Свободный полет одинокой блондинки - Эдуард Тополь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Совсем, что ли? — в сомнении спрашивает Бочкарева, начиная раздеваться.
— Конечно! — требует оператор. — Я же снимаю! Быстрей!
Бочкарева спешно раздевается, и за кадром раздается жеребячий хохот всей киногруппы.
— Дураки! — со слезами на глазах отвечает Бочкарева…
Писк мобильного телефона прерывает этот просмотр, невеста останавливает кассету, ее изображение застывает на экране, а она подбегает к своей сумочке, достает звенящую трубку.
— Алло!
И слышит ироничный мужской голос, который произносит по-русски:
— Привет, красавица! Ты уже все посмотрела?
— Что тебе нужно? — холодно спрашивает она.
— Нам нужно увидеться. Я жду тебя вечером в Париже, на Елисейских полях, в ресторане «Фукетс».
— Я не могу. Я занята.
— Если ты не приедешь, завтра твой жених получит ту же пленку.
— Ты мерзавец!
— Возможно. Но это не меняет наших планов. Восемь вечера, ресторан «Фукетс».
— Я тебя убью!
— Конечно, дорогая. Вечером на Шанз Элизе! — И в трубке звучат гудки отбоя.
Невеста в сердцах отбрасывает телефон, извлекает кассету из видика и восстанавливает связь с обеспокоенным женихом.
— Что там, мон амур? — говорит он с экрана «лэптопа». — Куда ты пропала?
— Милый, возникло небольшое дело. Мне нужно срочно слетать в Париж.
— Но мы же приглашены на новогодний прием к его высочеству! Мы не можем пропустить!..
— Я постараюсь вернуться к одиннадцати.
— Я люблю тебя…
Снимая свадебное платье, она улыбается в видеокамеру:
— Я тебя тоже люблю, мон шер!
Посылает ему воздушный поцелуй и тут же выключает компьютер.
Изображение жениха исчезает с экрана «лэптопа», невеста открывает стенной шкаф и, порывшись в нем, достает короткоствольный дамский пистолет, прячет его в сумочку…
А спустя двадцать минут в открытом «мерседесе» она уже мчится по Верхней дороге из Вильфранша в Ниццу, украшенную еще не убранной рождественской иллюминацией. Выходное платье делает ее неотразимой, а рядом с ней на пассажирском сиденье лежат ее норковая шубка и сумочка с пистолетом.
В аэропорту, на поле для частных самолетов, она останавливает машину у трапа небольшого реактивного самолета фирмы «Гольфстрим». Стюард в белой форме приветствует ее:
— Мадам, вы сегодня — нокаут!
— Спасибо. Это именно то, что мне нужно, — отвечает она и входит в салон.
Самолет разбегается и взлетает.
Сидя в салоне, она смотрит в иллюминатор.
Под ней — накренившись — стелется Ницца и полоска Лазурного берега, а затем самолет разворачивается над Средиземным морем и плывет на север…
«Господи, — думает она, — какая же я идиотка! Этого мерзавца, негодяя и подлеца я называла принцем и любила всю жизнь…»
Часть первая
Долгие Крики
1
Принц. Сначала он выглядел очень просто — кружочек вместо головы, точки вместо глаз и носа, палочки вместо ручек и ножек, но с обязательной подписью «ПРЫНЦ» кривыми детскими буквами. Затем, когда ей стукнуло девять или десять, подписи исчезли, а принцы стали натуральней, надели камзолы и шляпы. В двенадцать они оседлали боевых коней, в четырнадцать к ним добавились высокие красивые замки. В шестнадцать на стене печной завалинки, где Алена спала с младшей сестрой, не осталось свободного места, но, просыпаясь по утрам, она все равно дорисовывала и дорисовывала своих принцев — в просветах между старыми рисунками, над ними, в углах…
Кричал в курятнике петух, блеяла во дворе коза, мычали, проходя за забором, коровы, плакал в горнице младший братсосунок, сползала с печи и шумно писала в ведро сеструха Настя, а Алена все рисовала на печной стене своего принца, все ладила карандашами его волшебный лик. Пока не доставал ее громкий окрик матери:
— Алена, ё-моё! Сколько ты будешь спать?! Вставай козу доить! Артемка проснулся!
Впрочем, нет, Алена, поглощенная своим принцем, и на этот крик не обращала внимания. Хотя одним глазом, боковым зрением, уже видела за окном своего отчима Федора — как он вороватой походкой шкодливого кота прямиком крадется в курятник. Но бесшумно открыть дверь курятника Федору не удалось — оттуда с криком вылетел петух, а за ним кудахтающие куры.
И тут же мать ринулась в доме к окну, высунулась наружу:
— Федор, стой! А что ты на праздник пить будешь?
