Сочинения. Том 1 - Александр Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, что? В путь?
Часть первая
Глава первая. Время – главный враг человечества
Я не люблю рассказывать журналистам свою биографию,
потому что каждый раз рассказываю ее по-разному
и забываю предыдущий вариант
Энди Уорхолл
Ассистент кафедры нормальной физиологии боковского медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года в половине девятого вечера после полудня.
Вот, собственно – главное событие романа. Этим все и закончится. Так что, если вам интересен сюжет, можно закрыть книгу и не терять драгоценного времени. Не терять своего драгоценного времени. Хотя. Хотя все могло сложиться иначе. Как знать?
Все могло случиться иначе. Могло ли все сложиться иначе?
Нет. Впрочем, как знать? Как знать?
Любителям заглянуть на последнюю страницу
Ассистент кафедры нормальной физиологии боковского медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года в половине девятого вечера после полудня.
Все.
Человек не рождается демиургом. Он становится таковым, под воздействием тех или иных обстоятельств. Читай тех или иных отражений, ибо все, буквально все, с чем приходится нам сталкиваться – всего лишь отражения чего-то большего. А что именно представляет собой это «большее» нам не дано осознать в полной мере.
Думаю, эта мысль имеет право на существование, равно как и всякая другая, даже если это кому-нибудь не нравится. Даже если это кому-нибудь не нравится.
Да.
Чтобы там не говорили, жизнь довольно крепко обнимает человека и держит его в своих объятиях до самой смерти. Страх, азарт, лень, малодушие – вот щупальца жизни, способные победить отчаяние, болезнь, уныние, гнев. Щупальца эти не дают нам попасть под машину, упиться до смерти, протянуть близорукому аптекарю деньги для покупки яда.
Случается всякое. Безусловно. Случается, попадают под машину, упиваются до смерти, травятся. Но это уже из разряда событий. Об этом говорят. Иногда шепотом. Не то, чтобы сплошь, да рядом. Скорее, исключения из правил.
Хотя, были времена… Но. Времена оставим журналистам и историкам. Это их хлеб. И это их хлев. Дурной каламбур. Простите, не смог удержаться.
Повседневность.
Повседневность – нечто среднее, бестелесное, то, что отдаленно напоминает дряхлеющее тело, но не имеет отражения, а потому не беспокоит нас никогда. Никогда. Никогда. Не смог удержаться.
Вселенская любовь
Никогда не забуду восторженных глаз этой девочки, преподавательницы музыкального училища, что по причине безответной любви пыталась повеситься на кухне, пока мать вышла прогуляться с кривоногим псом по имени Боба, понурым альбиносом с гомосексуальными наклонностями.
Веревка оборвалась, и вот – волшебное возвращение к жизни.
С момента самоубийства до нашей встречи прошло что-то около полутора лет. Счастливая улыбка намертво приклеилась к ее хорошенькому, еще недавно осмысленному личику. Теперь ее радовали самые простые вещи, и каждый день наполнился сыгравшей с ней злую шутку любовью. Любовью ко всем и каждому в отдельности.
Ко всем и каждому в отдельности.
Хотите знать, что такое вселенская любовь? Вот это и есть вселенская любовь.
Все могло сложиться иначе.
Алексей Ильич и бродяга
Все могло сложиться иначе.
Предположим, Алексей Ильич не пошел сразу же домой, а задержался во дворе. Увидел сырого, источающего ароматы трав седобородого бродягу на бревнышке, присел рядом, угостил его сигаретой, закурил сам. Помолчали. Бродяга (по причине каждодневного страдания среди бродяг множество нежных отзывчивых людей) спрашивает, – Что-то случилось? Или, – Что случилось? – Мы заблудились. Мне кажется, мы заблудились. Я заблудился. Шел, как будто, в одном направлении, а оказался… черт его знает, где оказался. Ничего не понимаю. Вы не знаете, где мы? Я потерял компас. – Вы ходите с компасом? – Иногда. А вы не знаете где мы? – На бревнышке, – и, немного помолчав, – все хорошо.
Вот – золотое слово заблудшему.
Вот – голова на материнских коленях.
Вот – пробуждение от кошмарного сна, – Все хорошо. Теперь все будет хорошо. – Откуда вы знаете? – Я уже давно здесь сижу.
Дальше смех или слезы, все равно.
Разрешение.
И все. Все. Никакого демиурга и никакого романа. А уж если и роман, так не о Ягнатьеве вовсе, а о бродяге том седобородом, влажно пахнущим травами.
