Психологические проблемы эффективности права - Сергей Жинкин

Античные авторы также соотносили специфику социального регулирования с особенностями природы человека и общественного устройства. Как известно, Платон на раннем этапе своего творчества выделял формы государства в зависимости от преобладающей человеческой страсти (так, для демократии характерна тяга к свободе, для тимократии – «яростный дух», стремление к войне и т. д.). Аристотель указывал на необходимость издавать законы, соответствующие государственному строю, а не наоборот, подгонять государственное устройство под вновь создаваемые законы.

Успех общественного управления еще в античности связывался с обеспечением комфортного человеческого существования. Так, согласно Эпикуру, жизнь по принципу удовольствия подразумевает, что нельзя жить приятно (в удовольствии), не живя разумно, нравственно и справедливо, и, наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно[5].

Таким образом, еще в древности в качестве идеала, ориентира для людей и законодательства выступали природа человека, его потребности и качества, соответствующие разумному общему закону. Аристотель писал, что «никакой пользы не принесут самые полезные законы… если граждане не будут приучены к государственному порядку и в духе его воспитаны, а именно: если законы государства демократические – в духе демократии, если олигархические – в духе олигархии…»[6].

Стоики отмечали, что человеческая природа – это часть общей природы и мироздания в целом. Поэтому высшая цель – жить в согласии с природой, согласно своей природе и общей природе, ничего не делая такого, что запрещается общим законом, а именно правильным разумом, проникающим все[7].

Весьма ценным представляется выделение известным средневековым мыслителем Фомой Аквинским, помимо человеческих законов, также вечного, естественного и божественного законов. Тем самым была сделана достаточно интересная попытка связать позитивный (человеческий) закон с общими закономерностями мироздания (вечный закон), добродетелью и качествами человека (естественный закон), назначением человека в божественном порядке общежития (божественный закон).

В Новое время начинается отход от представлений о необходимости соответствия законодательства божественной воле, религиозным предписаниям. Поиск идеалов, ориентиров для законодательства продолжался. Так, попытку связать категории свободы и порядка, законности осуществил Дж. Локк, утверждавший, что цель государственного закона – не уничтожение или ограничение свободы, а ее сохранение и расширение. Он писал: «Свобода людей, находящихся под властью правительства, заключается в том, чтобы иметь постоянное правило для жизни, общее для каждого в этом обществе и установленное законодательной властью, созданной в нем; это – свобода следовать моему собственному желанию во всех случаях, когда этого не запрещает закон, и не быть зависимым от непостоянной, неопределенной, неизвестной самовластной воли другого человека[8]. Важную роль для исследования взаимосвязи законодательства и психологических факторов сыграла работа Ш.Л. де Монтескье «О духе законов».

Интерес для исследования методологии социального регулирования представляют некоторые выводы М. Вебера. По его мнению, общество есть лишь мысленная конструкция, из которой нельзя вывести и объяснить поведение человека. Следовательно, необходимо идти не от целого к частям, а, наоборот, попытаться из элементов вывести и понять целое – общество. Основным элементом социальной реальности Вебер считал человеческое действие, которому свойственна специфически человеческая черта – рациональность, т. е. человеку присуще осмысленное целеполагание будущего действия[9].

Вопросы психологических основ правового регулирования стали предметом определенного внимания в работах представителей дореволюционной отечественной юридической и философской науки: Л. И. Петражицкого, Н. М. Коркунова, Н. А. Бердяева, П. И. Новгородцева, а впоследствии – И. А. Ильина. Так, П. И. Новгородцев писал о том, что успех действия права в жизни обусловлен тем, насколько оно проникает в сознание членов общества и встречает в них нравственное сочувствие и поддержку. Без этой поддержки право превращается или в мертвую букву, лишенную жизни, или в тяжелое бремя, сносимое против воли[10].

