Цена человека: Заложник чеченской войны - Ильяс Богатырев

Салауди сказал, что мне придется подождать, пока объявятся люди, обещавшие встречу с заложниками. Ждать пришлось немногим более суток. Все это время я сидел в одной из внутренних комнат, смотрел видеофильмы и листал несколько старых скучных книг, завалявшихся среди хрустальных ваз на полках стенного шкафа. То ли от скуки, то ли от одолевавшего любопытства к дому таинственного Салауди, я стал рыться в выдвижных ящиках шкафа. В одной из них я обнаружил то, что в известных органах называют вещественным доказательством – небольшой ламинированный трафарет с надписью «ОРТ. Телевидение». Спустя уже полгода, я выяснил, что этот трафарет был выставлен на лобовом стекле «Нивы», в которой перед захватом ехали журналисты Перевезенцев и Тибелиус в январе того же 1997 года…

Салауди появился ближе к вечеру следующего дня. Мы поужинали с ним и стали смотреть телевизор. Я не приставал к нему с расспросами, он мало по малу разговорился сам и рассказал, как посредничал в освобождении двух сотрудников ОРТ (нынешний «Первый канал»). Он рассказывал, что похитители совершенно не представляли себе, как отреагирует Москва на похищение журналистов федерального телеканала. Одно дело, понимаете ли, когда похищают рядовых граждан, и совсем другое – сотрудников ведущего телеканала страны. Громкая шумиха, поднятая средствами массовой информации, широкий общественный и политический резонанс на столь дерзкое преступление не на шутку напугали бандитов: они могли оказаться виновными в резкой эскалации и без того непонятных отношений между Москвой и Грозным! В такой ситуации похитители не осмеливались выдвигать каких-то конкретных условий освобождения журналистов и залегли на дно, заняв выжидательную позицию. По словам Салауди, похитители вели себя крайне осторожно и поэтому, когда на них неожиданно вышли люди из Москвы с предложением денег, те несколько растерялись и, явно опасаясь подвоха, обратились за посреднической помощью к нему. При этом остается загадкой, каким именно образом москвичам удалось выйти на похитителей. Салауди согласился стать посредником и был удивлен тем, как вместо нагло затребованного миллиона долларов за освобождение журналистов без торга было отдано 800 000!

– Я хотя и не бедный человек, – говорил Салауди, – но в жизни никогда не видел сразу столько денег. Они были пересчитаны при мне. А когда мой помощник спросил, настоящие ли это доллары, один из троих «покупателей» наугад вытащил несколько пятидесятидолларовых купюр и дал мне их проверить.

Пока Салауди рассказывал мне эту историю, я поглядывал на выдвижной ящик и думал, положил ли я трафарет обратно так, как он лежал до моего появления в этом доме…

Было уже за полночь, когда Салауди вновь появился в моей комнате и сказал: «Пора». С ним было двое вооруженных парней. Меня посадили в «Мицубиси-Паджеро» Салауди, а те двое завязали мне глаза мохеровым шарфом. Ехали недолго. Остановились на каких-то холмах, где Салауди сказал, что дальше я поеду на другой машине без него. Прежде чем пересадить, какие-то новые люди меня тщательно обыскали, приговаривая, что если найдут «жучка», пристрелят на месте.

Дальше, как я понял, ехали вчетвером: впереди двое и еще один, весельчак, рядом со мной.

– Вот, – говорил он, – еще один. Сам приехал! Ха-ха-ха! Ну, как, Ильяс, ты чувствуешь себя на миллион долларов?

Признаюсь честно: испугался. Им ведь действительно ничего не мешало взять и оставить меня у себя в качестве еще одного журналиста-заложника. Нефиг, как говорится, делать…

С какого-то момента бандиты замолчали и не произнесли ни единого слова. В общей сложности мы проехали километров десять – пятнадцать. Как минимум половину пути просто плутали, чтобы сбить меня с толку. Я интуитивно понимал это и считал, что это к лучшему: если бы действительно хотели удержать меня, они не стали бы мудрить, а прямиком отвезли бы куда надо.

Остановившись, мы простояли несколько минут. Потом меня грубо взяли под мышку, вывели из машины и быстро повели вперед, через пару десятков шагов завели в дом и резко и неожиданно развязали глаза.

Передо мной на кровати сидели Юра Архипов и Коля Загнойко. Обросшие, истощенные, с ошалевшими и испуганными глазами… Спустя секунду они уже казались растерявшимися больше, чем я. Еще через мгновение в их глазах будто заискрила смутная надежда.

