Напарник - Валерий Осинский

«Не может быть, чтоб специально! Проснется и дернит стоп–кран».

Босая стопа заледенела. Леха свел ноги калачом, и намотал шарф портянкой поверх носка. Поднял воротник бушлата. Поезд разогнался. Лехе казалось: его на ветру раздели голым. Он встал спиной к движению, и, держась за бревна, балансируя, начал приседать на ноге. Когда дыхание сбилось, а мышцы налились, парень переобул валенок, и повторил упражнение на другой ноге.

Он переобувался и приседал, пока не выдохся. Но взбаламученное кровью тепло грело. Леха отдыхал стоя. Только не спать! Городской парень, по книжкам и фильмам он знал: сон в мороз — верная смерть.

Леха приседал, растирал стопы, лицо. Когда–то же поезд остановиться! В этих краях перегоны длинные, состав может катить до утра, до очередной смены «кобылы», то есть до замены локомотива на узловой станции. Можно спрыгнуть на каком–нибудь полустанке, когда поезд замедлит ход. Без денег и документов догонять секцию хлопотного. Но это лучше, чем околеть на стылой платформе.

Леха забился в уютный угол, съежился в клубок, чтобы набраться сил. Дрема склеила заиндевевшие ресницы. Он не сразу понял, что поезд замер, и встрепенулся от ужаса: «Замерзаю!» Вцепился в борт и встал на задеревеневшие ноги. Впереди чернела зарытая в снег станция. Механик вывалился из платформы, и, прихрамывая на разутую ногу, заковылял к секции. Лишь бы успеть! Где–то на задниках сознания он удивился, что спрыгнул со стороны незапертой двери. Незапертой ли?

Харисов схватился за поручни и заскулил от боли в пальцах. Надавил плечом. Дверь неожиданно легко подалась. Лицо старшего мгновенно переменилось от заскорузлой неприязни узнавания к растерянности:

— Леха?

Парень облегченно выдохнул, повалился вперед и старший втащил его внутрь.

— А я думал, ты на очке завис!

— На каком очке?

Зубы Харисова стучали.

— В туалете! Турк туда, а ты молчок! Думал, расстроился камбалой!

— Какой камбалой, блин горелый! Тормоза у вагона полетели! А тут закрыто! Валенок на хрен потерял! — Леха заковылял через операторскую и кухню в купе. — Ты, что не видел, что я отстал? — Он выругался, отвел душу.

— Дак я только встал! А че ты туалет закрыл?

— Ничего я не закрывал!

Парень распахнул рундук и поискал в рюкзаке водку. Его колотила мелкая дрожь.

— Растереть? — спросил Калинин.

— Не надо. Сам! — процедил Харисов. В нем крепла злость на старого: все в том же спортивном костюмчике и стоптанных тапчонках, словно ничего не произошло.

— А кто ж там? — пробормотал Калинин, и покосолапил за отмычкой для дверей секции.

Он повернул ключ в туалет. Тут же на механика вывалилось что–то огромное, придавило к стене и опалило смрадным дыханием. Старший задохнулся от ужаса. Человек! В шапке с опущенными клапанами и в ватнике. Лица не разобрать. Не лицо, а маска, обожженная морозом до кирпичной красноты. По ней грибной россыпью бугрились пятна. Загнанные, воспаленные глаза горели страхом и злобой.

— Ты кто? — прохрипел Калинин и поморщился от колющей боли в кадыке. Покосился вниз: заточка с деревянной ручкой и металлическим ободком. «Из рашпиля».

— Дай, чем рожу смазать! И пожрать! — прорычал незнакомец, и толкнул старшего в салон. Тот загремел головой о бельевой шкаф.

— Сколько вас тут? — спросил пассажир и увидел Леху.

Парень изумленно разинул рот.

— Двое…

— Смотри, если пи…ишь, башку отрежу! Двигай к нему!

Харисов петушиным взглядом смерил малорослого, но кряжистого мужика. У того было преимущество: мышцы парня окостенели на морозе, а тяжелая ночь измотала его. Словно угадав мысли механика, пассажир запихнул заточку за голенище и вынул из–за пазухи пистолет. Под гипнозом черного зрачка дула Леха пошел в салон.

Калинин, потирая лоб, протянул с полки флакончик с гусиным жиром.

— Не! Давай ты! — Гость сел на рундук и выставил пистолет в живот Калинину.

— Выстрелить может, — опасливо сказал старший.

— Может, — передразнил незнакомец.

Калинин поглядывал на оружие и бережно смазывал похожие на еловую корку коросты на лице пассажира, загнившие заушины, нос вареником. Мужик кряхтел от боли.

По ватнику, казенным рукавицам за потертым ремнем, кирзачам и короткой стрижке — мужик стянул шапку — Калинин угадал беглого. Вокруг полно лагерей.

