Цепь измен - Тесс Стимсон

Набрасываю белый халат.

— В чем дело?

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Прямо сейчас? Что, никак нельзя подождать?

Он колеблется.

— Я только что нашел в интернет-магазине подходящий мотоцикл, «индиан». Торги заканчиваются в полночь, и я хотел сначала обсудить все с тобой…

Не могу отделаться от ощущения, что он намерен поговорить не только о мотоцикле.

— Мотоцикл?

— Ну же, Эл! Ты же знаешь, я всегда хотел мотоцикл. Вдобавок на нем будет гораздо быстрее добираться до работы. Тебе-то хорошо, — добавляет Джексон, — больница рядом с домом, не приходится дважды в день по часу торчать в пробках.

— Уверена, что «Дю Кейн фармасьютиклз» все же…

— О, Элла, ради всего святого! Сколько можно?

— Никто не просит тебя ссужать деньги на их пилюли, — продолжаю упорствовать я. — Всем отлично известно, что они аморальные торгаши, подсаживающие на наркоту, и пусть идут к черту. Но исследовательская программа — дело совсем другое…

— Значит, эксперименты над стволовыми клетками вдруг стали добрым делом?

— Джексон, я врач. Что ты хочешь от меня услышать?

— Элла, надевая белый халат, не стоит оставлять за порогом совесть, — с горечью произносит он. — Хватит того, что ты снимаешь свои модные туфли.

— Не понимаю, какое отношение моя совесть имеет к…

— Я думал, твое призвание — спасать детей, а не убивать их.

— Вообще-то, Джексон, все это не имеет никакого отношения к неонатологии, — обиженно говорю я. — И с каких пор возня с зиготами превратилась в избиение младенцев?

— С моей стороны глупо было думать, что тебя это волнует.

— А с моей — глупо было надеяться, что ты способен рассуждать как взрослый человек.

Невысказанная мысль виснет в воздухе. Мы оба понимаем, о чем на самом деле идет речь.

Я прижимаю мобильник к другому уху, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Сейчас не время отчитывать Джексона за желание нарушить наш уговор. С первого же дня мы условились: никаких детей.

— Послушай. Я всего лишь имела в виду…

— Я знаю, что ты имела в виду, Элла.

Вот что всегда восхищало меня в Джексоне (в особенности потому, что самой мне этого недостает): его стойкая, не модная нынче прямота. Талантливый, очаровательный, умеющий правдиво и четко выражать свои мысли, Джексон обладает даром ненавязчивой убедительности, которая, пожелай он уйти в политику, обеспечила бы ему место в Белом доме (хотя, разумеется, его неизлечимая честность наверняка сослужила бы ему плохую службу). За последние пару лет охотники за головами для разных престижных неправительственных организаций предлагали Джексону зарплату с пятью нулями и открытым счетом на командировочные и представительские расходы, уговаривая возглавить их кампании по сбору денег или департаменты по развитию. Всех до единого охотников ждало разочарование — правда, Джексону удавалось предварительно околдовать их так, что они жертвовали солидные суммы «Единому миру» — замшелой вонючей благотворительной организации, в которой он работает.

А вот что меня всегда раздражало в собственном муже, так это его твердое — «по-моему-или-к-чертям-собачьим» — чувство чести южанина.

Прижимаю мобильный подбородком к плечу, чтобы застегнуть халат поверх стильной креповой юбки. Чертовы красные туфли задолбали, но я ничего не могу с ними поделать.

— Отлично. Если ты твердо решил…

— Считай, что это припозднившийся подарок на день рождения.

Я прикрываю глаза, охваченная внезапным приступом раскаяния.

— О, Джексон! Прости меня.

— Ничего.

— Я так замоталась в больнице — у нас нехватка персонала…

— Говорю же, ничего.

Повисает пауза. Как я могла забыть о его дне рождения? Боже, ведь Джексон родился в День святого Валентина! Хотя бы это можно было усвоить!

Джексон снова разражается буйным кашлем.

— Что с твоей простудой? — виновато спохватываюсь я.

— Если честно, то вообще-то чувствую себя паршиво. Кажется, температура подскочила.

Стараюсь не улыбнуться. Поразительно, насколько по-разному один и тот же микроб воздействует на мужскую и женскую иммунные системы. Тема, достойная диссертационного исследования: «Вирус, вызывающий у женской особи вида лишь чих, волшебным образом превращается в инфекцию верхних дыхательных путей, едва достигнув хромосомы самца Y…»

— Обещаю: в выходные куда-нибудь сходим. Я что-нибудь придумаю, чтобы отпроситься с работы.

— Конечно.

— Выбор за тобой. Куда захочешь.

— Ладно. Мне все равно.

— Ты повеселеешь, как только почувствуешь себя лучше. — Потом, отчасти чтобы облегчить муки совести, отчасти потому, что, несмотря на роман с Уильямом, несмотря ни на что, это по-прежнему правда, добавляю: — Я люблю тебя.

— Я тебя больше.

Такой уж у нас пароль — привычный обмен фразами между влюбленными, из тех, что появляются в первые месяцы совместной жизни. Потом, когда что-то идет не так, вы держитесь за них как за спасательный круг, ощущая некую смесь суеверия, надежды и страха.

К этим же шести словам сводится сущность нашего брака.

Познакомились мы одиннадцать лет назад в Америке, в самый благоприятный для штурма момент, когда я была достаточно измотана, уязвима и (будем называть вещи своими именами) пьяна, чтобы в моем трепетно взращенном цинизме появилась брешь, через которую успел просочиться Джексон.

Я лишилась девственности в семнадцать (со своим тридцатичетырехлетним тренером по теннису; банальность ситуации смутила меня больше, чем появление на месте преступления моей бабушки, которая лишь кивнула, сдержанно ликуя от доказательства собственной правоты). Всех мужчин, с которыми я встречалась с тех пор, объединяло одно качество: никто не был совершенно недоступен, и это меня вполне устраивало.

Где-то в глубине души я понимала: мое поведение не вполне верно, — зато остальная часть меня пришла к выводу, что все как-нибудь уладится, когда я повстречаю правильного человека.

Не то чтобы у нас была любовь с первого взгляда. Джексон Гарретт вплыл в бар с живой музыкой на Бурбон-стрит во Французском квартале Нового Орлеана и направился прямиком к нам с Люси, будто бы мы весь вечер сидели и ждали специально его. Разумеется, любовь тут была совершенно ни при чем.

Джексон был — и остается — самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела. У него та самая типично американская, сверкающая белизной улыбка кинозвезды и золотистая кожа, которая выглядит загорелой даже посреди английской зимы. Глаза, пронзительно-бирюзовые, с непристойно длинными ресницами и искорками, от которых мурашки бегут по коже, а одежда начинает расстегиваться сама собой. И рот — такой податливый и чувственный, что остается лишь послать к черту гребаную английскую сдержанность и потребовать, чтобы он тебя поцеловал. «Ну же, у меня сегодня день рождения. Ты что, стесняешься?» (Оглядываясь назад, начинаю думать, что именно тогда зародился ураган.)