Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме - Даниэль Гуревич

Никто еще не замечал, что Ювенал в общем-то бьет мимо цели и, сказав слишком много, по сути оправдывает несчастную Лициску — проститутку с греческим именем. Конечно, созвучие pulvinar (парадная постель императрицы) и lupanar (публичный дом в Древнем Риме) неприятно, но Мессалину сатирик описывает как больную с физическим возбуждением и отвердением влагалища (rigida volva), подобным неизлечимому возбуждению мужского члена, которое древние называли сатириазисом. Эта болезнь, из-за которой больной не может получить полового удовлетворения, выражается в болях, нестерпимом зуде, бесстыдстве, умственных расстройствах; даже врачи (Аретий, Соран и их переводчики Целий и Мустион) находили ее отвратительной. Но все-таки: если Мессалина, как на то со всею очевидностью намекает Ювенал, действительно ею страдала, то это в значительной мере снимает с нее ответственность. Здесь не место задаваться вопросом, реальны или вымышлены эти патологические симптомы, — так или иначе, их описание, вопреки намерениям сатирика, дает аргументы тем, кто сочувственно относится к Мессалине, которую погубили ее собственные интриги.

Гельвия — мужественная жена

Сенека, родивший в 4 г. до н. э., с сорока пяти до пятидесяти двух лет (в 41–48 гг. н. э.) пробыл в изгнании на Корсике. По какой причине? За то, что был любовником родственницы императора? За попытку заговора и захвата власти? Так или иначе, Агриппина вернула философа и поручила ему воспитание Нерона. Из ссылки Сенека писал утешительные письма к матери в жанре, служившем для выражения непритворной скорби по умершим. Это не было бессмысленным занятием: хотя Гельвия вышла замуж совсем юной и муж держал ее в ежовых рукавицах, она в конце концов все же получила кое-какое образование, потому что, обладая острым умом (гарах ingenium), сидела на уроках своего сына и разговаривала с ним. Цель философа — доказать, что она была добродетельной женщиной, что по-латыни звучит противоречиво, если не забывать о чувстве этимологии, производящей слово «добродетель» (virtus) от «мужчина» (vir). Таким образом, всякая добродетель — в сущности, мужское качество, «мужество», полностью противоположное тому, что имеет своим источником удовольствие (voluptas). Гельвия — одна из женщин, выдающимся мужеством достойная занять место среди славных мужей{9}.

Ведь Сенека, кто бы что про него ни говорил, не верил в равенство мужчин и женщин: мужчины созданы повелевать, женщины подчиняться, и в крайнем случае они могут в своей ограниченной области достигнуть низшей ступени добродетели благодаря прежде всего тому, что может им при желании дать мужчина их жизни — муж.

Вот почему достойна уважения Гельвия — по стоическим понятиям, исключительная женщина или, если угодно, вовсе не женщина, поскольку не обладает ни одним из женских пороков (mulieribus vitia): страстью к роскоши и удовольствиям (luxuria), изнеженностью (mollitia), бесстыдством (impudicitia), телесной слабостью (infirmitas), безволием (impotentia), гневливостью (ira) и бешенством (furor), — делающих женщину поистине диким зверем. «Не стоит тебе смотреть на иных женщин, которые, раз предавшись скорби, остаются с нею до конца дней. Ты знаешь таких, что после смерти сына уже не снимали траурных одежд, от тебя же, с самого начала показавшей бо́льшую твердость духа, больше и требуется. Нельзя извиняться тем, что ты женщина, если ты никогда не обладала женскими пороками. Тебя же бесстыдство (impuducitia) — главное зло нашего века — никогда не увлекало в ряды своих многочисленных жертв; тебя не манили драгоценные камни и жемчуг; тебя не ослепляло богатство как величайшее из земных благ; тебя, возросшую в старинном и строгом доме, не уводило с пути истинного подражание злу, опасное даже для добрых; ты никогда не стыдилась своей плодовитости (fecunditas), повинной якобы в том, что указывает на твой возраст, и, в противоположность другим женщинам, всю свою славу полагающим в красоте, ты никогда не скрывала, словно позорную ношу, тяжелое чрево (uterus) и не отказывалась от надежд на детей, зачатых в лоне твоем.

Никогда не пятнала ты лицо твое яркими румянами и ухищрениями туалета, достойными сводни (lenocinium); никогда не прельщали тебя одежды, которые скорее обнажают. В глазах твоих скромность (pudicitia) — единственное украшение, величайшая красота, не увядающая с годами, наилучшее одеяние.

