Случаи. Шутки. Афоризмы - Фаина Раневская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему вы не пишете мемуаров?
— Жизнь отнимает у меня столько времени, что писать о ней совсем некогда.
Раневская на вопрос, как она себя сегодня чувствует, ответила:
— Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только ахнула…
— Паспорт человека — это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать, а паспорт лишь напоминает, что ты можешь жить, как восемнадцатилетняя.
Раневская говорила:
— Старость — это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирман — и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!
«Третий час ночи… Знаю, не засну, буду думать, где достать деньги, чтобы отдохнуть во время отпуска мне, и не одной, а с П.Л. (Павлой Леонтьевной Вульф). Перерыла все бумаги, обшарила все карманы и не нашла ничего похожего на денежные знаки…» 48-й год, 30 мая.
(Из записной книжки народной артистки.)
Раневская с негодованием заявляет: — Ох уж эти несносные журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне, не соответствует действительности.
— Старая харя не стала моей трагедией — в 22 года я уже гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила . старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!»
Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала душиться только в старости».
Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки… Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!
— Одиноко. Смертная тоска. Мне 81 год…
Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину. Сняли мне домик за городом и с сортиром. А в мои годы один может быть любовник — домашний клозет.
— Стареть скучно, но это единственный способ жить долго.
— Старость, — говорила Раневская, — это время, когда свечи на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идет на анализы.
— Старость, это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.
Раневская сказала Зиновию Паперному:
— Молодой человек! Я ведь еще помню порядочных людей… Боже, какая я старая!
— Воспоминания — это богатства старости.
— Успех — единственный непростительный грех по отношению к своему близкому.
— Спутник славы — одиночество.
— Одиночество как состояние не поддается лечению.
— Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя.
— Оптимизм — это недостаток информации.
Подводя итоги, Раневская говорила: — Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни недопоказанной. Я недо…
— У меня хватило ума прожить жизнь глупо.
— Жизнь моя… Прожила около, все не удавалось. Как рыжий у ковра.
— Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй.
— Ничего кроме отчаянья от невозможности что-либо изменить в моей судьбе.
Глава II
КОЛЛЕГИ, ИЛИ ТВОРЧЕСКАЯ КОММУНАЛКА
«Мне попадаются не лица, а личное оскорбление!»
Раневская
Раневская жила в большой коммуналке — в мире искусства — так, как лишь и можно там выжить: ворча, огрызаясь, руками и ногами вцепившись в дверь собственной комнатушки.
«Для меня всегда было загадкой — как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать бездари: никто к вам не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя мысль неглубокая?»
(Раневская, из зап. книжки)
Раневская говорила:
— Птицы ругаются, как актрисы из-за ролей. Я видела как воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Все, как у людей.
— Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно.
— Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости рвать зубы. Ведь знаете, как будто бы Станиславский не рождался. Они удивляются, зачем я каждый раз играю по-новому.
О новой актрисе, принятой в театр «Моссовета»:
— И что только ни делает с человеком природа!
— У нее не лицо, а копыто, — говорила об одной актрисе Раневская.
— Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, — говорила она о другой.
Главный художник «Моссовета» Александр Васильев характеризовался Раневской так: «Человек с уксусным голосом».
О коллегах-артистах:
— У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у гусара.
— У него голос — будто в цинковое ведро ссыт.
Об одном режиссере:
— Он умрет от расширения фантазии.
— Пипи в трамвае — все, что он сделал в искусстве.
Раневская о проходящей даме: "Такая задница называется «жопа-игрунья».
А о другой: «С такой жопой надо сидеть дома!»
Обсуждая только что умершую подругу-актрису: — Хотелось бы мне иметь ее ноги — у нее были прелестные ноги! Жалко — теперь пропадут…
Однажды Раневская участвовала в заседании приземной комиссии в театральном институте.
Час, два, три…
Последней абитуриентке, в качестве дополнительного вопроса, достается задание:
— Девушка, изобразите нам что-нибудь очень эротическое, с крутым обломом в конце…
Через секунду приемная комиссия слышит нежный стон:
— А… аа… ааа… Аа-а-а-пчхи!!!
Раневская и Марецкая идут по Тверской. Раневская говорит:
— Тот слепой, которому ты подала монетку, не притвора, он действительно не видит.
— Почему ты так решила?
— Он же сказал тебе: «Спасибо, красотка!»
Встречаются Раневская и Марлен Дитрих.
— Скажите, — спрашивает Раневская, — вот почему вы все такие худенькие да стройненькие, а мы — большие и толстые?
— Просто диета у нас особенная: утром — кекс, вечером — секс.
— Ну, а если не помогает?
— Тогда мучное исключить.
— Критикессы — амазонки в климаксе.
— Когда нужно пойти на собрание труппы, такое чувство, что сейчас предстоит дегустация меда с касторкой.
— Деляги, авантюристы и всякие мелкие жулики пера! Торгуют душой, как пуговицами.
Режиссера Варпаховского предупреждали: будьте бдительны. Будьте настороже. Раневская скажет вам, что родилась в недрах МХАТа.
— Очень хорошо, я и сам так считаю.
— Да, но после этого добавит, что вас бы не взяли во МХАТ даже гардеробщиком.
— С какой стати?
— Этого не знает никто. Она все может сказать.
— Я тоже кое-что могу.
— Не делайте ей замечаний.
— Как, вообще?!
— Говорите, что мечтаете о точном психологическом рисунке.
— И все?
— Все. Впрочем, этого тоже не говорите.
— Но так же нельзя работать!
— Будьте бдительны.
Варпаховский начал издалека. Причем в буквальном смысле: на некотором расстоянии от театра. Репещии происходили наедине с Раневской, на одной из скамеек Сретенского бульвара. Ей это показалось забавным: заодно и воздухом можно дышать.
— Фаина Георгиевна, произносите текст таким образом, чтобы на вас не оборачивались.
— Это ваше режиссерское кредо?
— Да, пока оно таково.
— Не изменяйте ему как можно дольше. Очень мило с вашей стороны иметь такое приятное кредо. Сегодня дивная погода. Весной у меня обычно болит жопа, ой, простите, я хотела сказать спинной хрэбэт, но теперь я чувствую себя как институтка после экзамена… Посмотрите, собака! Псина моя бедная! Ее, наверно, бросили! Иди ко мне, иди… погладьте ее немедленно. Иначе я не смогу репетировать. Это мое актерское кредо. Пусть она думает, что ее любят. Знаете, почему у меня не сложилась личная жизнь и карьера? Потому что меня никто не любил. Если тебя не любят, нельзя ни репетировать, ни жить. Погладьте еще, пожалуйста…
Когда перебрались в театр и отвлекаться стало не на что, Раневская взяла свое. Она репетировала только с теми актерами, с которыми хотела. Ее собирался бить один из артистов, которому она сделала грубое замечание насчет несвоевременного выхода, — реплику Раневская действительно подала очень тихо.
— А вы говорите громче, тогда я услышу, — сказал бедняга, и без того уязвленный эпизодической ролью санитара, которую вынужден был исполнять.
— Что?! Кто это?! Я впервые вижу вас в театре. Это рабочий сцены? Я не работаю с любителями! Скажите, чтобы меня немедленно заменили.
Ее, конечно, никто не собирался менять.
