Правило двух минут - Роберт Крейс

— Дайте мне эти чертовы деньги!

Последняя кассирша выкладывала на стойку пачки долларов, когда из хранилища вернулся Марченко, неся на плече объемистую сумку. Крупные суммы всегда держат в хранилище.

— Мы круты? — спросил Парсонс.

— Мы богаты, — ответил Марченко, улыбнувшись под маской.

Парсонс застегнул молнию на сумке. Если пакетик с краской лопнет, деньги пропадут, но его самого защитит нейлоновая сумка. Иногда на пакетиках стоят таймеры, иногда они снабжаются взрывателями, которые срабатывают, как только ты выходишь из банка. Если пакетик разорвется, копы будут искать парня с несмываемым пятном на одежде.

Они стояли с деньгами, оглядывая банк и распростертых на полу людей.

Марченко, как всегда — фирменный знак, — помахал на прощание рукой.

— Не вставать, смотреть в пол. Если поднимете головы, последним, кого увидите в своей сраной жизни, буду я.

Они вышли из банка: сначала Марченко, следом за ним Парсонс, даже мельком не взглянувший на убитого им человека. Его охватила лихорадочная горячка — поскорее добраться до дома и пересчитать деньги. Уже в дверях Парсонс обернулся — напоследок убедиться, что все по-прежнему неподвижно лежат на полу, и, конечно, так оно и было…

…потому что грабить банки чертовски просто.

Он шагнул на залитую солнцем улицу.

Как только грабители переступили порог, Линн Фелпс сверилась с часами. Восемнадцать минут четвертого; девять минут прошло с того момента, как двое вырядившихся в черное придурков с большими пушками вломились в банк. Опытные грабители знают, что у них меньше двух минут, чтобы забрать деньги и смыться. Две минуты — это минимальный срок, необходимый для того, чтобы банковские служащие включили сигнализацию, звонок поступил в специальную службу охраны, а полиция моментально отреагировала на информацию об ограблении. Каждая секунда промедления увеличивала шансы на поимку преступника. По истечении двух минут профессионал удрал бы из банка независимо от того, удалось ему взять деньги или нет. Линн Фелпс понимала, что эти двое — новички, которые по глупости проторчали в банке целых девять минут. Рано или поздно их сцапают.

Линн Фелпс лежала на полу, выжидая. Перебор. Десять минут. Она закряхтела.

Линн Фелпс не знала точно, что творится на улице, но у нее появилась неплохая мысль.

Парсонс выходил из банка спиной вперед, желая удостовериться, что ограбленные люди не ринутся вслед за ними. Пятясь, он врезался в Марченко: тот остановился в нескольких футах от двери.

— Полиция! Не двигаться. Стойте смирно, — разнесся над стоянкой усиленный мегафоном голос.

Парсонс за доли секунды понял, что произошло. За стоянкой были припаркованы два неприметных седана, черно-белые полицейские машины блокировали проезд. Дальше виднелся помятый фургончик класса «эконолайн». Крепкие ребята в штатском засели за автомобилями, наставив на Марченко и Парсонса пистолеты, автоматы и винтовки. Два офицера в форме стояли по обе стороны ближайшей машины.

— Ух ты, — выдавил Парсонс.

Он не испугался и даже не слишком сильно удивился, хотя сердце бешено заколотилось в груди. Марченко, не колеблясь, поднял винтовку и начал стрелять. Парсонс воспринял это как команду к действию и тоже открыл огонь. Их модифицированные, безупречно отлаженные М-4 осыпали полицейских градом пуль. Парсонс почувствовал легкие уколы в живот, грудь и левое бедро, но почти не обратил на них внимания. Он отшвырнул пустую обойму, вставил новую и передернул затвор. Пригибаясь, он двинулся к черно-белым машинам, ошарашенный ответной пальбой. В этот момент Марченко упал. Как марионетка, у которой перерезали все нити.

Парсонс растерялся, не зная, куда бежать и что делать; оставалось только стрелять. Переступив через тело Марченко, он увидел, что один из мужчин, прятавшихся за седанами, держит винтовку, очень похожую на его собственную. Парсонс дернулся вбок, но чуть-чуть не успел. Пули пробили жилет, и он покачнулся. Мир вдруг подернулся серой пеленой, и в голове зазвучала музыка, но совсем не такая, как после амфетаминов. Его правое легкое разлетелось в клочья, аорта лопнула, но Парсонс этого не знал. Он всем весом обрушился на землю, но даже не ощутил удара. Тяжело упал на спину, но не почувствовал, как стукнулся головой о бетон. Он понял только — с ним что-то не в порядке, ужасно не в порядке, но он все еще не мог поверить, что умирает.

