Смоляночка - Лебедев Andrew
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А что ты там шепчешь, милая?
Она натянула простыню под подбородок, прикрываясь.
Володя смотрел в ее лицо. Красивее этого лица не видел никогда. Он знал, как это бывает. Знал, что любовная страсть меняет лицо, так что даже самая невзрачная девушка превращается в красавицу. Что же говорить о Даше Азаровой. Даша Азарова ангелу подобна.
Еще Володя подумал, что ему не удержать будет ее. Не удержать в придворной кутерьме, думал он с грустью, незнакомой ему доселе. Не уберечь для себя.
Он погладил ее по щеке.
– Милый… – прошептала Даша тихо, – любимый…
Она тяжело дышала, глядя на него, усталого. От этого устают. Она только теперь почувствовала, что тоже утомилась. Уткнулась в его плечо, прислушиваясь к своим ощущениям. Ей казалось, что тело ее стало иным, словно родилась она заново…
Так вот что это такое, думала Даша. Какая я была глупая, что боялась. Вот если бы возможно было испытывать ежечасно, хотя бы сотую часть того, что она сейчас пережила. О, тогда вся жизнь была бы райским блаженством!
И странно, что скоро настанет утро и все пойдет по старому и будут те же лица и надо будет молчать о том, что случилось…
Странно, что об этом говорят только шепотом, разве что-нибудь может быть прекраснее этого. Или может, никто не испытывал того же, что и она. Нет, такого не может быть.
Грех? Что же тут грешного… Разве кому-нибудь было плохо от того, что они сделали сейчас. Никому не было плохо.
И нисколько не жалко невинности.
За окном светился месяц в сером петербургском небе. +++
Глава третья
В которой мы знакомимся с гвардейским поручиком Машковым Полк шел из церкви в роты. Унтера сами разводили гренадёров по казармам и свободные от службы офицеры, кто верхом, кто в экипаже, а кто и пешком, как Машков, разъезжались, расходились по своим квартирам, чтобы ввечеру собраться у кого-нибудь из друзей – поиграть в карты, попить вина.
Машков был зван на квартиру к капитану Краузенбергу, там затевалась большая игра, но хотелось поручику не туда, а в салон к Надин Золотицкой. К этой содержанке князя Мещерского. Там играла музыка, там звучали голоса модных итальянских певиц, там мужчины вели умные разговоры об искусствах и о политике. Машкову довелось бывать там дважды. Совершенно случайно попал он туда.
Машков ехал с Марсового поля втроём с поручиками Вольфом и Нейдгартом, когда пустившись вдоль Летнего сада быстрой рысью, они обогнали открытый экипаж с двумя молодыми в нем дамами.
Саша Вольф отсалютовал дамам, и одна из них, это была Надин Золотицкая, она мило улыбнулась и попросила Вольфа, который был ее хорошим и добрым знакомым, представить ей и ее товарке-француженке – мадмуазель Дюваль остальных офицеров.
Так Машков был приглашен в салон мадмуазель Надин в первый свой раз.
И вышло так, что бывать у Золотицкой оказалось в тысячу раз интереснее и приятнее, чем закладывать талии и пить мозельское на квартире у Краузенберга.
Машкову было гораздо интереснее то общество, что собиралось здесь, на углу Фонтанки и Невского. Но манкировать офицерским собранием тоже было нельзя.
Полковник граф Батицкий говаривал, поучая, что в бою товарищество особо проявляется. И нельзя рассчитывать на успех в сражении, если всех офицеров полка не связывает самая крепкая дружба, когда один считает другого братом. А такое братство достигается только путем совместного времяпровождения не только на плацу и в казармах, но и на досуге. За карточным столом, в дружеской пирушке.
Но не виноват же Машков в том, что общество, которое собиралось у Надин, и разговоры, которые велись там, были ему интереснее, бравады пьяных поручиков, что то и дело хвастались своими любовными победами, да новыми породистыми лошадьми.
А у Надин Золотицкой в тот раз пела Инесса Тольмани. Ах, как чудно она пела.
А какие умы блистали там!
Воронцов-Дашков, Волынцев, Горчаков Андрей Иванович, Глазенап Григорий Иванович…
Машков за счастье почитал, постоять рядом, за спинкой канапе, на котором сидела мадмуазель Надин и послушать, как собравшиеся вкруг ее мужчины говорят о политике и об искусстве.
Но нужно было поддерживать дух товарищества.
А посему, Машков решил, что нынче будет не в салоне у Надин, а у Краузенберга, где наверное проиграется и будет пьян. …
Когда Машков вошел, сбросив шинель в руки рабу Краузенберга Никите, дым в комнатах стоял коромыслом.
Вова Забродский подыгрывая себе на гитаре, пел куплеты:
O ma charmante
Ecoute ici
L"amante qui chante
Et pleure aussi
Машкову тут же поднесли водки.
