Черный квадрат - Юлиу Эдлис

- Так ведь адреса не оставили...

- А ты не письмом напомни, письмам одни дураки верят.- Отошел было уже к трапу самолета, обернулся: - А вот телефон, пожалуй, запомни. Стихи - от зубов отскакивают, авось и шесть цифирек удержишь.- И назвал ему шестизначный номер.- Но - на самый крайний случай, понял? Надо будет, сам отыщу, моя забота.- И прибавил, как пригрозил: - Куда ты денешься!

3

Выбравшись из тесноты и перенаселенности кладбища - именно что "население", подумалось мельком Рэму Викторовичу, тут-то как раз и селятся прочно и надолго,- он обогнул веселую, радостно-пеструю церковку и узкой заасфальтированной улицей, мимо деревянных покосившихся изгородей, через которые уже свешивались торопливо вскипающие гроздья цветущей черемухи, а потом краем редкой березовой рощицы вышел к дому ветеранов.

Был послеобеденный "мертвый час", и на посыпанных кирпичной крошкой аллеях было пусто, разве что три или четыре одинокие фигуры с распахнутыми полотнищами "Правды", закрывавшими их лица, разрозненно сидели на скамейках, да возилась у цветочной клумбы перед входом в главный корпус садовница в выцветшем синем халате.

Вахтера на месте не оказалось, Рэм Викторович беспрепятственно прошел в темноватый прохладный вестибюль, лестницей из ложного мрамора поднялся на второй этаж и в самом конце коридора нашел дверь со знакомым номером.

Постучавшись, он услышал из-за двери: "Входи!" - и вошел внутрь.

Анциферов сидел лицом к окну в скрипучей качалке с плетеными из соломки сиденьем и спинкой и, не оборачиваясь к вошедшему, продолжал смотреть наружу. На столике рядом с качалкой лежала стопка газет, явно не читанных, даже не развернутых.

- Садись,- не здороваясь и не обернувшись к Рэму Викторовичу, наперед зная, что никто другой и не мог его навестить, сказал Анциферов.Вспомнил-таки.- Но сказал это без теплоты или благодарности, будто о чем-то даже приевшемся.

Рэм Викторович не без труда подвинул поближе к окну тяжелое, невподъем, кресло, ладонью нащупав на оборотной стороне спинки металлическую бляху - на которой, знал он, было выбито: "Управление делами ЦК ВКП(б)",- и сел напротив Анциферова. Тот наконец полуобернулся к нему, и Иванов, как это бывало в каждое его посещение, удивился, как мало меняется Анциферов год от года: те же цепкие, неотступные, непроницаемые глаза - никогда нельзя знать, что там за ними, какие мысли,- разве что лицо стало еще уhже, и глубже длинные продольные, от скул к подбородку, складки. Лишь одно изменение отметил про себя Рэм Викторович: нечисто выбрит, наверняка он теперь бреется электрической бритвой, а прежде брился опасной, не оставляя на коже ни волоска.

Анциферов ушел на пенсию по собственному почину и вовсе не потому, что в ЦК в очередной раз стали поспешно обновлять и перетряхивать аппарат,- такие опытные, прошедшие огонь и воду, как он, кадры нужны и полезны при любом повороте руля,- а из-за давней, не поддающейся лечению болезни: он уже много лет страдал жесточайшей бессонницей, неделями не мог забыться сном, никакие лекарства и процедуры не помогали, он долго держался, не сдавался и со стороны казался таким же собранным, подтянутым, четким и работоспособным, как и прежде. А потом как-то сразу сник, махнул на себя и на все рукой.

Он давно, еще с довоенных лет, был разведен, о первой жене не позволял себе вспоминать, жил один в цековском доме в Сивцевом Вражке и, оформляя уход на пенсию, сам напросился в дом ветеранов, чем вызвал крайнее неодобрение сослуживцев, тоже ожидавших неизбежную, рано или поздно, отправку на покой, поскольку его ни на что не похожий, ничем не объяснимый поступок - отказаться не только от казенной дачи, на которую он, при его должности, мог бы и претендовать, но и от московской квартиры,- создавал для них опасный прецедент.

А ведь ушел с должности высокой, ключевой в ключевом же отделе ЦК, где проработал без малого тридцать лет. Никто толком не знал, чем именно он занимался последние годы и как далеко простиралась подведомственная ему епархия, но, судя по тому, что некоторые члены политбюро здоровались с ним за руку, а иные даже говорили ему "вы", предполагалось, что так далеко, что и конца-края не видать.

Анциферов вновь повернулся к окну и долго молчал. Рэм Викторович уже привык, навещая его раз в год в Переделкине, что тот ни о чем его не расспрашивает, никакими новостями "с воли", как он сам это называл, не интересуется и долго отмалчивается, прежде чем разговориться. И Рэм Викторович не торопил его, тоже молчал.

Зато после тягостного для собеседника молчания задавал вопросы таким тоном, словно продолжал разговор, который и не прерывался на целый год. Вот и сейчас:

- Ну и с чем пришел? - спросил он, продолжая глядеть не на Иванова, а за окно, на начинающий несмело зеленеть лесок вдали и за ним церковку в красных и голубых, словно игрушечных, маковках и мечущих солнечные зайчики позолоченных крестах. Но это его "с чем?" звучало скорее как "зачем?", а то и "за чем?". А за чем к нему теперь можно обращаться, пожал плечами Иванов, что он теперь может?..