Пробежав глазами, я осмотрел помещение. Мы находились в небольшой комнате с зарешеченным окном. Меня с ними разделяла широкая кровать. Я как-то инстинктивно хотел пожать им руки, но охранник в маске, стоявший почти вплотную ко мне, жестом дал понять, что не надо делать резких движений. Тут я осознал, наконец, что надо действовать, снимать. Полез в сумку за камерой и спрашиваю у безликого охранника с автоматом, сколько у меня времени.

– Две минуты, – отрезал он. На секунду я растерялся совершенно. В следующее мгновение собрался мыслями и, направив камеру на Юру и Колю, нажал на кнопку «rec». Пока ехал к ним, обдумывал с десяток вопросов, но тут успевал только спросить, как они себя чувствуют. Когда они начали говорить, что им ужасно плохо, что здоровье сдает и что они хотят, чтобы их как можно скорее освободили, согласившись на все предъявляемые условия, мне показалось, что ребята отговаривают то, что им велено было говорить. Слова звучали заученно как-то, произносились так, будто ребята боялись запнуться или сказать лишнее. В конце концов, я обратился к человеку в маске:

– А где остальные двое?

– Отдыхают, – ответил он резко, стараясь придать своему голосу неестественные интонации.

Прошло меньше пяти минут, и охранник без предупреждения сказал, что хватит, и дернул меня за руку. Я оборвал видеосъемку на полуслове Коли. Единственное, что я смог сделать наперекор охраннику в маске, это один кадр коллег-заложников на фотоаппарат. Я не успел даже упаковать видеокамеру, как мне опять завязали глаза и сказали, что камеру они вынесут сами.

…Я чувствовал себя убитым. Меня тупо и грубо использовали, чтобы напомнить всем о «товаре» и поторопить с его выкупом. Я не то чтобы раньше этого не понимал, нет, я вполне себе отдавал отчет, что допускают они меня к коллегам не ради нашего свидания, а ради пользы своему делу. Бандиты прекрасно понимали, что я, как репортер и как коллега-журналист, захочу показать их по ТВ и буду призывать всех посодействовать их скорейшему освобождению. А получить свободу эти заложники могут как раз только при удовлетворении бандитских требований… Эта чертова журналистская дилемма не дает мне покоя до сих пор: как освещать подобные события и не потакать злодеям? Спустя годы я попытался раскрыть эту тему в своем фильме «Терроризм как реклама». Увы, у меня нет готового рецепта, который можно было бы применить, к примеру, во время освещения террористических актов: правила в каждом случае складываются свои. Но в целом одно могу сказать определенно: если государство и общество правы, то террористов и бандитов всяких нечего огораживать глухой ширмой и тем самым демонизировать – их надо показывать и раскрывать их жуткое нутро, не робея. Люди должны знать, с кем имеют дело и как противостоять их угрозе морально и идеологически. Тогда и победить их будет проще.

Однако я отвлекся. В тот момент – после того, как я увидел глаза Юры и Коли, – мне стало жутко, жутко и противно. Я ненавидел всех, прежде всего – себя. Меня разрывало от отчаяния и бессилия, я не находил себе места с завязанными глазами в этой нервно плутающей машине.

– Почему вы не дали поговорить с ними подольше? – сквозь зубы выдавил я из себя. Они не могли не заметить раздражения в моем голосе.

– А что ты хотел?! Чтобы мы устроили тебе пресс-конференцию?! – грубо ответил мне сидевший рядом с водителем. А сидевший со мною рядом так толкнул меня в бок стволом автомата, что я смолк и не говорил больше ни слова.

Напоследок все тот же голос сказал мне, что если через пять дней не будет заплачен выкуп, они начнут расстреливать заложников. Первым убьют Льва Зельцера.

Обратно в дом Салауди я приехал на его же джипе. Он не спрашивал меня ни о чем. Меня молча проводили в ту же комнату в его доме и оставили одного.

Я не спал всю ночь и только под утро немного подремал. Мне уже было все равно, в каком состоянии вернули камеру и оставили ли вообще в ней кассету. На следующий день я уже был в Москве.

Здесь казалось, что все забыли про похищенных в Чечне четырех журналистов центральных средств массовой информации. О них говорили редко и только в связи с какими-нибудь другими событиями в Чечне. Я был подавлен и не знал, что же делать дальше, с чего начать и к кому идти за помощью. Необходимо было срочно предпринять какие-то меры для освобождения коллег.

Журналисты по большому счету независимы в зонах конфликтов – военных, политических, социальных и пр. У вас есть возможность общаться со всеми и с кем угодно. Ведь, в конце концов, все мы люди. Постарайтесь только выяснить, о чем думают конкретно те, с кем вы идете на контакт в данный момент, попытайтесь понять их. Они же не инопланетяне. Они такие же люди. Обращайтесь к ним в открытой и уверенной манере. Никогда не подходите к людям, думая про себя, что они могут быть против вас. Если вы идете со страхом и ожиданием проблем, вы получите их.