Черный квадрат - Юлиу Эдлис

- Гете с диалектикой наверняка был знаком...- не сразу нашелся Рэм, почуяв в вопросе Анциферова ехидный подвох.

- А может, - как бы не услышал его тот,- может, она как раз дьявольское изобретение и есть, диалектика? - Но тут же смягчил риторический свой вопрос, и в этом почудилась Рэму и вовсе обидная снисходительность: - Не наша, само собой, а, скажем, идеалистическая. Но, с другой-то стороны, идеализм, как думается, именно что от бога, а не от дьявола. А с третьей...- Не договорил, спросил в упор: - Ты как полагаешь, лейтенант, как тебя в твоем институте философии и истории учили - бог есть? - И в ожидании ответа опрокинул в себя высокий фужер с трофейным коньяком.- Или окончательно нет его?

- Нету,- ответил с удвоенной после выпитого вина убежденностью Иванов.

- Нету, значит... ясное дело,- задумчиво то ли согласился, то ли усомнился Анциферов и снова наполнил фужер золотистой, с огненным отливом жидкостью, в которой играли всполохами язычки свечей - в городе все еще не было электричества.- А - черт?

- Что - черт? - не понял его Рэм.

- Ну, дьявол? Мефистофель тот же, одним словом - князь тьмы. Есть он или нет?

Этот книжный, так не вяжущийся с обычной, нарочито простецкой речью Анциферова "князь тьмы" и вовсе спутал все карты и застал Рэма врасплох.

- Ну... нету,- осторожно ответил он.- Раз бога нет, то и, стало быть...

- И вовсе не стало быть! - оборвал его на полуслове Анциферов.- И нечего их в одну кучу валить.- И спросил еще опаснее: - А - человек? Человек-то есть, по всему видать?

- Есть, разумеется. Ведь вот же - мы с вами...

- А раз мы есть,- твердо и как о само собой разумеющемся сказал на это Анциферов,- стало быть, черт тоже есть. Как же нам без черта? Никак нам без него нельзя.- И вновь выпил одним духом полный фужер.

То ли от вина, то ли от этих более чем странных, манящих и чреватых, как хождение по проволоке, опасностью слов Анциферова у Рэма кружилась голова и мысли шли вразброд.

Это было и в самом деле до необъяснимого странно - этот как бы ни о чем разговор двух смертельно уставших за долгий день людей, к тому же пьяных, а за распахнутым окном в частом переплете - чернильная весенняя ночь и пустой, обезлюдевший, в развалинах, город, и такая бесплотная тишина, что, казалось, слышно было, как распускаются, выпрастываясь из ранних почек, первые молочные свечи каштанов.

- Да не будь его, черта,- не заметил замешательства Рэма Анциферов,откуда бы, скажем, война? Пораскинь-ка мозгами, лейтенант.

- Война-то кончилась,- обрадовался перелому разговора Рэм,- мир!

- Кончилась, думаешь? - задумчиво переспросил Анциферов.- Так, так...- И вдруг спросил жестко, но и, как послышалось Рэму, горько: - А ну как она только начинается?

- Начинается?! - поразился и испугался Рэм.- Но - за что?

- А за этот самый мир,- ровно, даже с докукой пояснил Анциферов.- За весь мир, сколько его ни есть на белом свете.

- Мировая революция? - догадался Рэм и огорчился чуть ли не до слез: значит - не домой, не институт, аспирантура и диссертация, которая ему и во сне снится, значит, опять фронт, огонь и на каждом шагу жди своей пули! Но и при знакомых с детства, с пионерских линеек и комсомольских горластых собраний, отдающихся в сердце серебряным зовущим горном слов "мировая революция" услышал в себе властный порыв идти, и сражаться, и побеждать, и нести свободу и счастье страждущему, заждавшемуся человечеству.

- А это уж как ни называй,- охладил его пыл Анциферов.- Не в словах радость.

- Но ведь победили же уже! - взмолился против воли Рэм, и голова у него пошла и вовсе кругом.- Победили же!

- А ты говоришь - черта нет...- И опять Иванов не мог понять, сказал ли это Анциферов с насмешкой или с усталой горечью.- А поскольку есть, никуда не денешься, все мало ему, все неймется. Победа, лейтенант, это когда последнего вражину в землю закопал да еще камнем завалил. А пока хоть один остался какая же это победа? Вот именно что ни богу свечка, ни черту кочерга. И поскольку по той же, заметь, диалектике получается, что враги размножаются сами от себя, как тараканы от грязи, стало быть, и войне - ни конца ни края. А что "мир", в смысле - без войны, и "мир" - шар, можно сказать, земной по-русски одним словом называются,- это уж особая, нашенская диалектика.- И добавил, словно подводя итог: - Самое-то опасное, лейтенант, для победителя знаешь что?.. Унаследовать пороки побежденного, вот так-то. Где-то вычитал, уж не помню где, хотя умных книг не так-то уж много.- И, не попрощавшись на ночь, не оглянувшись на Рэма, стянул с себя галифе и лег лицом к стене на огромный кожаный немецкий диван и тут же уснул. Или прикинулся, не мог понять Рэм.

