Аномальный район - Анатолий Новый

Смирно сидевшая на крыше ворона, увидев Ваню, взлетела, беспокойно захлопала крыльями и громко закаркала, оповещая всю округу о появлении незнакомца.

– Фью-ить! – присвистнул на неё дед, как она тут же умолкла, описала в воздухе круг и снова спокойно уселась на крышу, виновато поглядывая на деда. А тот уже накладывал варево в какое-то подобие мисок, они были грубо вырезаны из дерева. «Ну и посудка!» – подумал Ваня.

«Может её дятел выдолбил?!» Эта мысль ему очень понравилась, а вместе с ней и эти миски показались интересными, романтичными, не то что фабричный безжизненный штамп, – а ещё совсем «живая» миска.

Варево оказалось очень вкусным, напоминающим суп из щавеля. Ваня быстро осушил свою миску и, облизываясь, вопросительно посмотрел на деда, но тот, не отвлекаясь, сосредоточенно хлебал варево, тогда Ванюша решительно схватил черпак и наложил себе ещё чудесного варева, тут можно было заметить, что в дедовых щурых глазах засверкал хитрый, весёлый огонёк, даже он был не чужд гордости кулинара и радовался тому, как уплетал его похлёбку шустрый мальчуган. А тот облизывался уже после второй порции, как кот после сметаны:

– Спасибо, дедушка, здóрово ты варишь, меня мамка таким вкусным супом никогда не кормила. Дедушка довольно крякнул и сказал своим ржавым голосом:

– На здоровье. Миски в ручье ополосни – там, за кусточками.

Действительно, внизу за кустами бежал ручеёк. Чистая, прозрачная вода скользила по каменистому, песчаному дну.

Ванюша не любил заниматься этим грязным делом – мытьём посуды, и мать редко когда могла заставить его это делать дома, но при данных обстоятельствах после такого сногсшибательного супа, да эти причудливые кривые миски, да ещё в ручье, а не под краном… Словом, на сей раз его не пришлось уговаривать.

От ручья пахло свежестью и прохладой. Ваня наклонился к его зеркальной воде и не удержался, чтобы вдоволь напиться этой свежести. После этого мальчик пил только из этого ручья, дедушка Лёша заваривал ему и себе какие-то душистые травы, но пить их настой было не очень-то приятно; да и мать, бывало, когда Ваня болел, заваривала ему лечебные травы, но он их терпеть не мог. Ни в какое сравнение они не шли с ароматным бодрящим чаем, а чай у деда отсутствовал, поэтому Ванюша и подружился с ручьём, таким же шустрым и озорным, как он сам.

* * *

Дед с кривой палкой, ничего не говоря Ване, каждый день уходил до вечера в лес. Исчезал внезапно, как и появлялся. Как-то Ваня решил проследить, куда дед ходит и чем занимается, и пошёл за ним крадучись, да не долго. Зашёл старик за куст, скрылся из виду, Ваня быстренько за ним, шасть за куст, а кругом пусто, словно спрятался дед, в прятки играть вздумал. Почесал Ваня затылок, решил поискать, кусты обследовать; каждую ветку просмотрел, но дед как в воздухе растворился. Вспомнил Ванюша, что старый хрыч-то непростой, не зря Лёшей зовётся, и в прятки с ним играть – дело гиблое. И появляется он как будто из воздуха, хоть во все глаза смотри, жди его появление, но не увидишь, чтобы он шёл откуда-то; сначала кряхтение его раздаётся, повернёшься на звук, а дед уже с другой стороны стоит.

Вот и на этот раз он появился именно так. Мальчик не сдержался от любопытства и спросил:

– Дед, а дед, ты откуда появляешься? Из воздуха?

– Кхе-кхе! – крякнул тот и проворчал, словно не слышал вопроса, – ты бы весточку родителям дал.

Ваня вспомнил, что родители что-то ему говорили про письмо, да про лесную почту, но он ужасно не любил писать, и обрадованно заявил, что у него нет ни бумаги, ни ручки, чтобы письмо написать.

– Иди в избу, там всё есть, – твёрдо ответил старикан косматый.

«Интересно, откуда же это у Лешего ручка с бумагой возьмутся?» – размышлял мальчик, входя в избу. На кривом столе действительно лежал лист старой, жёлтой от времени бумаги и настоящее перо в деревянной чернильнице, да вместо чернил был ягодный сок.

– Вот это да! – невольно воскликнул Ваня.

Перо дивной птицы блестело серыми и коричневыми узорами, оно было тоненьким и изящным, таким пером не грех было и письмо родителям написать:

«Здравствуйте, папа и мама! Живу я хорошо. Мне нравится у деда, хоть он и чудной какой-то. А какой он повар, ты ему, мама, в подмётки не годишься. Я такого супа, как у него, ещё ни разу в жизни не ел. Гуляю, сколько хочу; что хочу, то и делаю. В общем, жизнь-малина. Пока, родители, будьте здоровы. Иван.»

