу, что уже откликалась только на него, а на «Анну» даже не сразу реагировала. Дора, нареченная родителями Фейгой, высокая, худая, строгая, как классная дама, и с горящими глазами фанатичной революционерки, выглядела гораздо старше своих 28 лет, и обращалась с жильцами квартиры номер пять как настоящая домовладелица. Хотя квартира-то была Динина.
Фаня тоже хотела выбрать себе псевдоним, короткий и хлесткий, и тоже на твердую букву Д. Но женщины переглянулись и подняли ее на смех. Партийное имя надо заслужить, а у них, в отличие от Фанни Рубинштейн, заслуги были. Так что Фаня жила у них в доме вроде прислуги за все, как местечковая еврейская девушка. Впрочем, она и была местечковой еврейской девушкой, хотя родилась и жила не в богом забытом местечке, а в лучшем городе на свете — в Одессе. Любовь свою к этому городу она старательно скрывала, после того, как Дора, фыркнув сказала, что так рассуждать — примитивно. Город становится лучшим не по красоте домов и месту рождения, а по качеству жизни простых людей: крестьян, рабочих, ремесленников. Жизнь должна становиться лучше, тогда и город будет лучшим. Ну и ладно, Фаня попридержала язык, хотя и обидно стало немного. Ладно бы Дина — она родилась в Москве, а вот Дора-Фейга как раз и вышла из маленького украинского местечка, нечего было задаваться…
Но тут правильнее промолчать, ибо дамы эти были суровы и на расправу скоры. Оно и понятно, жизнь у обеих была не сахар: тюрьмы, каторга, подпольная работа, схватки с жандармами. Куда тут Фане, с ее семейным детством! И хотя обе бывшие каторжанки были на фанин девичий взгляд весьма интересными женщинами, но видно было, что и пожили, и пострадали немало, это свой отпечаток наложило, конечно, и на внешность, и на здоровье. Дора полжизни слепой была после взрыва бомбы, Дина покушение на самого Государя… ну да, на бывшего царя организовала, 10 лет каторги в Сибири. Представить жутко, не то, что отбывать.
А что она, мадемуазель Рубинштейн, «первая невеста Одессы»? Когда в руках у террористки Доры взорвалась самодельная бомба,