Неясные тени парили над ним, но он не узнавал их, да они его и не волновали. Кровь хлынула в брюшную полость, давление упало, но Парсонс думал о выручке. Его последние мысли были о деньгах, об этих новеньких зелененьких бумажках, которые они украли и припрятали. За каждым долларом крылась и мечта, и фантазия. Миллионы несбывшихся желаний, которые оказались за пределами его досягаемости и ускользали все дальше и дальше. Парсонс всегда знал, что грабить банки нехорошо, зато ему страшно нравился сам процесс. Марченко сделал их богатыми.

Парсонс увидел деньги.

Они ждали его.

Затем произошла остановка сердца, дыхание оборвалось, и только тогда мечты о деньгах развеялись в жарком мареве Лос-Анджелеса.

Две минуты давно истекли.

Парсонс и Марченко не уложились в график.

Часть 1

86 дней спустя

1

— Брось, ты далеко не старик. В наше время сорок шесть — это не возраст. Еще вдоволь поживешь для себя.

Холмен не ответил. Он пытался решить, как лучше упаковать вещи. Все его аккуратно сложенное имущество спокойно помещалось на кровати: четыре белые майки, три пары шорт от «Хейнс», четыре пары белых носков, две рубашки с коротким рукавом (бежевая и клетчатая), брюки цвета хаки плюс одежда, в которой его арестовали за ограбление банка десять лет, три месяца и четыре дня назад.

— Макс, ты меня слышишь?

— Мне нужно собрать все это добро. Как думаешь, оставить то, старое? Не представляю, как я влезу в брюки десятилетней давности.

Уолли Фигг, директор Общественного исправительного центра, отчасти напоминавшего пересыльный пункт для федеральных заключенных, приблизился к кровати, чтобы получше разглядеть брюки, о которых шла речь. Он взял их и приложил к Холмену. На узких кремовых брюках все еще сохранились следы, оставшиеся после того, как полиция скрутила Холмена на полу Первого национального банка Калифорнии десять лет и три месяца назад. Рассматривая брюки, Уолли пришел в восхищение.

— Хорошо скроены, приятель. Итальянские?

— От Армани.

Уолли кивнул — ответ произвел на него глубокое впечатление.

— На твоем месте я бы их оставил. Стыдно разбрасываться такими красивыми вещами.

— С тех пор я располнел на четыре дюйма в талии.

Когда-то Холмен жил на широкую ногу. Он угонял машины, грабил грузовики и чистил банки. Быстро пойдя в гору, он, как заправский пылесос, на завтрак втягивал в себя амфетамин, а дозаправлялся бурбоном «Мэйкерс Марк». Он был такой дерганый от наркоты и постоянного похмелья, что о еде как-то не вспоминал. Вес он набрал в тюрьме.

Уолли сложил брюки.

— Я бы их оставил, — заявил он. — Форму ты снова наберешь, а в таких штанах пощеголять всегда приятно.

Холмен бросил брюки Уолли, хотя Уолли и был коротышкой.

— Лучше пусть прошлое останется в прошлом.

Уолли снова с восхищением посмотрел на брюки, затем печально взглянул на Холмена.

— Ты же знаешь, я не могу. Нам запрещено принимать что-либо от бывших клиентов. Могу передать их кому-нибудь из ребят по твоему усмотрению. Гудвиллу, например.

— Тебе виднее.

— Так ты хочешь, чтобы я отдал их кому-то конкретному?

— Мне без разницы.

— О'кей. Я разберусь.

Холмен снова принялся разглядывать свою одежду. Чемоданом ему служил пакет из бакалейного магазина «Альберстон». Строго говоря, Макс Холмен все еще считался заключенным, но пройдет меньше часа — и он на воле. По истечении определенного законом времени тебя не отпускают просто так на все четыре стороны; освобождение от федеральной опеки происходит постепенно. Для начала тебя на полгода определяют в колонию строгого режима, где время от времени устраивают экскурсии во внешний мир: консультации со специалистами по вопросам поведения, дополнительные консультации наркологов, если есть такая необходимость, ну и так далее. Потом тебя переводят в Общественный исправительный центр, где позволяют жить и работать в компании нормальных людей. На последнем этапе Холмен провел три месяца в ОИЦ в Венеции, штат Калифорния, в местечке на самом побережье, зажатом между Санта-Моникой и Мариной-дель-Рей; там он готовился к освобождению. Сегодня Холмену предстояло избавиться от круглосуточной федеральной опеки и перейти под так называемый надзор — после десятилетнего срока он станет свободным человеком.