Смоляночка - Лебедев Andrew
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Если вы упорствующие в своей преступной скрытности, вы, маленькие дряни, если вы будете продолжать молчание и не скажете мне, чья это книга, я прикажу оставить вас без десерта и без сахара к чаю на три дня, – кричала мадмуазель Бежо, – лучше бы вы так же упорствовали в изучении языков, как вы упорствуете в покрывательстве ваших преступных подружек!
Мадмуазель Бежо с трудом перевела дыхание.
Здесь в холодной России за две зимы она уже заработала себе хронический бронхит, который рано или поздно должен был перейти в смертельную для нее южанки болезнь лёгких…
– Les animal sal, – фыркнула мадмуазель Бежо и повернувшись к девочкам своею узкой недоброй спиною, удалилась в розово-тревожное никуда.
– Три дня без сладенького! У-у-у-у! – хором заныли девчонки.
Со сладким и вкусненьким в Смольном институте и без того было не богато. Кормили девчонок не ахти как. И если бы не дополнительные закупки сахару и пирожных, которые позволяли себе некоторые из Александровских, то есть из тех девиц, что учились не на средства казны, а на родительский счет, да еще и получали из дому деньги на конфеты, то жизнь девчонок-смолянок здесь на левом берегу Невы, сладкой назвать было бы совершенно невозможно.
Сама Дашутка Азарова книжку вольнодумца-Вольтера не читала.
До нее просто очередь не успела дойти.
– А что? Правда там Орлеанская Дева с конем? – влажно шептала она в розовое ушко своей искушенной подружке Полинке Закревской.
– Правда, – тихо кивала Полинка.
– Но ведь у коня такой большой! – изумленно округляла глазки Дашутка, – неужели это правда?
– А когда дитя из матери вылезает, разве дитя не большое? – шепотом отвечала Полинка, – не больше чем это самое у коня!
Разговоры об этом самом возбуждали девчонок.
Им нравилось говорить об этом.
Только они не могли взять в толк, какая связь между книжками об этом самом и верностью трону и государю?
– А ты слыхала, что матушка государыня с господином Вольтером состояла в переписке? – спросила Полинка.
Полинка была чуть старше Дашутки и намного умней.
Ее батюшка – граф Арсений Андреевич Закревский был генерал-адьютантом и состоял при наследнике, при Александре Павловиче, который был одним из попечителей их богоугодного заведения.
– А я слыхала, что к государыне к самой в спальные комнаты белого коня приводили и государыня его сама мыла, – сказала Дашутка, сказала и тут же испуганно поджала губки, исподлобья поглядев на Полинку.
– Ou as-tu-lu cela! Que Catrine le Grand ce monarcinne des monarques elle se lave avec le chevale? – возмущенно воскликнула Полинка, – tu finissrai ou gilliotinne!* *Ты это где вычитала? Что Екатерина Великая – монархиня всех монархов мылась с конем?
Дашутка глубоко вздохнула.
С Полинкой порою было тяжело столковаться.
Она вообще странная.
Говорила, что мечтает о красивом принце.
Но Дашутка то точно знала, что мечтает подруга об Александре… Об Александре Павловиче.
И стихи себе в альбом та записывала соответствующие…
Зреть тебя желаю, а узрев мятуся
И боюсь, чтоб взор не изменил
При тебе смущаюсь, без тебя крушуся,
Что не знаешь, сколько ты мне мил…
Это Полинка написала сразу после высочайшего посещения Смольного наследником.
Когда тот с господами Сперанским и Державиным к ним приезжали.
И к лютейшей муке ты того не зная,
Может быть вздыхаешь об иной,
Может быть бесплодным пламенем сгорая,
Страждешь ею так, как я тобой
Так из муки в муку я себя ввергаю,
И хочу открыться и стыжусь.
И не знаю прямо я чего желаю
Только знаю то, что я крушусь… …
Из старших смолянок, Дашутка общалась в основном только с Машей Завадовской.
Отец Маши – граф Петр Васильевич Завадовский по слухам был в свое время фаворитом государыни Екатерины и был обласкан чинами и лентами. После присоединения Польши был пожалован десятью тысячами десятин земли и тремя тысячами душ… Имел чин тайного государственного советника и управлял Дворянским заемным банком.
Сахарок и пирожные у Маши Завадовской не переводились.
– А у нас в спальной мадмуазель Бежо книжку Вольтера про Орлеанскую девственницу нашла, – сказала Дашутка, угощаясь Машиным калачом. Калач был свежий. Девочки только-только сгоняли лакея Филиппа в кондитерскую. А кушать Дашутке хотелось, аж животик сводило!
– Я читала, – хмыкнула Маша, – ничего особенного.
– А еще у нас девочки Апулея ночью читали, – жадно жуя калач, говорила Дашутка, – про то, как один молодой римлянин превратился в осла и все боялся что никогда больше не будет знать женщин, однако наоборот, когда он стал животным, женщин у него стало еще больше, чем до превращения, что оказывается молодые римлянки все очень любили делать это с ослами, потому что у ослов большие…
– Уши, – перебила ее Маша, – уши у ослов большие.