Вот почему ты не можешь позволить, чтобы скорбь дала победу твоей женской ипостаси (muliebre nomen), с которой разлучили тебя твои добродетели (virtutes){10}. Ты должна быть столь же далека от женских слез, как и от женских пороков (vitia). Сами женщины не дадут твоей язве разъесть тебя и, едва ты избавишься от неизбежной и преходящей скорби, велят тебе встать, если только ты желаешь свой взор обращать к тем женам (femina), весть о мужестве (virtus) которых возвела их в число великих мужей (magni viri)»{11}.

Девица и отставной любовник

Некая загадочная Амеана была любовницей Катулла, а потом перешла к другому. Можно усомниться в ее существовании, видя в ней литературный персонаж с карикатурными чертами, вызванный к жизни каким-то неприятным событием. Стихотворения 41–43 рисуют безжалостный портрет гнусной и жадной суки со слюнявой мордой. Первое — якобы объективный рассказ:

Амеана, защупанная всеми,Десять тысяч сполна с меня взыскует,Да, та самая, с неказистым носом,Лихоимца формийского подружка,Вы, родные, на ком об ней забота, —И друзей, и врачей скорей зовите!Впрямь девица больна. Но не гадайте,Чем больна: родилась умалишенной.Посылайте за лекарем скорее:Эта девушка малость нездорова.Только что у ней болит — не ищите:Не болит ничего, просто бредит.

Во втором поэт призывает на помощь свои стихи:

Эй вы, эндекасиллабы, скорее!Сколько б ни было вас, ко мне спешите!Иль играется мной дурная шлюха,Что табличек вернуть не хочет ваших.Ждет, как вы это стерпите. Скорее!Ну, за ней, по следам! И не отстанем!— Но какая из них? — Вон та, что наглоВыступает с натянутой улыбкой,Словно галльский кобель, оскалив зубы.Обступите ее, не отставайте:«Дрянь вонючая, отдавай таблички!Отдавай, дрянь вонючая, таблички!»Не смутилась ничуть? Бардак ходячий,Или хуже еще, коль то возможно!Видно, мало ей этого; но всё жеМы железную морду в краску вгоним!Так кричите опять, кричите громче:«Дрянь вонючая, отдавай таблички!Отдавай, дрянь вонючая, таблички!»Вновь не вышло — ее ничем не тронешь.Знать, придется сменить и смысл, и форму,Коль желаете вы достичь успеха:«О чистейшая, отдавай таблички!»

Третье стихотворение не добавляет ничего нового; оно забавно своими исключительно отрицательными конструкциями:

Поглядишь — пальцы у нее не тонки,Ножки так себе и не блещут глазки,Не прямая спина и нос не малый,Некрасивый рот и неровны зубы,Смех не звонкий и разговор не умный —Казнокрада формийского подружка.А болтают, что лучше и не сыщешь!И тебя с нашей Лесбией равняют?Что за время — нет ни ума, ни вкуса!

Красавица и ухажер

Овидий родился в 43 г. до н. э. и был модным светским поэтом, но в 8 г. н. э. Август вдруг сослал его в Томы на берегу Черного моря в нынешней Румынии. Овидий умер в 17 г. н. э. в изгнании: Тиберий не пожелал отменить суровое наказание, причины которого неясны до сих пор. Возможно, основанием для кары стало развращающее влияние «Науки любви», где раскрыты все уловки дамских угодников? Публиковать сочинение в этом роде, когда принцепс хотел «восстановить нравственность» общества, поистине означало играть с огнем! Между прочим, очень важно представить недостатки внешности своей избранницы как достоинства, и тут невозможно перестараться:

Больше всего берегись некрасивость заметить в подруге!Если, заметив, смолчишь, — это тебе в похвалу.Так Андромеду свою никогда не звал темнокожейТот, у кого на ногах два трепетали крыла,Так Андромаха иным полновата казалась не в меру —Гектор меж всеми один стройной ее находил.Что неприятно, к тому привыкай: в привычке — спасенье!Лишь поначалу любовь чувствует всякий укол.

…

Для непривычных ноздрей отвратительны шкуры воловьи,А как привыкнет чутье — сколько угодно дыши.Скрасить изъян помогут слова. Каштановой станетТа, что чернее была, чем иллирийская смоль; Если косит, то Венерой зови; светлоглаза — Минервой;А исхудала вконец — значит, легка и стройна.Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной — толстушку,И недостаток одень в смежную с ним красоту{12}.

«Слабый пол» и философ