Чужая вина - Питер Абрахамс

Она произнесла и имя, и фамилию по буквам.

— Я работаю адвокатом.

— Да? — отозвался Пират. — Вас прислал мистер Роллинз?

— Мистер Роллинз? — переспросила она.

— Это мой адвокат. Тот, что защищал меня в суде.

Сюзанна Аптон нахмурилась. Применительно к ней это означало, что на ее лобике прорезалась одна крохотная складочка, омолодившая ее еще на пару лет.

— Насколько я помню… — начала Сюзанна, открывая кожаный портфель и вынимая лист из папки с его полным именем, написанным красными буквами: Элвин Мэк Дюпри. — Да, — продолжила она, — мистер Роллинз скончался.

— Умер?

Сюзанна кивнула.

— Неполных десять лет назад.

В этот момент Пират испытал странное ощущение, время от времени посещавшее его и раньше: он будто бы щурился правой глазницей, теперь уже пустой, словно пытался разглядеть что-то, настроить резкость.

— От чего? — спросил он.

— Прошу прощения?

— Мистер Роллинз. От чего он умер?

— Тут не указано.

Пират попробовал представить мистера Роллинза, прикинуть, сколько лет ему тогда было. Волосы у него были с проседью, но это еще не значит, что…

— Впрочем, мой визит никак не связан с мистером Роллинзом, — продолжала Сюзанна. — Вы знакомы с проектом «Справедливость», мистер Дюпри?

Пускай Пират и не мог вспомнить лица мистера Роллинза, зато его дыхание в зале суда запомнилось ему отчетливо — облачка перегара, очертания которых, казалось, можно было различить невооруженным глазом. Не выпивка ли его погубила? Пират уже собирался задать этот вопрос, когда Сюзанна заговорила вновь.

— Мистер Дюпри?… Вы знаете, что такое проект «Справедливость»?

Он покачал головой, хотя, кажется, слышал о группе с таким названием. Пират когда-то играл на гитаре, они с ребятами перепевали кантри-хиты в барах, а однажды — дело было в клубе «Красный петух» — даже аккомпанировали певцу, которому прочили славу нового Делберта МакКлинтона.[1] Аккорды в песне «Твоя опять взяла»[2] были следующие: Е, В7, Е, А.

— Наша организация — это группа адвокатов, работающих на некоммерческой основе. Нашей задачей является освобождение невиновных.

— Тут невиновных нет, — буркнул Пират.

— Но вы, мистер Дюпри, — растерянно заморгала Сюзанна, — вы же находитесь здесь.

— Угу.

Она некоторое время изучала его взглядом, после чего, зажав трубку между плечом и подбородком, принялась перелистывать папку с его фамилией на обложке. Весьма пухлую папку.

— Денег у меня нет, — сказал Пират.

— Денег?…

— На адвокатов.

— Денег не потребуется, — сказала Сюзанна. — Нашу деятельность финансируют частные лица. Они возьмут на себя все расходы, связанные с вашим делом.

— С моим делом?

— В этом и заключается цель моего визита, — произнесла Сюзанна. — В деле возникли некоторые изменения, просто поразительные изменения… Это, как ни странно, связано с Бернардином.

— С Бернардином? — переспросил Пират. Он не знал ни одного человека по имени Бернардин.

— Так назвали ураган, мистер Дюпри. Тот, что прошел в сентябре.

— Ах да. — Пират попытался вспомнить подробности. Бернардин пронесся над тюрьмой ночью — милях в ста от моря, если не больше, — и Пират ничего не услышал.

— Вы представляете себе масштаб нанесенного ущерба? — спросила Сюзанна.

— Ущерба?

— Да, в Бельвиле. Затоплена половина города, включая Нижний город и весь деловой район.

— Да? И Принцесс-стрит тоже?

— Думаю, да. А почему вы спрашиваете?

— Я когда-то работал на Принцесс-стрит, — сказал Пират. Работал он вышибалой в клубе «Розовая страсть». Отличная была работенка, лучше не придумаешь. Во-первых, девочки всегда оставляли ему щедрые чаевые — не меньше двадцати долларов; а во-вторых — и это даже важнее, — ему приятно было их защищать. В те времена Пират был парнем злобным, свирепым. Физическая сила в нем сохранилась, а вот злоба и свирепость бесследно улетучились.

— И кем же?

— Ну, работал — и все тут.

Сюзанна понимающе кивнула.

— Отвечаю на ваш вопрос: да, Принцесс-стрит тоже оказалась затоплена. Вся территория к югу от Мэриго в течение нескольких недель была покрыта шестифутовым слоем воды. Включая здание суда, главное управление полиции и государственные учреждения. Уборка все еще продолжается, но люди из ФЕМА[3] обнаружили нечто, имеющее, мягко скажем, непосредственное отношение к вашему делу. Когда именно это произошло, нам пока неизвестно.