Психологические аспекты правового регулирования нашли отражение в трудах известных зарубежных психологов, социологов, историков, юристов: З. Фрейда, К. Г. Юнга, Э. Фромма, К. Хорни, Э. Тоффлера, Л. Февра, Н. Рулана, Х. Плеснера, Х. Ортеги-и-Гассета, Э. Мунье, Ж. Маритена, К. Левина, Л. Леви-Брюля, Ч. Х. Кули, Э. Кассирера, А. Гелена, А. Адлера и др. В этом плане показательно высказывание Г. Лебона: «Каждый народ обладает душевным строем, столь же устойчивым, как и его анатомические особенности, и от него-то и происходят его чувства, его мысли, его учреждения, его верования, его законы и его искусства»[11].

Серьезной разработке подверглись проблемы эффективности в праве в советской юридической науке второй половины XX века. Исходя из понимания права как системы норм общего характера, установленных государством, главный акцент закономерно был сделан на исследовании эффективности именно конкретных норм права, норм законодательства. Первоначально данное понятие полностью или частично отождествлялось с оптимальностью, правильностью, обоснованностью самих норм права. Такой подход характерен, например, для Д. А. Керимова и М. П. Лебедева. Впоследствии понятие «эффективность правовых норм» стало ассоциироваться, прежде всего, с результативностью их действия. Другими словами, под эффективностью правовых норм стали понимать их «действенность, результативность, то есть способность оказывать влияние на общественные отношения в определенном, полезном для общества направлении»[12]. Подобный подход существовал и в изучении эффективности правоприменения. Так, В. В. Лазарев отмечал, что «в самом общем виде, при первом приближении к вопросу, эффективность правоприменительных актов означает их результативность в достижении поставленных перед данными актами целей»[13].

Господствующие позиции в советской юридической науке по проблемам эффективности занял так называемый целевой подход. Эффективность норм права понималась при этом как достижение целей права, соответствие между целями законодателя и реально наступившими результатами[14]. Наиболее завершенное выражение этот подход нашел в коллективной монографии «Эффективность правовых норм», написанной В. Н. Кудрявцевым, В. И. Никитинским, И. С. Самощенко и В. В. Глазыриным.

Несколько по-иному рассматривали эффективность норм права А. С. Пашков и Л. С. Явич. Они отмечали, что неправильно любой эффект действия нормы смешивать с ее социальной эффективностью, которая предполагает достижение объективно необходимого и социально полезного результата. Такой результат может иметь место лишь тогда, когда сама цель нормы правильно отражает объективные закономерности развития общества. Если цель нормы определена неправильно, то ее достижение вовсе не будет свидетельствовать о социальной эффективности действия правовой нормы. Целевой момент как необходимо включающий элемент субъективного отражения действительности не может быть во всех случаях основным и объективным критерием эффективной правовой нормы. Далее, отношение результата к цели не является единственным показателем эффективности правовой нормы потому, что бывает ситуация, при которой данная цель достигается вне непосредственной связи с действием изучаемой нормы. В таком случае мы сталкиваемся с явно мнимой эффективностью нормы[15].

Целевая концепция эффективности подверглась определенной критике и при исследовании эффективности правоприменительных актов. Во-первых, по замечанию М. Н. Андрюшенко, «эффективность есть количественная характеристика отношения цели и теоретической возможности и формы ее материализации, цели и материализации ее конструктивного решения». Отсюда следует, что понимание эффективности приговора как соответствия результата и цели правосудия предполагает, прежде всего, анализ целей правовых норм. Но цели последних, вероятно, не могут быть окончательно установлены без соответствующего анализа последствий их применения и реализации[16]. Во-вторых, по замечанию М. Ф. Маликова в отношении эффективности правоприменительных актов, даже в том случае, когда цель выявлена верно и найден оптимальный путь ее достижения, без конкретного судебного приговора она не достигается. Степень эффективности приговора будет зависеть не только от того, в какой степени результат действия приговора в действительности приближен к идеалу (выраженному в виде цели правосудия), но и от того, насколько точно соблюдается порядок вынесения приговора и насколько действенна ответственность за его нарушение[17].