Мужику было тридцать или сорок. Он с усилием выпростался из лямок тощего рюкзака, расстегнул ватник — салон затопила вонь пота и прелого белья — и откинулся на перегородку. «Рюкзак не снимал, на случай, если придется сматываться!» — угадал Леха.

— Ты тормоза оборвал? — спросил он.

— Тыкалку прикуси…

— Я из–за тебя чуть не сдох, — сердито сказал Леха. Усталость прибавляла отчаянности. Калинин поискал, куда сесть. Но пассажир не дал.

— Жрать неси!

— У нас вчерашняя перловка. Остальное готовить надо.

— Открой консервы. Эн зе. Смотри, сиганешь, я пацану башку разнесу. Пошел.

Спрыгнуть! — сквозануло в голове Калинина. Он представил малого наедине с зеком! Шмальнет, и отвечай за парня перед начальством, перед отцом. Откуда на секции посторонний? По инструкции на ремонтных работах присутствуют оба. А старший продрых: механик отстал, едва не замерз. А узнают из–за чего пересобачились…

— Что вошкаешься? — послышалось из коридора.

Едва не плача от досады, что так глупо влипли, что надо делиться с проходимцем лососем, печенью минтая — без печени обойдешься! — старший ножом вскрывал консервы.

Опытный реф, он сообразил. Беглый ждал у светофора, или ехал на платформе с лесом. Поезд стал. Зек рванул тормозной трос. Рассчитал: механика кликнут чинить. Выходит, человек бывалый. Про «эн зе», неприкосновенный запас, знает. Но пер на фарт. Иначе не спросил бы, сколько в бригаде. Раньше ездили по четыре–пять человек с кухаркой. Забился в теплый угол перевести дух. Где он взял пистолет? Кажись, во внутренних войсках как в армии пистолеты лишь офицерам положены…

Калинин слышал: в зонах распорядок армейский. Допустим, этот смотался в ночь. Утром на поверке его хватились. Значит, ищут. А лицо обмерзло: в тайге не один день?

Товарняк болтало. Калинин, растопырившись, как паук, понес завтрак.

Зек у купе посторонился и жадными глазами проводил еду.

— Быстрее! — торопил он парня. Тот вынул из рюкзака бутылку водки.

Беглец за секунду опустошил тарелку.

— Еще! И курить.

Калинин ушел за добавкой. Леха растер водкой стопы и натянул шерстяные носки.

— Плесни! — сказал беглый.

— Руки есть, сам лей! — Леха отодвинул железную кружку и бутылку.

— Ершистый! — мужик поморщился от боли в потрескавшихся губах. — Принеси еще две! — сказал он Калинину. — Окосею с мороза. Тут вы меня и… — он недобро хмыкнул.

Зек разлил поровну. Выпил. Умял добавку до крошки. Потом закурил «Опал» Калинина. Курил он, как и ел, жадно. Заплевал чинарик и опустил в ржавую консервную банку–пепельницу. Опустил, будто в копилку: привычка человека, никогда не жившего сыто, дорожить не только крошкой, но и табаком. Калинин выпил. Леха не стал.

— Носки стягивай! — неожиданно грубо сказал зек парню.

— А по–человечески попросить нельзя? — враждебно спросил тот. На срочной службе он насмотрелся на эту злобную, тупую породу. — Че вылупился? Может, без ствола посмотрим, чего ты стоишь?

Калинин, белый от страха, таращился на парня. Зек качнулся и ручкой пистолета угодил парню в переносицу. Леха с грохотом кувыркнулся. Пассажир навис над ним с заточкой у горла. Калинин прилип спиной к окну, готовый тикать.

— Понял, кто ты есть? — просипел зек.

Из обеих ноздрей Харисова сыпались крупные рубины крови.

— Что ты, что ты! — запричитал Калинин. — Все тебе будет. Возьми мои, запасные.

Пассажиру рывок дался трудно. В ушах шумело. В потасовке упустили, как поезд встал. Тут же в двери требовательно постучали. Беглый испуганно шепнул старшему.

— Глянь.

Механик воровато выглянул сбоку от окна.

— Менты! С собаками! — он угодливо и с тайной радостью обернулся к беглецу.

Тот опасливо зиркнул из–за его спины.

У лестницы в дубленных полушубках стояли офицер, два автоматчика и поводырь с немецкой овчаркой. Собака зевнула, широко раскрыв ребристую пасть. Зек затравленно повертел головой. В двери долбанули еще решительнее.

— Старый, — ухватил пассажир Калинина за воротник, — говори, что хошь. Но не пускай. Иначе абзац обоим! — Он трясся, то ли от возбуждения, то ли от страха. — Сядь! — приказал он Харисову. Парень поднял опрокинутый стул и подчинился.

— Старый, — оскорблено передразнил Калинин, приопустил раму и в заклубившуюся от мороза щель окликнул наряд. Овчарка басовито гавкнула, выдохнув густой пар.

— Открывай! — глухим голосом сказал офицер. Он вжал голову, чтобы не впускать за поднятый воротник холод. — Осмотрим вагон!