Но было в Анциферове и что-то неудержимо привлекавшее Рэма, властная и уверенная в себе сила, прямо-таки магнит какой-то, против которого он был бессилен.

А то однажды спросил в упор:

- Фамилия у тебя подходящая - Иванов, лучше не придумаешь: Иванов, Петров, Сидоров... Аноним какой-то. А вот имя - Рэм, откуда?

- Революция, Энгельс, Маркс,- объяснил Рэм.- Вообще-то - Роман...смутился он,- но когда паспорт получал...

- Рэм - оно, конечно, идейнее,- согласился Анциферов. И не думая скрывать издевку: - Тут уж ты весь как на ладошке, не придерешься.

Анциферов обрывал ночные разговоры на полуслове, тут же и засыпал, крепко храпя, на диване в уставленной тяжелой, громоздкой, сработанной на века мебелью зале с пустым и черным зевом камина под самый потолок. А проснувшись ни свет ни заря, окатывался из бочки в саду холодной дождевой водою, брился опасной бритвой до синевы и был готов снова работать до самой ночи и потом пить до утра, поступаясь лишь тремя-четырьмя часами на сон, и был всегда свеж и подтянут, насколько может быть подтянут штатский, как предполагал Рэм, человек, надевший непривычную для себя военную форму. Хотя, приходило в голову Рэму, может, был Анциферов и не совсем штатский.

Но случалось и так, что среди ночи Иванову нужно было выйти по нужде во двор - канализацию тоже еще не наладили,- и, проходя через большую комнату с камином, где спал Анциферов, он заставал его с открытыми глазами, устремленными в потолок.

- Не спится, товарищ полковник? - из вежливости спрашивал на ходу Рэм.

- Уснешь тут...- неохотно отзывался, не глядя на него, Анциферов.- Я уж не помню, когда по-человечески спал с тех самых пор, как...- Но не договаривал, отворачивался к стене.

Однажды он и вовсе ошарашил Иванова:

- Стихи-то на память знаешь?

"Мефистофель,- мелькнуло в голове у Рэма,- еще куда ни шло, кто о чертовщине не любит поговорить на ночь глядя, но стихи-то Анциферову зачем?.."

- Небось, и сам грешишь? - напомнил тот о себе.

- Нет... в школе разве что. Но кто же в детстве не грешил стихами?!

- Я,- резко и даже, как показалось Иванову, с вызовом оборвал его Анциферов.- Никогда. Ни разу не оскоромился.- И попросил, как скомандовал: Читай.

- Сейчас? - удивился Рэм.

- А то когда же! Другого раза у нас с тобой не будет. И вообще, лейтенант, живи так, будто никакого другого раза у тебя нет. Читай.

- Из Маяковского? - предложил Рэм, полагая, что Маяковский придется Анциферову в самый раз.

- Давай без агитации-пропаганды,- неожиданно возразил тот.- И без тебя хватает. И Пушкина не надо, я его и так знаю. Кто твой любимый?

И опять вопрос был как приказ.

- Мой?..- И помимо воли признался: - Пастернак.

- Это еще кто такой? Не слыхал. Из нынешних?

Рэм поколебался, что будет Анциферову понятней, и, вспомнив о его пристрастии к Мефистофелю, прочитал:

Не рыдал, не сплетал

Оголенных, истерзанных, в шрамах.

Уцелела плита

За оградой грузинского храма.

И пояснил, прервавшись:

- Это - о Демоне.

- Демон? - удивился Анциферов, и взгляд его, отяжелевший под утро, налился подозрительностью.- Ты что думаешь, лейтенант, меня одна нечистая сила колышет? Одни черти на уме?.. Ладно, читай.

Рэм читал ему стихотворение за стихотворением, увлекшись сам и удивляясь на себя, что за четыре года войны не позабыл их, что врезались так прочно в память, лишь изредка спотыкаясь на ускользающих строчках и перескакивая через них. Анциферов с той же подозрительностью и недоверием слушал его, не прерывая, но и памятуя о том, чтобы время от времени наполнять фужер на высокой хрупкой ножке.

Когда Рэм останавливался, чтобы перевести дух, торопил его:

- Ну?!

А под конец сказал как бы не ему, а самому себе:

- Ничегошеньки не понял, один туман... Слова, слова... Но то ли ты так складно читаешь, то ли... А завораживает. Пастернак, говоришь?

Улетая в Москву и прощаясь с Рэмом на военном аэродроме, не протянул ему руки - правая ладонь была у него искалечена, не сгибалась, будто деревянная, и под ногтями чернели вечные кровоподтеки,- сказал мимоходом, без значения:

- На диссертацию, говоришь, нацелился? Ну-ну...- И в который раз Иванов не мог понять, одобряет ли его Анциферов либо, напротив, осуждает.- Этак всю жизнь на учебу угрохаешь. А жить-то когда?.. Что ж, бывай. Давай о себе знать, под лежачий камень вода не течет.