Советы по домоводству для наемного убийцы - Халльгрим Хельгасон

В предутренние часы я не без удовольствия наблюдал за тем, как в здании Объединенных Наций один за другим зажигаются окна и их отражения в Ист-Ривер сминаются плавным течением. До рассвета было еще далеко. Видимо, у каждой нации есть в этом здании свой офис, и лампочки запрограммированы таким образом, чтобы зажигаться одновременно с восходом в соответствующей стране. В ту ночь я стал свидетелем ста пятидесяти шести восходов. Сто пятьдесят седьмой застал меня в реке. Ледяной поток вынес меня к другой мусорной свалке или, скорее уж, компьютерной, с учетом множества проводов и кабелей.

Перед туннелем Куинс-Мидтаун я поймал такси. Водилу смутила моя насквозь мокрая одежда, но когда я вытащил пушку, она, вероятно, сразу просохла.

Токсич путешествует под именем Игоря Ильича. Как выясняется, я родился в Смоленске в 1971 году. Где я только не рождался. Однажды у меня был немецкий паспорт с указанием на счастливое детство в Бонне, тогдашней столице. Путешествуя в долине Рейна, я специально проехал через этот город, чтобы запастись безоблачными впечатлениями детства. Мой отец Дитер был привратником в русском посольстве, а моя мать Ильзе работала шеф-поваром в американском. Я почувствовал кожей холодную войну с Берлинской стеной промеж глаз. Я, конечно, не актер, но против новой биографии, время от времени, не возражаю. Отдохнуть от себя — поди плохо. Так что эта сторона моей работы мне по душе. Если не считать уикенда в девяносто девятом, когда мне пришлось побыть сербом. Хотелось себя убить.

Притом что рождаюсь я то здесь, то там, год, как правило, остается неизменным. 1971. Наверно, потому, что это год моего рождения. Я появился на свет накануне дня, когда „Хайдук“ наконец выиграл чемпионство после двадцати лет ожидания. Мой отец, футбольный фанат, посчитал, что я принес удачу, и стал звать меня Чемпионом.

Хайвей змеится через Бруклин. Через подступающие слезы разглядываю рекламу. Я не хочу уезжать из этого города. Большой голубой билборд: „Свидетельства очевидцев в 19:00 на канале WABC“. Три дня подряд они показывали мою физиономию. „…известный в мафиозных кругах под кличкой Токсич“. Но так, вскользь. Не то что развернутый рассказ об очередном серийном убийце. Имена этих парней через день уже у всех на слуху, а честные трудяги индустрии заказных убийств упоминаются мимоходом. Нация, которая все измеряет деньгами, лижет зад дилетантам, а профессионалов не замечает. Нет, до конца мне эту страну не понять. Я люблю Нью-Йорк, но остальное для меня загадка.

Скоро кончаются пригороды, и мы въезжаем на территорию взлетов и посадок. В моем нагрудном кармане сидит Игорев паспорт, сияя аутентичностью, как сумка от „Гуччи“, сделанная в Китае. Под паспортом мое сердце отбивает барабанную дробь сомнений.

— Dovidenja[4] — говорит Радован, прощаясь со мной у входа в международный терминал для вылетающих. Я запрещаю ему входить со мной внутрь. Его солнцезащитные очки — такая же приманка для ФБР, как пидор на раскаленной крыше. Дурость сразу выдает дурака. Утром я наголо обрил голову и постарался одеться, как настоящий русский: черная кожанка, самые затрапезные джинсы и кроссовки „Пума Путин“.

В дверях я обернулся и послал киношно-воздушный прощальный поцелуй. Мунита предложила присмотреть за квартирой в мое отсутствие, но я сказал „нет“. Мы доверяем друг другу, но не настолько же. Чтобы секс-бомба шесть месяцев тикала и ни разу не взорвалась? Еще какой-нибудь перуанский сучара будет вытирать свой мерзкий любовный пот моими полотенцами от „Прада“.

Регистрация проходит гладко. Худосочная блондинка с ямочками на щеках говорит, чтобы я не волновался по поводу своих сумок. Я их снова увижу в Загребе. Для багажа у них вроде как прямой рейс. Паспортный контроль требует самоконтроля. Пока офицер восхищается ручной работой китайцев, я изображаю из себя Игоря. Затем двое из секьюрити с важным видом требуют, чтобы я выложил мобильник, бумажник и все монеты из карманов. Потом приходит черед пиджака, ремня и кроссовок. Вместе с мелочью я выкладываю сомнительную штуковину, которая сразу привлекает их внимание. Мое сердечко мгновенно перескакивает с самбы на рок. Оказывается, в кармане затрапезных джинсов лежал одинокий патрон, девятимиллиметровый золотой красавец к браунингу „хай пауэр“, который мне подарил Давор по случаю моего приезда в Нью-Йорк.

— Это что? Пуля! Нет? — спрашивает миниатюрная латинос в униформе с жутким шопинг-молловским акцентом.

— А?.. Ага. Это… это сувенир, — парирую я.

