Вам решать, комиссар! - Ханс Кирст

— Но это же Гольднер! Его нельзя принимать всерьез! Писать он, конечно, умеет, не отрицаю. Но готов написать что угодно и о ком угодно, если ему за это заплатят. И никаких угрызений совести.

Знаете, Гольднер — старый холостяк, и в его квартире вечно ошиваются десятки девиц, которым он безжалостно дает отставку, когда они надоедают. У него репутация исключительно компанейского парня, его всюду рады видеть — как когда-то и нашего Шмельца. Но Шмельц оказался слишком доверчив и не сумел разгадать склонность этого типа к интригам и его способность любой ценой раздуть скандал. Представьте, Шмельц его защищал, даже когда Гольднер перебежал от нас в «Мюнхенские вечерние вести» — к Вардайнеру, нашему главному конкуренту. И причем только потому, что там больше заплатили.

Этот Гольднер был главной фигурой во всем том свинстве, происшедшем после его ухода и едва не подорвавшем нашу добрую репутацию. Нужно очень подумать, прежде чем поверить хоть единому его слову.

Казалось, комиссар Циммерман испытывает сам себя, насколько хватит его главного качества — терпения. Не трогаясь с места, он наблюдал и ждал. Фельдер, столь же невозмутимый, — рядом. Оба опирались о ствол дерева.

Сотрудники криминальной и дорожной полиции под критическим взором Циммермана сосредоточенно трудились, стараясь не мешать друг другу. Циммерман ждал предварительного заключения медэксперта Рогальски. Они с Фельдером знали, что от него зависит все дальнейшее.

Рогальски был гарантией обстоятельности и точности. Именно за эти качества он унаследовал место своего предшественника и учителя Келлера, безусловно, лучшего из экспертов, когда-либо работавших в полиции. Ему недоставало гениальных способностей Келлера, служивших предметом зависти коллег, но вполне хватало его важнейших качеств — внимания и ответственности.

— Вы когда-нибудь встречались с Хорстманом? — спросил Фельдер.

— Это было неизбежно, — усмехнулся Циммерман. — Он делал все, чтобы не остаться незамеченным. И общение с ним было делом весьма утомительным. Он как-то даже попытался обскакать меня по делу группового убийства в корчме для иностранных рабочих. И это ему почти удалось. Знал он тогда больше, чем было во всех материалах полиции. Думаю, из него вышел бы неплохой криминалист.

Прежде чем Фельдер оправился от удивления, вызванного этим признанием Циммермана, появился Рогальски. Он был похож на младшего брата своего учителя Келлера — столь же маленький, невзрачный, серенький, как мышка. Докладывал тихо и обстоятельно.

— Хорстмана переехали автомобилем, что вызвало множественные повреждения: проломлен череп, размозжены грудная клетка и брюшная полость с повреждением жизненно важных внутренних органов, многократные переломы костей голеней. Эти ранения могли возникнуть только при повторном наезде на жертву.

— Значит, убийство, — констатировал Фельдер.

— Ничего не поделаешь, — уныло подтвердил Рогальски.

— Вы не знаете, куда подевался Хорстман? — спросил Вольрих, самый молодой, но и самый педантичный из всего руководства «Мюнхенского утреннего курьера». Вопрос адресован был Лотару, редактору воскресного приложения. Лотар, худосочный блондин, сидевший в третьем ряду столов в главном зале Фолькс-театра, был полностью поглощен Антонией Бауэр, одной из трех секретарей редакции.

— Хорстман мне не докладывает, — недовольно буркнул он.

— Не удивляйтесь, что я спросил вас, ведь вы немало покуролесили вместе.

— А вы, — отметил Лотар с недвусмысленным намеком, — лучший друг его жены. Почему бы не попробовать узнать у нее?

Вольрих холодно усмехнулся.

— Не надо сплетен, Лотар! Это может испортить добрые отношения в редакции — а за них отвечаю я.

— Передать Хорстману, что вы его ищете, если он появится? Или поручить это его жене?

— Пить меньше надо! — оборвал его Вольрих и отошел.

Максимилиан Лотар проводил его довольным взглядом, не замечая озабоченного лица Антонии Бауэр.

— Знал бы он только, — заметил со смехом, — что влип уже по уши и с ним еще пара местных жеребчиков! Они и представить не могут, какой сюрпризик приготовил им Хорстман!

— Ты перепил, — осторожно заметила Антония.

— За счет издательства — всегда, в любом количестве и с удовольствием. — Он обнял ее одной рукой. — Не волнуйся. Ночь еще долгая, и скоро я буду в лучшей форме. Особенно когда дойдет до того, что задумал Хорстман. Он собрался вычистить Авгиевы конюшни перед самой широкой публикой.

