Этюд с натуры - Виктор Тихонович Сенин

я тоже с норовом твоему отцу попалась, но он, муженек, терпел, пока терпение не лопнуло, а под конец так зыркнул на меня… Словом не обмолвился, я поняла сразу: шутки плохи. Он, твой отец, меня, можно сказать, из родительского дома выкрал…

— А никогда не рассказывали!

— Не рассказывали. — Мать улыбнулась. — Отец твой, он круглым сиротой рос, в детском доме воспитывался. Потом на заводе работал, а вечерами учился. Беден, костюмчик простенький на нем и в будни и в праздники один и тот же. Мои родители и воспротивились, когда о замужестве заикнулась, — ни кола ни двора, мол, у него, гол как сокол. Подыскали жениха видного, с квартирой. Рассказываю отцу твоему на свидании все как есть, а он молчит, только желваки на скулах перекатываются. «Согласна быть моей женой?» — «Согласна, Юрочка, а только родители…» — «То моя забота…»

Вечером подкатывает к дому машина, на пороге Юра. Я и обомлела. Он меня поднял на руки да в машину. Даже бельишко не прихватила, после мать узелок в общежитие принесла. С того узелка и начали добро наживать.

Нынче не модно невест увозить. Иные времена — иные нравы. Приходи и хозяйничай, сошлись характерами и вкусами — расписались, а нет…

— Чем Ольга не угодила тебе, скажи? — принималась журить мама. — И хозяйка, и рукодельница какая. Ох, Андрюша, Андрюша… — После этих слов мать обычно горестно вздыхала и продолжала: — Пожалеешь еще, попомни, пожалеешь! Оглянись по сторонам, сынок!

— Гляжу, мам, — пытался свести скучный для меня разговор к шутке, — жизнь бьет ключом. Люди тем и заняты, что смотрят в оба, как бы уклониться от удара. Чур, не меня!..

— И-и, непутевый! Ты ему про Фому, а он тебе про Ерему. Скачете, скачете… Ребеночка надо было родить, связал бы по рукам и ногам, некогда скучать да дуться…

— Еще не вечер, мам. — И пропел: — «Еще не вечер. Ошибок прошлых мы уже не повторим…»

— Не вечер… Что за мужик без семьи? Бобылем не засиделся бы. Привыкнешь в одиночку суп варить, никакая хозяйка потом не угодит.

Я понимал, что мать переживает, считает меня непрактичным, тихоней. Окрутит какая-нибудь расфуфыренная дамочка, сядет на шею — намаюсь тогда. На улице, идя со мной под руку, мать порой перехватывала взгляды девушек, обращенные на ее сына, и обеспокоенно ворчала, вспоминая Ольгу. Дескать, чем она хуже этих… накрашенных да нарумяненных.

Так и текла моя жизнь, обремененная лишь служебными заботами. Нельзя сказать, что порог моей квартиры не переступала женская ножка. Но ни клятв, ни обещаний при встречах никто не давал. И никто не пытался изменить, обиходить мой уклад: письменный стол у окна, книги на стеллажах, софа оставались незыблемы. Как и камни на книжных полках, — я привез их в память о местах, где довелось побывать: с Урала, из Крыма, с Валаама, Памира. Тут же соседствовал череп дельфиненка, — глупыш, он попал возле Тендровской косы под винт катера на подводных крыльях. Я уложил тогда дельфиненка в целлофановый пакет, отвез на берег и похоронил среди камней. Перед отъездом проходил мимо и увидел выбеленный череп. Жалость к дельфиненку толкнула в сердце, и я увез череп с собой.

Порой мне казалось, что вещи в моей квартире приросли к своему месту, а если говорить обо мне, то я уже перегорел, перебродил и не способен был на большое чувство, чтобы переживать, отсчитывать часы до встречи, радоваться, доставляя женщине приятное цветами, билетами в театр или на выставку. Изредка закрадывалась, правда, тоска, воображение рисовало: случайная встреча на конференции или симпозиуме, любовь с первого взгляда, горячие наши клятвы, ее счастливые слезы. Я себя видел этаким современным Ромео, готовым бросить все, даже халат не снять в лаборатории, и мчаться через весь город, носить возлюбленную на руках, читать ей стихи, наслаждаться запахом ее волос.

И сам над собой иронизировал: не побежал бы, счел мальчишеством, подумал бы сначала, как буду выглядеть в глазах встречных. Порывы с годами угасают, верх одерживает благоразумие, трезвость. Прежде, не раздумывая, отважился бы на безрассудный поступок, как в студенческие годы, когда в ответ на подзадоривание: мол, слабо прыгнуть с моста в Неву — взял и сиганул с Дворцового, едва выплыл, преодолевая течение, а теперь взвешиваешь «за» и «против». То ли чувства обмельчали, то ли вправду утратили мы понимание красоты, запустили душу, и заросла она чертополохом бесчувствия, апатии. Вспыхнем на день-другой, глядишь, вновь охладели, успокоились. Предстоит у тебя свидание, начинаешь колебаться: ехать или не ехать, коль ехать, то где купить цветы? Плохие не хочется брать, а красивые и свежие не раздобыть. Так и оттягиваешь до последней минуты, а затем вздохнешь с облегчением и, облачившись в пижаму, остаешься дома. Смотришь телевизор, не обращая внимания на телефонные звонки (меня нет), читаешь какую-нибудь дребедень о погонях и убийствах, спишь, пьешь чай с черствыми пряниками — днем поленился сходить в магазин за булкой и маслом, но доволен, умиротворен и… совершенно пуст. А завтра выходной, длинный-предлинный, не знаешь еще, как убить время, и потому стараешься не думать о том, не загадывать.

И вдруг этот звонок от Николая Симагина, товарища по институту. Была суббота, я весь день корпел над расчетами и чертежами, готовился подать заявку на изобретение. Сидел небритый — не притрагиваюсь к бороде иногда намеренно, чтоб на улицу не выходить. Не то потянет в гости или в кино, а потом жаль потерянных часов. Когда задребезжал телефон, не хотел поначалу и трубку снимать. Но звонили настойчиво, знали нрав хозяина, его привычку отмалчиваться.

— Прости, старик, но ты свин! — с ходу принялся отчитывать меня Николай, хотя не виделись вечность. — Защиту диссертации, назначение зажал! За-жал!

— Торжества по этому поводу пока не было.

— Почему я узнаю обо всем от ребят, а ты, старый товарищ, молчишь? Забурел, старик, забурел!

— Каким был, таким вроде и остался.

— Если так, бери такси и прямиком ко мне! Девушки-и! А поухаживать за ними некому. Приезжай, старик, кроме шуток. Мои родители на даче, вот и решили встряхнуться. Здесь и поговорим.

— Поздно… — попробовал я дать задний ход. Бриться, облачаться в костюм, ехать с Петроградской стороны на проспект Наставников, где-то в районе новостроек, не хотелось.

— Брось киснуть в одиночестве! Или в обломовы записался? — Знать надо Николая, просто так он не отвяжется.

Говорят, глядя на человека в его молодые годы, трудно сказать, каким он будет лет этак через …дцать. Вспоминая нас, студентов, теперь могу утверждать: можно. Мы мало меняемся и неохотно расстаемся с унаследованными привычками. Хорошее