Зная, что за этим последует, Алена включала плейер, надевала наушники и с француженкой Патрисией Каас улетала куда подальше — от Федора, который, добравшись до спрятанного в курятнике самогонного аппарата, наспех выпивал все, что там накапало за ночь, и от матери-хромоножки, которая с криком «Ах ты, алкаш гребаный!» набрасывалась там на него с тумаками…
Вздохнув, Алена слезала с печи. Одиннадцатилетняя Настя, нависая над звучным цинковым ведром, что-то кричала ей, показывая рукой в угол комнаты, Алена снимала наушники, слышала рев Артемки, подходила к люльке и совала соску годовалому брату. Тот, доверчиво чмокая, тут же и замолкал. Алена снимала с себя ночную холщовую рубашку, чтоб переодеться в дневное, а Настя, вставая с ведра, подходила к ней и завистливо зырилась на ее грудь.
— Ален, а почему у меня не растут?
— Рано еще.
— А у Катьки Свиридовой уже третий номер!
— Ладно врать!
— Ну, первый! А она меня младше! И по телику я видела — в Африке у десятилетних знаешь какие сиськи!
— То в Африке! Там климат другой…
— Ой! — ойкала Настя, глянув за окно. — Твой Виктор едет!
И бегом, в одной рубашке, выскакивала на крыльцо навстречу почтарю, который на велике катил к их домику от реки, от парома.
Остановившись подле их калитки, Виктор отстегивал от багажника свою тяжелую брезентовую сумку и вынимал из нее пачку писем, перетянутую резинкой.
А Настя уже нетерпеливо гарцевала по эту сторону калитки.
— Привет, Виктор!
— Привет, малявка, — отвечал Виктор.
— Сам ты малявка! — обижалась Настя. — Мне письма есть?
Тут Алена, одетая и в наушниках, ленивой павой выходила на крыльцо. Виктор столбенел от одного ее вида, шумно сглатывал кадыком неизвестно что и пялил глаза. Алена, зная свою власть над бедным парнем, белой лебедью плыла через двор и с усмешкой протягивала ручку за письмами.
— Это всё мне?
Виктор приходил в себя, обижался:
— А «здрасти» где?
— Приветик! — снисходила Алена, ногой катая пустую пивную бутылку, валявшуюся на земле.
— Все Францию слушаешь?
Алена промолчала, не удосужила.
— Та-ак… — Виктор напустил на себя значительный вид и снял резинку с пачки писем. — Кузьмины…
— Мы не Кузьмины! — возмутилась Настя. — Мы Бочкаревы!
— А отчим? — спросил Виктор.
— Отчим не в счет! — отмахнулась Настя. — Мы Бочкаревы!
— Та-ак… — Виктор, шурша конвертами, стал считывать с них имя получателя и по одному вручать эти письма Алене и Насте. — Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте… Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте, Бочкаревой Насте… Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте… Ну, вы даете, девки! Даже на Курилах достали пограничников!
— А тебе-то от кого письма? — удивилась Алена сестре.
— Тоже от солдат, — сообщил Виктор.
— А что я — тебя хуже? — фыркнула Настя.
Алена попыталась выхватить у сестры письма.
— Ты ж малолетка еще!
Но та спрятала свои письма за спину.
— А я вырасту, не боись! — И отбежала с ними в сторону, нетерпеливо вскрывая первый конверт.
— Значит, за солдата стремишься? — обиженно спросил у Алены Виктор. — И где вы только их адреса берете?
— В газете, — усмехнулась Алена.
Тут из курятника вышли мать с отчимом. Мать, пряча сытые масленые глаза, отряхивала с подола пух и перья, а Федор, хмельно покачиваясь, пошел к Виктору, распахнув руки и лучезарно улыбаясь.
— Витек! Керя ты мой! Гляди, какая у нас краля выросла! — И, обняв Алену со спины, слапал ее за грудь.
Алена резко отстранилась:
— Руки!
— А я чё? — нагло ухмыльнулся Федор. — Я ему твою красоту показую! Вон у тебя какая красотища-то вызрела! — И двумя лапами поддел Алену за ягодицы.
И тут Алена, не выдержав, подхватила с земли пустую бутылку «Балтики» и так ухнула ею Федора по затылку, что тот, оглушенно обхватив голову руками, кулем осел на землю.
— Боже мой! Федя! — хромая, набежала мать.
— Алена, ты чё? — испугался и Виктор.
— А он к ней все время под юбку лезет! — сказала Настя. — Я свидетель!
— Воды! Воды неси! — закричала ей мать. И Алене: — Ты его убила, сука!
— Сама ты сука! — отрезала Алена. — А будет лезть — и убью. — И на Федора, с трудом поднимающегося на колени: — Кобель гребаный…