— Сувенир?

— Ну. Эту штуку… извлекли из моего мозга, — объясняю с лицом, не оставляющим сомнений: для моего мозга это имело необратимые последствия.

Она это проглатывает. И после профилактического массажа отпускает.

Никогда не смогу привыкнуть к тому, что теперь в самолет с огнестрельным оружием не пройдешь. Пересекать океаны и континенты без пушки — согласитесь, это не по-мужски. Гребаное 11 сентября… пристрелил бы Бен Ладена. Но как я его пристрелю, когда мне не дают пронести на борт пистолет?

Мысленно я уже был в Загребе, когда возле нашего гейта нарисовалась маленькая неприятность. Откуда ни возьмись, появились два федерала и двинули прямиком к пассажирам с билетами, готовящимся пройти на посадку. Я в очереди последний. Что это они, ясно, как божий день. Секретного агента я учую даже из Нью-Джерси, как сучку в течке. Пиджаки „Н&М“, типичные солнцезащитные очки и классическая фэбээровская стрижка из персонального салона в ди-си[5]. Полуофициальный стиль — глянцевитый и немного выпендрежный. Невольно вспоминается Майкл Китон в „Множестве“.

Я тут же ныряю за спины каких-то патлатых ребят и, подхватив сумку, сваливаю отсюда. Dovidenja, Загреб. По этому случаю мое сердечко выбивает оглушительную барабанную дробь. Так в симфонических оркестрах изображают приближение чего-то угрожающего. Я не оборачиваюсь. „Никогда не оборачивайся, если сзади опасность!“ — часто повторяла мне мама. За шесть минут такой ходьбы мой лысый череп превращается в тропики после дождя. Один зал сменяет другой. Народ на меня таращится так, будто в сумке у меня Саддамовы яйца. Наконец я замечаю всенародную табличку и быстро сворачиваю налево. В сортире я перевожу дыхание и протираю башку. Еще несколько минут я просто стою. Трое бизнесменов косятся на меня, как на головореза из России, который только и ждет, когда они уже домоют свои грязные лапы. И вот я снова выхожу в открытое море. Нет. Пока еще нет. Я тут же ныряю обратно, завидев в коридоре одного из Майклов Китонов. Меня он не засек. Прошел мимо.

Я захожу в кабинку и делаю вид, что занимаюсь тем самым.

И куда мне теперь податься? Мой гейт мне заказан. Это слишком рискованно. Китоны ждут меня там с улыбочками провинциальных родственников. Выход? Ответ приходит в виде брючного ремня, кончик которого промелькнул из-под перегородки, отделяющей мою кабинку от соседней. Я тихо молюсь Всевышнему. Наконец Ремень, завершив процедуру, покидает кабинку. Я толкаю дешевую дверцу, и наши взгляды встречаются поверх шеренги умывальников. Господь меня услышал: у Ремня такой же бритый череп. Они с Игорьком близнецы-братья. Два лысых, полноватых путешественника, если не считать того, что Ремень чуть постарше и в незаметных очочках без оправы. Впрочем, его возраст уже непринципиален, потому что Игорек вырубает его почти бесшумным ударом по загривку, прямо в точку „джи“. Очочки падают в раковину, а голова стукается о зеркало. Крови нет. Тип довольно грузный, даже мне даст фору, но я снова затаскиваю его в кабинку, где он облегчился напоследок, и закрываю за собой дверь.

Проверяю пульс. На нуле.

Только сейчас — во жуть-то — до меня доходит, что мой клиент № 67 — священник. Его шею обрамляет белый пасторский воротничок. Черная рубашка, черный пиджак, черное пальто. Белая кожа. Я обыскиваю его карманы в поисках билета, паспорта и бумажника — эврика! Токсичный Игорь стал преподобным Дэвидом Френдли. Родился в Вене, штат Вирджиния, 8 ноября 1965 года. О'кей. Я не возражаю. Американцем я еще ни разу не был. Куда он летит? На билете значится Рейкьявик. Вроде как Европа. Не без труда стаскиваю с толстяка пальто и пиджак, потом начинаю расстегивать рубашку. Лысина у меня опять в испарине, и дышу, как паровоз. Услышав, как кто-то вошел в туалет, я замираю и стараюсь не пыхтеть громче, чем журчит его струя. За грохотом сливного бачка следует ровный гул электросушилки.

Как только дорога расчищается, я выхожу из-под сени джейэфкейских[6] струй — возродившийся в вере христианин с накрахмаленным нимбом вокруг шеи и новой миссией: гейт № 2.

Глава 3. Самолетом в Исландию

Охренеть. Я лечу над северной Атлантикой со скоростью звука, и при этом душа усопшего меня нагнала. Я ужом верчусь в тесном кресле у иллюминатора в окружении сплошных блондинок и вкрадчивых мужчин. Боль в ногах адская. Не иначе как у мистера Френдли есть в раю высокие покровители: целый сонм ангелов тычет в меня своими острыми ноготками и душит пастырским воротничком.