– — —

Родители были очень рады весточке от сына, что он здоров и с ним всё в порядке. Вот только о супе Марье Николаевне не очень-то понравилось, она чувствовала себя уязвлённой. А Пётр Петрович стал спокоен как танк и внутренне горд, что не зря ему дед понравился чем-то, и он не раз с удовольствием говорил жене:

– Ну вот, я же говорил, что дед надёжный.

* * *

Ваня никак не мог привыкнуть к таинственности деда, никак не хотел смириться с этим преимуществом старика.

«Подумаешь, – думал он, – исчезает, я вот тоже могу исчезнуть не хуже его, пусть поищет».

Когда Лёша с утра ушёл в лес по своим лесничим делам, Ванюша направился в сторону самого густого кустарника. Он упорно пробирался сквозь густые заросли; ветки царапали и больно хлестали по лицу. Увидев высокую крапиву, он, обжигаясь, забрался в неё, решив, что туда сам чёрт не заберётся. Долго там сидел Ванюша, пока не надоело, наконец он решил покинуть своё убежище, удовлетворённо размышляя о том, что слабó деду найти его здесь.

Ваня вышел на полянку и сел на кочку, радуясь окружающей природе. Над травой порхали маленькие и большие бабочки чудесной окраски, как вертолёты зависали на месте стрекозы, веял чуть-чуть прохладный ветерок, приятно обдававший исцарапанные лицо и руки.

Вдруг Ванюша почувствовал на себе чей-то жуткий прожигающий взгляд. Было совершенно ясно, что на него сзади смотрит какое-то страшное существо. Он резко обернулся, но никого не увидел, только на дереве закачалась ветка, будто там за деревом кто-то прятался, а может быть, просто взлетела птица. Ванюша, наполненный непонятным жутким страхом бросился бежать домой. Бежал, не чувствуя дороги, куда глядели глаза, лишь бы подальше от того страшного места. Усталости не чувствовалось, был слышен сильный стук своего сердца, кровь бросалась в голову. Перепрыгнув с разбегу через ручей, мальчик узнал его. Он тут же умылся, загребая побольше холодной успокаивающей воды, которая остужала голову.

У избушки Ваню встретил нахмурившийся дед, всё время молчавший, а тут вдруг набросившийся на мальчика с упрёками:

– Зачем ты так далеко уходил, заблудиться хотел?! Лес дрёмный, тёмный, забредёшь – пропадёшь.

Лёша будто угадал тревожное состояние мальчика и нагнал на него ещё больше страху:

– Теперь я буду уходить в лес ночью. Ты должен уснуть, пока часы не пробьют полночь. Никуда не уходи, никому не открывай.

Ванюша непонимающе слушал его, но расспрашивать не решился, к тому же вряд ли из него можно было что-то вытащить, он и так сказал слишком много, теперь, наверно неделю молчать будет.

Вечером после ужина Лёша ушёл по лесничим делам на всю ночь, ещё раз предупредив Ваню, чтобы он уснул до полуночи. Но мальчугана, наоборот, это предупреждение очень заинтересовало: что же будет в полночь? Хоть и страшно, но любопытство пересиливало, поэтому никак не спалось.

* * *

К полуночи налетел ветер, нагнал туч, и хлынул дождь, как из ведра, барабаня по окнам крупными каплями. Наступила кромешная мгла. Тут часы громко пробили двенадцать раз. Дождь перестал, стихло. Мальчик напряжённо прислушивался и вглядывался в темноту за окном, кажется, там что-то есть, да вот залетали светлячки; жёлтые, красные, зелёные огоньки, они весело забегали по стёклам.

Ваня для начала спрятался под одеялом; осторожно высунув нос и тараща глаза, он завороженно наблюдал танец огоньков на стекле. Нет, это были не светлячки. Огоньки разнообразными искрами падали на окно, образуя замысловатый танец, и исчезали, а им на смену прилетали откуда-то другие. Мальчик, пересиливая испуг, решил выяснить природу этих огоньков. Он высунулся из-под одеяла и на цыпочках подошёл к окну. В тот же миг огоньки пропали, а за окном в лунном свете промелькнула какая-то тень, она метнулась в сторону и куда-то спряталась. Ваня в испуге отпрянул от окна и, дрожа всем телом, забрался под одеяло. Тень могла быть чья угодно – от ночной птицы до зверька какого, но она произвела на мальчика то же жуткое впечатление, которое он почувствовал на полянке, когда прятался, когда ощутил на себе чей-то прожигающий взгляд. Что-то общее было между тем взглядом и этой тенью, от них исходила одна и та же пугающая тревога, вселяющая в мальчика ужас. Он не знал, как долго дрожал под одеялом, он также не знал, что делать и не мог ничего делать. Страх подействовал парализующе. Бежать было некуда. Спрятаться больше негде.