— Вы с Хорстманом воображаете, что можете творить что угодно, не считаясь с желанием тех, кому вы продались, — скептически возразила Антония. — Но ведь говорят: кто платит, тот и заказывает музыку.

— Да, нас купили, но почти за бесценок! Мы это поняли, и Хорстман решил действовать. Он, так сказать, заложил бомбу с часовым механизмом. И когда придет время, дорогая, кое-кому здесь придется попотеть. Или, придерживаясь газетных штампов, «мы будем свидетелями великих событий».

Капитан Крамер-Марайн в профессиональных кругах считался исключительным экспертом по дорожным происшествиям. На Нойемюлештрассе он прибыл, чтобы провести экспертизу на месте аварии, в результате которой погиб человек, а водитель скрылся.

— И вы здесь, — удивленно заметил он своим неприятно высоким голосом, завидев Циммермана. — Случайно?

— Случайно — как всегда на месте убийства.

Они выжидательно оглядели друг друга в свете фар. Циммерман дал коллеге время опомниться и спросить:

— Если я верно информирован, здесь произошел наезд?

— Вот именно, — буркнул Циммерман, — но, судя по всему, речь идет не о несчастном случае, а об убийстве.

— Это точно? — переспросил Крамер-Марайн.

— В нашем деле ничего не точно, — спокойно ответил Циммерман, — но пока нет доказательств, приходится довольствоваться подозрениями, а уж в данном случае они весьма весомы.

Крамер-Марайн надолго задумался, а потом заявил:

— Если вы так утверждаете, значит, здесь что-то есть. Попробуем исходить из этого. Как вы планируете работу?

— Думаю, коллега, мы, как говорится, пойдем каждый своим путем и общими силами добьемся результата, — спокойно пояснил Циммерман.

— А как конкретно вы это представляете?

— Очень просто. Вы и ваши люди займетесь автомобилем, а Мы — трупом. И так — каждый своим путем — выйдем на убийцу.

— То есть бег наперегонки? — Капитан одобрительно подмигнул Старому Льву. — Ну что ж, пожалуйста.

— Но я рассчитываю, что вы выделите сотрудника для связи с моим отделом, лучше всего вашего техника Вайнгартнера. От нас на связи будет инспектор Фельдер. При необходимости будем решать вопросы вместе. Устраивает?

Крамер-Марайн кивнул, не скрывая удивления.

— С чего это вы так всерьез беретесь за дело? Ведь речь идет о самом заурядном случае?

— Хорошо, если бы вы оказались правы, дорогой коллега. — Циммерман вдруг почувствовал ужасную усталость. Уже третью ночь на этой неделе он проводил без сна. — Погибший — это небезызвестный Хайнц Хорстман.

— Слышал-слышал, — подтвердил Крамер-Марайн, окинув скептическим взглядом тело. — О нем говорили, что он идет по трупам. А теперь и сам — труп…

— Такие трупы хуже адской машины, — заметил Циммерман. — Боюсь, что это как раз тот случай. Вы верите в предчувствие? Без него в большинстве случаев и делать нечего.

Анатоль Шмельц все еще заинтересованно и покровительственно наблюдал за бурлением журналистского бала, замечая при этом все, что можно было бы использовать быстро и с пользой.

Он не проглядел министра со слишком тесно прижавшейся к нему секретаршей, видного телевизионного редактора с некоей фройляйн Мелиссой, любыми средствами пытавшейся стать телевизионной звездочкой. В уголке — известного театрального критика в жарких объятиях жены директора театра. А в фойе — знаменитого репортера с известной всему Мюнхену шлюхой. И наконец, иностранного дипломата в обществе лирически настроенной девицы, внучки одного из известных поэтов. Каждый из них, разумеется, пытался использовать партнера в своих интересах.

Анатоль фиксировал все это со снисходительной усмешкой. Улыбался он и тогда, когда заметил, что к нему в сопровождении жены направляется Петер Вардайнер, шеф-редактор «Мюнхенских вечерних вестей». Ведь в душе он был убежден, что бояться их нечего, он уже взял над ними верх, как и над многими другими. И этот вечер тому доказательство. Теперь он наверху, и каждый миг снова убеждается в этом. Это его уважают и боятся.

Ведь премьер-министр кивнул ему благосклонно, и жена его тоже. И министры не скупились на многообещающие улыбки. И даже крупнейший банкир — Шрейфогель, один из богатейших людей на свете, не просто кивнул, а по-настоящему ему поклонился.