«Имеющее непосредственное отношение»… Что это за выражение?

— Это связано с моей работой в «Розовой страсти»?

Сюзанна отрицательно мотнула головой.

— Это связано с событиями той ночи, когда произошло убийство.

— Какое еще убийство?

— Убийство Джонни Блэнтона, — сказала Сюзанна. На мгновение ее голос прервали помехи: нарушилась связь, хотя собеседники сидели на расстоянии вытянутой руки. Все звонки записывались. Пират об этом знал, но на какое-то время забыл. — Из-за которого вы очутились здесь, — добавила Сюзанна.

Пират уже не отрицал, что это он убил Джонни Блэнтона. Не то чтобы он признался в содеянном или хотя бы допустил такую возможность — нет, просто перестал отрицать. А какой смысл отнекиваться? От этого сплошное беспокойство. Он же достиг умиротворения.

Сюзанна пробежала глазами бумаги.

— Вы помните, почему отказались выступить в свою защиту?

Так велел мистер Роллинз. Говорил что-то насчет его уголовного прошлого — в частности, об ограблении, которое обошлось без жертв, но в остальном было очень похоже на дело Джонни Блэнтона. Пират плохо помнил тот период жизни: это было так давно, к тому же он тогда года два или три провел в алкогольном и наркотическом бреду. Из всего судебного заседания он явственно помнил лишь одно — время, которое понадобилось присяжным на совещание. Ровно двадцать три минуты. «Как раз достаточно, чтобы умять коробку пончиков», — сказал тогда кто-то, когда Пирата уже уводили. Возможно, это был репортер.

— Расскажите мне о вашем алиби, — попросила Сюзанна.

Рассказывать об этом Пирату совершенно не хотелось.

— А зачем?

— Поскольку вы отказались давать показания, ваше алиби включено в протокол лишь по материалам прямого допроса, который проводил детектив… Как его звали?

— Понятия не имею, — зевнул Пират. Обычно в это время заключенные спали.

— И мистер Роллинз, судя по всему, не счел нужным подвергнуть вас перекрестному допросу. Я имею в виду, что оно так и не было представлено в лучшем свете.

— Что — «оно»?

— Ваше алиби.

К чему вся эта болтовня об алиби? Алиби у него было препаршивое, он с самого начала это знал.

— Никто не мог его подтвердить, — сказал Пират. — Не было свидетелей.

Сюзанна опять улыбнулась — быстро, краешками губ.

— И все же повторите его для меня.

Пират, пожав плечами, выложил свое жалкое алиби: ночь он провел дома, один, пил и принимал наркотики, смотрел телевизор, потом отключился и пришел в себя только ко второй половине следующего дня. Когда его спросили, что он смотрел по телевизору, не смог вспомнить ни одной программы. Человек, которым он тогда являлся, был жалок, как и его алиби. Он стал гораздо лучше.

— Квартира ваша находилась по адресу 2145 Бигард-стрит, верно? Номер 4-А?

Пират кивнул, хотя уже забыл и номер квартиры, и адрес. Помнил только само здание — кирпичное, со странным желтым пятном на фасаде.

— Примерно в двух кварталах на север от винного магазина «Нэппи», правильно? Того, что на углу с Чарльз-стрит.

Пират опять кивнул. Он прекрасно помнил лавочку «Нэппи» с ее крохотными узкими окошками, похожими на бойницы форта.

— Я бы хотела вам кое-что показать, — сказала Сюзанна. Она извлекла из папки увеличенную фотографию и поднесла ее к стеклу.

Пират пристально всмотрелся в снимок. Там крупным планом, от макушки до груди, был изображен молодой человек злобного вида, открывший рот в яростном вопле. По большому счету, на фото был запечатлен сукин сын довольно мерзкого нрава, с недобрыми глазенками и татуировкой в виде змеи, овивающей громадный бицепс. У Пирата была точно такая же татуировка, только вот краска после всего случившегося несколько поблекла…

И тут его осенило. Он покосился на — как там ее? — Сюзанну и заметил, что она не сводит с него глаз. Так смотрят на человека, разворачивающего подарок, когда знают, что находится внутри. Тогда Пират вновь перевел взгляд на фото. Он был гораздо моложе. Оба глаза были еще целы.

Он вгляделся в бледную голубизну правого — и там читалась лишь лютая злоба. Зрачок был, правда, расширен, как будто он чем-то «закинулся», но все-таки глаз был целый, на месте.