Он выпил залпом.
Чтобы сравняться с товарищами.
А у Забродского с Краузенбергом выходил забавный спор.
– Ну и что вы за русские? – ухмылялся Краузенберг, – поете по-французски.
Девушек вам подавай, чтоб француженка была?
– А ты сам то кто! – орал веселый и улыбчивый Вова Забродский, – немец, перец, колбаса, душа некрещеная!
– Я то уж более русский чем ты, – отвечал Краузенберг, отбирая у Забродского гитару, – слушай вот, какие песни петь надо.
И Краузенберг запел неожиданно высоким голосом:
Кудри девы чародейки
Кудри блеск и аромат
Кудри кольца, кудри змейки
Кудри бархатный каскад.
– У вас у немцев зато вера неправильная, – сказал Забродский.
– Это почему же она у нас неправильная? – спросил прапорщик Вольф.
– А у вас нет пяти таинств, – войдя в раж пьяного спора кричал Забродский.
– Машков, ты вот трезвый, скажи ему брат, что у нас есть таинства! – обратился к вошедшему гостю ошалевший от дыма и водки хозяин.
– А что Машков, ты в лютеране перекрестился? – хохотнул Забродский.
– В лютеране не в лютеране, а в салон к Надин и мадмуазель Дюваль бегает, – бряцая по струнам заметил Вольф, – так что вашему православию хваленому грош цена, если всех русских шевалье тянет на галльских католичек.
– А я скажу, господа, – сказал вдруг Мошков, – что все это от нашего исконно русского целомудрия происходит.
– Это как же так? А ну-ка объясни! – очнулся поникший было головою Забродский.
– А так вот, очень просто, – сказал Мошков, принимая стакан из рук Краузенберга, – галльские красотки, да цыганки к которым ходит наш брат, они доступнее скромных россиянок. И даже чухонские девки с Литейного и те доступны по причине веры лютеранской. А наши девушки…
– Что наши девушки? – приподняв бровь, изумленно переспросил Краузенберг.
– А наши девушки, – Мошков сделал ударение на слове НАШИ, – а наши девушки они скромнее и целомудреннее, а потому наш брат до женитьбы и ходит в зависимости от состояния кошелька, кто к цыганке, кто к мадмуазель или мадам, а кто и к чухонской девке на Литейный под красный фонарь.
– Ну ты брат даешь! – фыркнул Вольф, – у тебя получается что русские девицы все прям ангелы святые, а знаешь что наш исконно русский царь будучи единородным сыном Голштинского немца Петра Федоровича и немки Катрин Великой, предпочитает все же фрёйлинками к себе брать девочек из русских фамилий, вот и нынче мы в эскорте были, в Смольный институт государя сопровождали, знаешь кому новые шифры жалованы? Думаешь немкам или француженкам? Отнюдь! Азаровой и Завадовской.
– Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку, – задумчиво сказал Машков.
– Что? – переспросил Краузенберг.
– Святое дороже, – коротко ответил Машков.
– Пояснись, – крикнул из своего угла Вольф.
– А то, что ненадкусанное, менее доступное и поэтому более ценное, оно гораздо дороже, чем доступное и площадное, – сказал Машков и залпом выпил весь стакан до дна.
Действительно, он в этот вечер и напился и проигрался.
А потом, напившись, поехали на Пески в слободу к цыганам.
Платил Забродский. Сунул старому цыгану Василию, что был в слободе навроде барона тысячу рублей ассигнациями.
Василий гикнул, цыкнул, зыкнул и вмиг набежало цыганское племя, набежало, завертело, закрутило. Юбками разноцветными, руками тонкими, нежными загорелыми, глазами черными, жгучими, улыбками сладкими, манящими…
Это были не таборные девушки, которые с наступлением вечера не могут даже отойти от своего шатра.
Музыка стихла. Машков, хмельной сверх меры, поискал глазами гитару. Гитары не оказалось. Куда-то их все унесли. Тут Варвара ему глаза ладонями закрыла.
– А зачем тебе гитара, – ножка выскользнула из складок платья, соблазнительная ножка.
В самом деле, зачем, удивился сам Машков своему капризу. Встал и двинулся за ней, чувствуя, как хмель проходит.
Какой-то цыган ревниво сверкнул глазами ему навстречу и укатился вглубь дома.
– Он меня прирезать хочет! – пожаловался Машков Варваре, которая не отпускала его руку.
А ручки у нее холеные – прямо на загляденье. Как у дворянки ручки. Не хуже.
Такая ручка, словно на картине. И что эти ручки умеют, что за блаженство они могут подарить тебе. Машков вздохнул нетерпеливо, и внутри все заныло в предвкушении блаженства.