- Девятое мая, наш с вами день.

- Ну и как, на твой вкус,- так и сказал: "на твой вкус", а не "на твой взгляд", и в этом опять же была всегда опасная подвохом его усмешка,кончилась она?

Рэм Викторович понял, что Анциферов продолжает начатый в брошенном хозяевами особняке в Карлхорсте разговор и задает тот же, оставшийся без ответа, вопрос.

- То-то и оно,- самому себе ответил Анциферов.- А ты, видать, все в младших лейтенантах ходишь, все философствуешь...

- Правда,- отшутился Рэм Викторович,- философы теперь не изменить мир, а всего лишь, с грехом пополам, объяснить его пытаются.

- А он плевать хотел на ваши объяснения! - оборвал его Анциферов.- Сам по себе меняется, вашего мнения не спрашивает.- И с какой-то давней, глубоко засевшей в душе и постоянно бередящей ее мстительной обидой добавил: - Маркс с Энгельсом, такие же белоручки вроде тебя, тоже только и делали, что пророчили из тенечка: чему быть, того не миновать, вот и вся недолга. А как черную работу делать, руки по локоть в дерьме - так никто, кроме нас...- И как бы ставя Иванова на место: - Да и ты хорош, думаешь, все в дерьме, один ты в белом? И философия ваша, заметь, не поп, чтоб грехи списывать, придет час вынь да положь, и еще неизвестно, попадешь ли в те самые семь пар чистых, видите ли...

Рэм Викторович поймал себя на мысли, что Анциферов - даже сейчас, когда давно уже не при должности, не при власти, собственно, нахлебник в доме ветеранов,- все еще, как полжизни назад, тогда, в Берлине, и все эти сорок с лишним лет после войны, по убеждению или просто по застарелой привычке, говорит от имени некой силы, некой тайной воли, перед которой он, Рэм Викторович, доктор наук и вскоре, очень может быть, член-корреспондент, ощущает себя бессильным и беззащитным.

И уж, во всяком случае, ему и сейчас было не уйти из-под неприятного, необъяснимого обаяния Анциферова. Вернее, уточнил для себя Иванов, из-под магнетического притяжения той тайной силы и власти, которые всегда стояли за Анциферовым.

- Ну и как там твой Пастернак? - Этот как всегда не без подвоха вопрос он задавал Иванову при каждой встрече и сам же отвечал себе одной и той же фразой: - Я ведь по твоей милости его от корки до корки прочитал, только глаза надорвал. Слова в простоте не скажет, хоть с лупой его читай.- И внезапно спросил в упор, почти весело: - Ты, небось, и ко мне-то ездишь, чтобы по пути на его могилу взглянуть, так ведь? Не отпирайся, я тебя очень даже могу понять.- И без веселости уже, а с чем-то похожим на печаль: - Как никто другой.- И, опять уставившись в окно, признался погодя: - Я ведь и сам, если погода тихая и ноги не отказывают...- Но умолк, не договоривши.

Пораженный его догадкой, которую Анциферов за все эти годы ни разу не высказывал вслух, и, главное, тоном, которым он это сказал и который прежде в нем и заподозрить было нельзя, Рэм Викторович попытался перевести разговор на другое, но Анциферов не дал:

- И вниз спускался, в коммуналку эту нашу.- Рэм Викторович разом понял, что под "коммуналкой" он имеет в виду участок с могилами таких же, как он, ветеранов партии.- Идешь мимо, и не имена и фамилии на камнях этих глаз замечает, а одну только дату - когда кто в партию вступил. Будто и на том свете они собрались похваляться друг перед дружкой учетной карточкой - кто раньше, будто и там за это полагается паек в спецраспределителе на улице Грановского. Стоят торчком навытяжку, прямо как ладошки при единодушном голосовании: ни одного "против", ни одного "воздержавшегося"...

Рэм Викторович был настолько сбит с толку услышанным, что машинально произнес вслух то, что хотел сказать минуту назад, чтоб свернуть слишком далеко зашедший разговор:

- О здоровье справляться - не любите...

- Чего и вам желаю! - отрезал Анциферов.

- О политике...

- Какая там политика!.. Одуревшие мартовские коты мяукают на крыше, дохлую крысу никак не поделят, только и знают, что пугать друг дружку. Сало все до крошки сожрали, сметану вылакали, в пустую миску мордами уткнулись...- И с едкой болью выдохнул, как прохрипел: - А дальше что?! - Долго молчал, глядя в окно, потом сказал не Иванову, а самому себе: - А дальше, лейтенант, все то же... Потому что внушили кнутом и пряником, правда, больше кнутом, будто человеку - независимо, грамотный он, неграмотный, ученый - не ученый, умный дурак, грешник - праведник,- что ему от природы, от рождения это самое светлое будущее полагается: все равны, у всех поровну, у кого больше - отними, надо всеми один порядок. Хоть куражься над ним, хоть плюй в глаза, а выдай ему его законную пайку. Не нами придумано. Может, самим богом. Или - обыкновенным мужицким чертом.