«Если», 2012 № 08 - Журнал «Если»

— Вам нравится? — спросила Эдди.

— Думаю, подойдет. — Маэрлин Лоэгинс поставила чемодан возле кровати. — А не покажешь мне свою комнату?

Они вышли в коридор. Дверь в просторную спальню с окнами, выходившими на фасад дома, была открыта. Гудение оборвалось, и на пороге показалась маленькая фигурка.

— Сирил, — сказала Эдди, — это Маэрлин Лоэгинс. Она собирается у нас жить.

Было трудно предугадать реакцию Сирила: он мог просто продолжать стоять и смотреть в пол, или убежать обратно в комнату и скорчиться там в углу, или начать визжать и биться головой о стену.

— Май-эр-лин, — пробормотал Сирил.

— Как поживаешь, Сирил? — сказала Маэрлин Лоэгинс.

Сирил попятился, и они вошли в комнату. Хотя ему было почти шесть — на два года меньше, чем Эдди, — он был с ней одного роста, а волосы его настолько светлые, что казались белыми. Он поглядел мимо них своими бледно-голубыми глазами и отошел, волоча ноги.

— Клубничные птички, — проговорил он и плюхнулся на пол. — Там. — Он показал на стену за их спинами.

Эдди повернулась, заранее зная, что увидит. Поперек зеленой, залитой солнцем поверхности стены ползли два ряда теней, похожих на миниатюрные машинки, один ряд вверх ногами, другой так, как надо.

— Вот, — пояснила Эдди, показывая на тени. — Это он называет «клубничные птички».

Она не знала, откуда Сирилу пришло в голову подобное название, но он множество вещей нарекал по-своему. Например, кизиловое деревце, росшее во дворе у их соседей Мейеров, именовалось «пчелень», а колыбельки, в которых спали Гэйл и Гэри, — «качуки».

Маэрлин Лоэгинс какое-то время смотрела на тени, потом выглянула в одно из трех окон и села на пол рядом с Сирилом.

— И часто ты их видишь? — спросила она.

Сирил покачал головой.

— Вечером, — ответила за него Эдди, — когда есть солнце. В другое время их не увидеть.

— А ты знаешь, что это такое? — спросила Маэрлин Лоэгинс.

Сирил не ответил.

— Это машинки отражаются от крыши у вас перед окнами. От наклонной крыши над верандой дома напротив.

— Машинки? — переспросил Сирил.

— Машинки. Те, которые ездят по улице. Жестяная поверхность крыши отражает их и проецирует вам на стену.

Сирил молча уставился на силуэты. Эдди знала, что он может смотреть на них, пока тени не станут гуще и в конце концов не исчезнут. Маэрлин Лоэгинс легко коснулась его спины; потом она обхватила его одной рукой, и он прислонился к ней, немало удивив Эдди. Сирил ненавидел, когда незнакомые люди или даже те, кого он знал, подходили к нему слишком близко; можно было ожидать, что он отпрянет или оттолкнет от себя новую квартирантку.

Эдди прошла к своей кровати и плюхнулась на розовое покрывало. Отец обещал перегородить комнату, чтобы у нее было два окна, а у Сирила одно, и из каждой половины прямой проход к двери, но так и не собрался, а сейчас, когда начались занятия и он весь ушел в работу, скорее всего, и не соберется. Все равно даже с перегородкой это будет совсем не то, что иметь собственную комнату. Ей снова захотелось, чтобы Сирил уехал, чтобы родители отослали его в одно из тех мест, где, по словам маминых друзей, таким детям живется гораздо лучше; но она тут же устыдилась этих мыслей.

Маэрлин Лоэгинс поглядела на нее и улыбнулась.

— Аделаида, — сказала она, — ты не любишь смотреть на тени?

Эдди понравилась ее улыбка, а также то, что она сказала «тени», а не «клубничные птички», но ей не нравилось, когда ее называли полным именем.

— Зовите меня Эдди.

— Эдди?

— Все мои друзья зовут меня Эдди. Аделаидой меня называют только мама и другие взрослые.

— Хорошо, пусть будет Эдди.