– Машенька, голубушка, ты все знаешь, а какой он бывает ну…
Даша замялась.
– У кого? У штаб-ротмистра Желтухина? – ехидно переспросила Маша.
Маша знала, что во время последнего августейшего посещения Смольного, штаб-ротмистр Желтухин, будучи самым молодым офицером в свите, срывал самые страстные и самые откровенные глансы девушек… И девочек.
– Ну и хоть бы у него, – покраснев, сказала Даша.
– У него вот такой, – расставив ладошки примерно на четыре вершка, показала Маша.
Даша прекратила жевать и судорожно проглотив недожеванный кусок калача тоже расставила свои ладошки, отмерив на треть аршина.
– И он с ним что? – спросила Даша старшую товарку.
– Махается, – ответила Маша.
– Что? – не поняла Даша.
– Махается, ну слово это теперь такое при дворе, – скривило личико Маша, – если фрейлина или дама с каким офицером, то про них говорят, что они махаются, поняла?
– А я? – спросила Даша.
– Что ты? – недоуменно переспросила Завадовская.
– А я тоже буду махаться?
– Будешь, непременно будешь, куда же ты денешься! – со смехом воскликнула Маша. ….
Ночью Дашеньке приснилась мадмуазель Бежо.
Она кричала на Дашу, – A genoux, a genoux, Azaroff, a genoux, tete remplie d immondices!* Мадмуазель Бежо была без юбок в одних белых чулочках и нижних шелковых панталончиках. В одной руке она держала книжку Вольтера, а в другой она держала хлыст, каким кучер Евстафий стегал пристяжных… Мадмуазель Безо кричала на Дашу, но сзади ее обнимал офицер, очень похожий на штаб-ротмистра Желтухина. Желтухин сзади обнимал мадмуазель Бежо, руками сдавливая ее обнаженные груди. Он мял и давил ее груди, приговаривая при этом, как бы комментируя, – oh mais ce sein, c etait quelque chose d ineffable c etait tout un poeme!** *На колени, на колени, Азарова. На колени, ты, голова полная гадостей! ** О эта грудь. О это нечто несказанное! Это похоже на поэму.
– Сейчас я отхлещу эту несносную девчонку, – по русски вдруг заговорила мадмуазель Бежо, с улыбкой оборачиваясь к своему кавалеру, – сейчас я отхлещу ее как следует за те гадости что у нее в голове, а потом мы пойдем махаться, милый!
А Желтухин вдруг оставил груди мадмуазель Бежо и выглянув из-за ее плеча пристально посмотрел на Дашеньку.
– Ки эт ву? – спросил он Дашу.
– Муа, же суи юн птит фий, – ответила Даша.
– Я не буду махаться с тобой, постылая, – сказал Желтухин, отталкивая мадмуазель Бежо, – я буду махаться с Дашей Азаровой.
И сказав это, штаб-ротмистр принялся распоясывать кушак, которым трижды была обернута его талия. Он отбросил кушак и расстегнув застежки лосин, резко стянул их книзу, обнажив то, чего Дашенька никогда-никогда не видала.
Она вскрикнула.
– Что ты кричишь? – спросил Желтухин, – разве у меня маленький?
Ком сдавил Дашенькино горло.
Она хотела кричать, но не могла.
Желтухин достал из недр лосин и шелковых нижних панталон нечто длинное и самостоятельно живое, бившееся у него в руках, словно это живой налим, или рыба-угрь…
– Дашенька, Дашенька, ты только погляди, какой он красавец, – приговаривал Желтухин, – рёгард, донк иль э жоли, сет бон пуасон!
Потрогай его. Фэр туше, мон ами!
Даша отшатнулась…
И вдруг смотрит, а это не Желтухин.
Нет! Это наследник – Александр Павлович!
Нет! Нет! Нет! – закричала Даша.
Да! Да! Да! – закричал Александр Павлович, – все уже случилось, Дашенька, все уже произошло, мы махаемся! …
Когда Даша проснулась, она была вся в жару.
Классная дама велела позвать лекаря.
Лекарь, доктор Крауз трогал Дашенькин лоб, считал пульс, глядя на опрокинутый конус песочных часов…
– У девочки маленькая лихорадка, – сказал он классной даме, – горячий сладкий чай и постельный режим.
– Aujourd"hui j" ai reve, – сказала Даша Полинке Закревской.
– Ну и что? – спросила Полинка.
– И мы там махались, – ответила Даша.
И густо покраснела.
– Ну и что? – спросила Полинка.
– А то что махались мы с твоим…
– С кем? – спросила Полинка.
– С твоим! – сказала Даша и заплакала.
А Полинка после утренней молитвы и утреннего чаю, когда до занятий оставалось немного времени, достала свой альбом и записала.