Или о девочке. Можно было бы развить линию девочки, и создать нечто жизнеутверждающее. То, в чем мы все так нуждаемся теперь. Нуждались и прежде, но теперь – в особенности. Можно было бы развить линию девочки, но это не мое.
А можно было бы поведать читателю полную костров и морских звезд историю путешествий бродяги.
И в том и в другом случае пришлось бы использовать факты биографии. Наблюдать, оборачиваться, отслеживать, сопоставлять, анализировать, что, в конечном счете, обязательно приведет к тем же самым эпизодам, что я собственно изложил в нескольких предложениях. Так что это не мое.
Можно было бы сформулировать совсем коротко: девочка в петле, бродяга на бревнышке. Или: бродяга на бревнышке, девочка в петле. Круг замкнется и в том, и в другом случае. Круг имеет обыкновение замыкаться.
Да.
Ничего общего с пессимизмом. Ближе к поэзии. Никакого пессимизма. Настоящая поэзия всегда несет в себе код грусти. Аксиома.
Аксиома для всякого пишущего (читающего) человека: стоит прикоснуться к фактографии, круг замыкается. Всегда.
Можно проверить на любом произведении, изуродованном сюжетом.
На любом, буквально, произведении: живопись, графика, кино, роман и прочее и прочее.
«Изуродованном» – субъективно. Очень и очень субъективно. И, наверное, несправедливо. Кого-то может интересовать как раз сюжет. И в этом нет ничего предосудительного. Ничего предосудительного.
Фраза моя содержит в себе резкость и неприязнь. Плохо. Знаю, очень плохо, но не смог удержаться. Простите великодушно. Кто-то без сюжета и жить не может.
Как не крути, дворцы бракосочетания и морги всегда заполнены людьми. Не мог удержаться.
Нужно, нужно быть сдержаннее. В словах, мыслях, обращениях, советах и прочее и прочее. Вокруг люди. И вокруг, и в себе. Люди, люди. Много людей. Но и моя точка зрения имеет право на существование, равно как и всякая другая, даже если это кому-нибудь не нравится.
Много людей.
По моим наблюдениям людей очень много. Много больше, чем мы думаем. И все поголовно нуждаются в любви. Следовательно, любовь в нас заложена. Когда нам кажется, что мы никого не любим (в жизни каждого из нас случаются такие эпизоды), мы заблуждаемся. В противном случае, за всю историю своего существования, человечество так и не сумело бы почувствовать Бога.
Вот, говорят: Бог – любовь.
Употребление слова «любовь», а уж, тем более, многократное употребление слова «любовь», не есть признак ее отсутствия, как утверждают многие. Скорее – это признак высочайшего смущения, когда рассудок отсутствует, и речевой аппарат совершенно самостоятельно конструирует слова, словосочетания и предложения. Подбирает то, что лежит на поверхности, то, над чем задумываться и не нужно вовсе. Не нужно. Вообще, подчас складывается впечатление, что органы людей живут самостоятельной жизнью. Человек – сам по себе, а органы – сами по себе.
Да.
Однако пора вернуться к Алексею Ильичу Ягнатьеву. А не вернуться ли нам к Алексею Ильичу Ягнатьеву? Вернуться. Обязательно вернуться.
Да не забыть о Гоголе. Николае Васильевиче. Гоголь не был первым авангардистом, как утверждают многие, просто раньше других, первым пришел он на исповедь. Факт.
Факт. Факты. Факты биографии. На мой взгляд, факты биографии персонажа не имеют существенного значения. События в жизни людей родственны их внешности. А люди, в сущности, похожи друг на друга: руки, ноги, уши, нос… Редко встретишь кого-нибудь с хвостом. Бывает, за всю жизнь не встретишь. То же самое и факты биографии. Рождение, влюбленность. Развод, брак, дети. Успехи, падения. Убийства. Самоубийства. Убийства. Брак, развод. Какой скукотищей тянет от всей этой белиберды! Все – железнодорожные будни с одутловатыми чемоданами, заспанными путешественниками и терпким запахом кражи. Картина жизни – большой и тяжелый как наваристый куриный бульон вокзал со стертыми лицами и вычурными позами. Можно бесконечно долго бродить по его анфиладам, часами стоять, прислонившись к скользкой мраморной стене, выходить на хрустящий перрон и возвращаться, закрывать глаза и открывать глаза, засыпать и пробуждаться – картина останется прежней. Сломанные в коленях ноги, выросшие из одежды тела, черные капли на зеркалах и пузырьки, пузырьки, пузырьки, слоняющиеся в пустоте, как им заблагорассудится.
