Мордюкова, которой безоглядно веришь - Виталий Дымов

В кубанских краях Ирина Петровна Афоничева, молодая вдова с ребёнком на руках, встретила будущего второго мужа и отца своих восьмерых детей (правда, трое из них умерли в самом раннем возрасте). Виктор Константинович Мордюков, вступив в брак, официально удочерил Ноябрину, дав ей свою фамилию. Тогда же было изменено и отчество девочки. И именно с этого времени мы можем говорить о Нонне Викторовне Мордюковой.

А время начиналось бурное. Вслед за индустриализацией страны кремлёвское руководство провозгласило курс на коллективизацию сельского хозяйства, сопровождавшуюся массовым «раскулачиванием» наиболее зажиточной части крестьянства и казачества. Понятно, что на плодородных землях Дона и Кубани этот процесс происходил наиболее драматично, обретая временами формы едва ли не «скрытой гражданской войны».

Коллективизация с её трагическими «перегибами» фактически расколола крестьянство и казачество. Часть его непримиримо отнеслась к нововведениям, саботируя их и порой даже поднимаясь с оружием в руках на стихийные, заранее обречённые на неудачу бунты. Большинство постепенно смирилось с новыми порядками, вступив в колхозы и взвалив на плечи тяжкий труд практически за бесценок. Но были и те, кто искренне, всем сердцем поверил в преобразование деревни, в её успешное развитие на пути колхозного строительства, в радости «коллективного созидательного труда». Ирина Петровна Мордюкова относилась именно к таким людям. И стала активисткой, настоящей энтузиасткой колхозного движения, а спустя некоторое время вступила в коммунистическую партию. Была избрана председателем колхоза, хотя женщина на такой должности в те времена была всё-таки довольно редким явлением.

Нонна Мордюкова, как мы помним, была старшим ребёнком в семье, к тому же с младенческих лет отличалась крепким телосложением. Девочка подрастала — и становилась шире в плечах, крепче в мускулах. Позже в мемуарах актриса чуть иронически, но и не без гордости сравнит себя с представителем такой явно не женской профессии, как грузчик. Да она и воспринимала себя в то время в некотором роде мальчишкой.

Семья жила бедно, хотя в трудолюбии и упорстве никому из Мордюковых отказать было нельзя. Взрослые выбивались из сил, стремясь свести концы с концами и хоть немного улучшить своё материальное положение, но сил и времени на все работы не хватало. Неизбежно приходилось привлекать к работе детей. Но Нонна от работы никогда и не отлынивала. Ведь к матери она относилась с любовью, порой даже плакала от жалости к её нелёгкой доле. И порученные дела выполняла безо всяких отговорок. Другое дело, что детский возраст всё же брал порой своё: так хотелось искупнуться в реке, сбегать в ближайший лес, поиграть со сверстниками, что Нонна иногда могла сделать вид, будто не слышала маминого зова о помощи.

А семья между тем становилась всё больше. Один за другим у Нонны рождались братья и сёстры. Маленькие, ничего ещё не умеющие и ничего не знающие в этой жизни, но настоятельно требующие к себе внимания и заботы. Получалось так, что нянчить малышей, носить их на руках, убаюкивать, носы вытирать приходилось, прежде всего, самой старшей из детей сестре. А наносить топлива для растопки печки (на Кубани таким топливом служили чаще не дрова, а хворост), а притащить кукурузы для рассыпчатой мамалыги?.. По мере роста и прибавления силёнок Ноне пришлось заниматься всё более непростыми видами работ — вплоть до выходов в поле и ухода за скотом. А сколько тяжеленных вёдер с водой пришлось перетаскать, разве кто-нибудь сосчитает? Но работа в те времена воспринималась детьми из бедных крестьянских семей как неизбежность. Родился, получил имя и место жительства — так будь любезен, работай, помогай взрослым. Таков был жизненный уклад многих поколений, и изменить его при всём желании было невозможно.

Между тем Ирина Петровна была не слишком расположена к похвалам своей старшей дочери и прочим «сантиментам». И не по причине чрезмерной строгости или жестокости. Просто жизненные условия, суровая борьба за выживание не располагали к излишней мягкости. Материнская любовь и забота доставались маленьким на тот момент детям, а на старших возлагалась в первую очередь ответственность. Отголосок детской обиды слышится в воспоминаниях Нонны Викторовны, когда упоминает она, как мать ругала её за надкушенный пряник (лакомство, скорее всего, берегли к какому-то праздничному событию либо хотели побаловать им меньших детей). Даже «кобылой здоровой» обозвала Нонну. А когда та попыталась оправдаться, что не имеет никакого касательства к надкушенному прянику, то была сражена убойным аргументом: как же не ты, когда на нём следы твоих зубов остались?

А однажды посмотрела Нонна на свои ещё детские руки и увидела, что они уже напоминают во многом материнские, — такие же натруженные, утратившие данную природой красоту. И только вздохнула девочка, понимая, что не переломишь жизненные обстоятельства, не избежишь тяжёлой, но необходимой работы.

А как хотелось ей носить не перешитую-перелицованную одежду, где и размер-то далеко не всегда подходил, а что-то более красивое! В своих воспоминаниях Нонна Викторовна упомянула, как девятилетней девочкой зашла вместе с матерью в сельпо. Вообще-то детям там делать было нечего — денег на какие-либо невиданные лакомства им всё равно не давали. Да и не было в магазине этих самых конфет. На прилавке красовалась разве что сладкая патока, которой и угощали родители детей по редким праздникам, а в будни обычно — оставшимися после работы в поле кусками хлеба «от зайчика»… Но на сей раз Нонна увязалась за матерью, которая в этот день была в хорошем настроении. Накануне из города ей привезли шифоньерку, о которой давно мечталось. Простенькая, но городская мебель заметно украсила хату. Отчим поставил шифоньерку в красном углу (икон в своём доме коммунисты Мордюковы, понятное дело, не держали), Ирина Петровна постелила рядом домотканую дорожку — и обстановка хаты преобразилась, повеселела. (Добавим, кстати, что Мордюкова-старшая всегда охотно перенимала приметы городского быта: стриглась коротко, духами пользовалась, завела симпатичное кожаное пальто — атрибут тогдашних советских активисток.)

А в сельпо Нонна узрела вдруг подлинное чудо — матросский костюмчик для девочки. Столько лет прошло с тех пор, а навсегда запомнились и кашемировая материя, а причудливое сочетание белой, синей и красной расцветок, и кофточка, украшенная флотским воротником. Кажется, даже в темноте светился этот неописуемой красоты наряд!

Не день и не два ходила девочка за матерью и канючила, чтобы та купила ей матроску. Бегала ежедневно в сельпо, чтобы посмотреть, не забрал ли кто-нибудь это чудо. Но матроска по-прежнему красовалась на своём месте… Наивной девчонке подумалось даже: не для красоты ли её тут повесили? А может, это образец для тех, кто хочет научиться шить?