Белый лебедь - Линда Ли

Отбросив остатки запретов, еще сохранившихся в ней, Софи позволила атласной накидке медленно упасть с плеч. Вздох восхищения пронесся по залу. Он начался с первых рядов, оттуда, где стояли обитые бархатом стулья, и волной докатился до разукрашенных ярусов элегантных лож, когда малиновое платье с низким вырезом открыло ее кремово — белую кожу.

И Софи ощутила, как публику охватывает желание.

Уверенность наполнила ее до краев, как вино до краев наполняет бокал, и она взяла со стойки свою виолончель и незаметно кивнула пианисту, чтобы тот присоединился к ней на сцене. Взволнованный гул мгновенно стих, концертный зал погрузился в тишину, полную и ясную, — не слышно было даже шепота.

Она чувствовала аудиторию, чувствовала ее ожидание, которое было так же осязаемо, как нежное прикосновение, пока усаживалась на стул с изяществом истинной леди, а потом медленно поставила инструмент между ногами движением, которое один из ее самых настойчивых поклонников назвал соблазнительной смесью смелой непринужденности и потрясающей эротичности.

Зал затаил дыхание. Софи наслаждалась этим моментом, закрыв глаза в хрустальном пространстве совершенного покоя, в то время как аудитория ждала, а смычок еще парил в воздухе. И вот настал этот миг, и она забыла о лицах и обожании, и весь мир исчез, когда она поднесла смычок к струнам и зал заполнила ослепительная, живая популярная мелодия, которая заворожила каждого сидящего в зале. Она играла с такой страстью и красотой, что никому и в голову не пришло, что вещь, которую она исполняет, технически вовсе не сложна и совершенно не похожа на то, что она играла, когда мир считал ее вундеркиндом. Никакого Бетховена. Никакого Баха, ее самого любимого композитора.

После этого она исполнила репертуар любимых оперных фрагментов, переложенных для виолончели, перемежаемых несколькими возбуждающими сердце вальсами, и взяла последнюю оставшуюся крепость Европы ослепительным стаккато, от которого публика пришла в полнейший восторг.

Зал был покорен. Она чувствовала это, но к концу представления, исполняя вещь, отличную от остальных, с более сложной композицией, в которую она бросилась, потому что не могла ничего с собой поделать, она начала смаковать каждую ноту, придавая ей нужную форму. Неожиданно, на одно мгновение, она вернулась назад, в Бостон, к долгим часам, когда была поглощена своими занятиями, когда играла, чтобы достичь совершенства.

Но тут она вспомнила, где находится и для чего пришла сюда эта публика. Ради эффектов и вибрато. Ради зрелища и представления. И она быстро заиграла дуэт Данци для виолончели и флейты, и флейтист, повинуясь ее знаку, тоже вышел на сцену.

Потом, когда репертуар был исчерпан, она сыграла два раза на бис. И вот уже она в гримерной за сценой, заваленной цветами от почитателей ее таланта. Ее осыпала комплиментами ее свита, которая ездила за ней по всей Европе.

— Ты была великолепна!

— Ты была потрясающа! — Софи улыбалась рассеянно, она еще была там, на сцене, она еще видела публику и слышала восторженные аплодисменты, адресованные ей. Генри Чеймберс демонстративно расцеловал ее в обе щеки. Это был низенький человечек с темно-карими глазами и белокурыми волосами. И он был предан Софи.

Диндра Эдвардс сидела развалясь на диване, ее золотисто — рыжие волосы были искусно уложены, длинные тонкие пальцы сжимали бокал с шампанским.

— Да, ты была сногсшибательна. Но тебе нужно привести себя в порядок, cherie (Малышка (фр.) (прим. пер).). Здесь сливки сливок. Могущественные политики. Богатые промышленники. Ты можешь выбрать кого угодно.

Действительно, через несколько минут помещение наполнилось знаменитостями и политическими деятелями, которые старались держаться поближе к Софи.

— Мисс Уэнтуорт, — обратился к ней мэр Вены, и все голоса умолкли. — Вы были божественны.

— Благодарю вас, сэр. — Звук ее голоса был похож на прикосновение мягкого бархата. — Ваш город — это драгоценность, и я в восторге от возможности выступить здесь.

— Разумеется, вы нам нужны! И теперь, когда в «Сенчури» появилась эта статья, еще больше людей узнают о вашем таланте. Мы не могли позволить, чтобы вы завершили ваше эффектное турне, не выступив в нашем городе!

Статью организовала Диндра, сказав, что известность — это именно то, что нужно, чтобы превратить ее карьеру из умеренно успешной в бешено триумфальную. Никто не мог сравниться с Диндрой, когда нужно было привлечь внимание влиятельных особ. И она добилась того, что журнал разместил блестящую статью на первых страницах, сопроводив ее отпечатками с гравюр на дереве, изображающих Софи, и превратив ее в музыканта, которого теперь знали все.

Кажется, только Софи заметила, что в статье не было ни одного упоминания об особенностях ее игры, равно как и обзора ее мастерства — только широко развернутое утверждение, что она талант, выступления которого нельзя пропустить. Диндра и Генри пришли в восторг от этого потока похвал.

Однако Софи поняла скрытый смысл статьи. Ее выступление нужно видеть, но это всего лишь зрелище. Поставьте ее рядом с Пабло Казальсом, который дебютировал всего за год до нее и уже прославился как гениальный музыкант, — и она не выдержит сравнения.

Она отбросила эту мысль. Нельзя же угодить всем. Она решила играть в такой манере шесть месяцев назад, после своего первого концерта, который ее разочаровал. Теперь это в прошлом. Ей нужно выступать, и Европа дает ей эту возможность.

К ней подошел пожилой человек со старомодными очаровательными манерами; он взял ее за руку и запечатлел воздушный поцелуй, не коснувшись губами пальцев.

— Мисс Уэнтуорт, у меня просто дух захватывало.

— Благодарю вас, — промолвила она, адресовав ему самую соблазнительную из своих улыбок.

— Вы, должно быть, меня не помните? — Софи удивленно наклонила голову, и ее рубиновые серьги сверкнули в свете люстр.

— Вижу, что не помните. Я repp Вильгельм, — объяснил он с сильным немецким акцентом. — Мы встречались когда-то. В Бостоне.

Она замерла.

Джентльмен склонил голову.

— Конечно, прошло много лет. Вам тогда было, вероятно, шестнадцать или семнадцать лет. Я видел, как вы играли для гостей в доме губернатора.

Воспоминания о том вечере до сих пор сохранились в ее памяти.

— Насколько я помню, — продолжал он, сверля ее светлыми глазами, — вы играли тогда совсем иначе. Вы исполняли Иоганна Себастьяна Баха. Третью сюиту для виолончели до мажор. Анданте было великолепно. Я прекрасно помню ваше выступление.

Как и она сама. Она родилась, чтобы исполнять Баха, и в тот вечер она его исполняла. То был вечер триумфа и славы — вечер, когда она дала свой первый концерт в небольшом кругу накануне своего восемнадцатилетия и незадолго до выступления в Большом дебюте.