— А вас как называть? Вы мисс или миссис? — Родители всегда говорили Эдди, что взрослых, если они не родственники, нужно называть по фамилии.

— Зови меня просто Маэрлин.

— Окей. — Эдди тоже улыбнулась. Может быть, если с ними будет жить кто-то вроде Маэрлин Лоэгинс, это даже лучше, чем иметь собственную комнату.

Маэрлин отправилась к себе распаковывать вещи, а Эдди и Сирил принялись играть с газетой, которую Сирил принес после завтрака. Эдди хотела было поглядеть, что за вещи станет вытаскивать Маэрлин из своего чемодана, но та искоса взглянула на нее, и Эдди стало ясно: она хочет, чтобы ее оставили одну.

— Айк, — сказал Сирил, отрывая от газеты первую страницу; Эдди узнала на фотографии улыбающееся лицо президента Эйзенхауэра. — Айк, — повторил Сирил, складывая из листка самолетик. Эдди не могла взять в толк, неужели он каким-то образом научился читать и скрывал это?

— Я голосую за Айка, — сказал Сирил.

Если Сирил знает, как читать, пусть даже чуть-чуть, то это значит, что он может пойти в школу! А вдруг все его битье головой о стену, дикие вопли и многочасовое ледяное молчание — просто притворство, чтобы увильнуть от школы, остаться дома и делать все, что хочется?

— Аделаида! Сирил! — раздался голос матери. — Отец пришел!

Сирил выронил свой бумажный самолет и зашаркал к двери, Эдди шла следом. Маэрлин стояла перед своей дверью.

— Папа вернулся, — пояснила Эдди. — Значит, скоро будем ужинать.

— Пошли, — сказал Сирил (слово вырвалось из его рта внезапно, словно пуля) и зашагал к лестнице, размахивая руками.

Сирил ел свою запеканку из лапши с тунцом, молча загребая еду ложкой, вместо того чтобы играть с ней или сидеть, глядя в тарелку, пока мать, потеряв терпение, не начнет кормить его сама. За едой Эдди разглядывала отца. С видом еще более усталым, чем обычно, он молча слушал, как мать обсуждает с Маэрлин ее обязанности по дому: квартирантка должна будет помогать ей ухаживать за двойняшками, присматривать за всеми детьми, когда родителей не будет дома, а также принимать участие в уборке.

После ужина мистер Альмстед удалился в свой кабинет, Сирил побрел в гостиную, а Эдди осталась с матерью и Маэрлин. Когда они составили посуду в раковину, близнецы уже снова вопили.

— Надо посмотреть Гэйл и Гэри, — пробормотала миссис Альмстед. — Кажется, им пора переменить пеленки.

— Я с радостью помогу вам, — предложила Маэрлин.

Миссис Альмстед вытерла лоб тыльной стороной руки.

— Хорошо. Аделаида, присмотри за братом.

Эдди прошла в гостиную. Сирил сидел на ковре, уставившись в телевизор. Звук был выключен; по экрану двигались размытые черно-белые изображения. Эдди знала, что он так и будет сидеть, пока не устанет и не захочет спать.

Она поднялась наверх, думая, как было бы хорошо, если бы Лесли Викс уже вернулась из летнего лагеря. Эдди пошла бы к ней в гости, и они смотрели бы телевизор, или Лесли пришла бы к ней, и они сидели бы на веранде и подглядывали за соседями, выходящими прогуляться или тоже сидящими у себя на верандах. Лесли всегда рассказывала про соседей разные истории, большей частью выдуманные. Будто бы старая миссис Меркель может посмотреть на тебя дурным глазом, если тебе вздумается срезать дорогу через ее двор. А молодую блондинку, недавно переехавшую в квартиру на втором этаже в доме мистера и миссис Смит, Лесли подозревала в шпионаже — может быть, из-за ее странного акцента, а может быть, потому что Лесли обожала телешоу «Тройная жизнь». Она была без ума от актера, игравшего секретного агента ФБР; он постоянно общался с жуткими коммунистами, у которых все разговоры шли о том, как они кого-нибудь ликвидируют (Эдди представляла себе, как люди медленно растворяются в луже воды).