Цена человека: Заложник чеченской войны - Ильяс Богатырев

Рассказывали, что как-то раз в поселок приехал сам президент Аслан Масхадов. Приехал со своими людьми специально, чтобы потребовать от местных боевиков прекратить преступную торговлю людьми и в частности журналистами. Он пытался объяснить, какие политические и идеологические последствия влечет такого рода занятие для независимой Ичкерии. Но местные и слушать его не захотели. Дошло даже до стрельбы поверх голов охраны президента. Бандиты кричали, что они не у Масхадова требуют выкуп за заложников, а у Москвы, убивавшей и калечившей их семьи. Кроме того, никто не может указывать чеченцу, как жить и каким способом зарабатывать деньги, а в силу неписаных местных правил этого не может делать другой чеченец, даже если он президент…

Возможно, звучит банально, но все же повторю: не поленитесь узнать побольше об обычаях, нравах и национальных особенностях людей, с которыми вам предстоит общаться. И лучше, если вашим советчиком будет представитель именно этого народа: вы можете не быть в курсе его многовековой истории и особенностей фольклора, но знание того, как здороваться и заходить в чужой дом, может избавить вас от неожиданных проблем.

«Когда вы фотографируете людей в зоне боевых действий и других страшных местах, помните: а) чувство юмора очень помогает, даже если этот юмор – черный; б) верите вы или нет, но у людей тут есть занятия поважнее, чем таскать ваше оборудование; в) вы здесь, потому что так захотели, а они – нет; г) вы можете отсюда уехать, а они – нет».

Существовала еще одна причина, удерживавшая в тех условиях официальные власти Чечни от крайне жестких силовых решений. В обществе, разделенном по тейповым (родовым) признакам, любые подобные действия могли бы привести к резкому внутригражданскому противостоянию, которое тут же активно стало бы подогреваться извне. Масхадов это прекрасно понимал, у него свежи были в памяти события лета и осени 1994 года, когда Москва исподволь оказала военную поддержку оппозиции Дудаева, а затем отказалась признать своими российских офицеров, взятых в плен с военной техникой. Масхадов, в отличие от нынешнего главы Чечни Рамзана Кадырова, получившего полный карт-бланш Кремля, был зажат жесткими экономическими и политическими санкциями, которые установила ему Москва с самого момента вывода войск с территории Чечни осенью 1996 года.

Не лишним будет отметить также еще одну особенность национального менталитета. Облеченный властью чеченец, получив приказ открыть огонь по похитителям людей, хорошенько подумает, прежде чем нажмет на курок: зачем наживать себе кровника, тем более из-за какого-то там приезжего журналиста?..

Не помню, как долго я сидел при лениво и безразлично мерцающем огоньке лампы, уставившись на банальный школьный штамп в учебнике природоведения. В какой-то момент я медленно выпал из окружающей реальности. В полутьме я неторопливо листал страницы учебника, и передо мною урывками вставали эпизоды из школьной поры. Вот мама собирает меня в первый раз в школу. За окном прохладно, покрапывает дождик, и я чувствую магазинный запах первой своей школьной формы. Я долго пытаюсь самостоятельно застегнуть пуговицу на рукаве костюмчика – аж пальцы немеют, – но не получается. Тогда мама хватает мой рукав и быстро решает проблему. Первый раз на мой первый урок повел, крепко взяв меня за правую руку, будто боялся, что я ускользну и убегу, старшеклассник, а не старшеклассница, как полагалось по сценарию. Не знаю, то ли девушки мне не хватило, то ли перепутали там чего… Теперь я, бывший школьник и студент, сидел в заложниках с учебником из прошлого: все, что со мною было, стало «до». Я пролистал «Природоведение» еще раз, вырвал лист со штампом и аккуратно сложил его под стельку кроссовки, задвинув обрывок к носку. Сам учебник я положил обратно точно так, как он лежал, и медленно, чтобы выдвижной ящик не заскрипел, задвинул на место. Ностальгические школьные воспоминания и мрачные мысли о превратностях судьбы вконец сокрушили меня, и я, кажется, заснул.

Очнулся от шума у двери. Сколько по времени проспал, не знаю. Стоило приподнять голову, как она моментально загудела давящей в висках тяжелой болью. Подняв руку к голове, я почувствовал, что рана над правым виском все еще сочится кровью. Влад не спал и, сидя на диване, пытался разглядеть движение у двери. Судя по тоненьким лучикам, пробивавшимся в нашу темницу сквозь дырочки в заколоченных окнах, и пению птиц, день был в разгаре. Наконец мы разглядели все тех же двоих в масках с автоматами. Один из них прошел в комнату и забрал кастрюлю с тарелкой и оставил на столике пакет. Влад попросил принести что-нибудь, чтобы перевязать мне голову. Стоявший у двери, стараясь прибавить своему голосу басов, пообещал принести бинты. Затем бросил у входа тазик и буркнул: «Туалет».

Глава 4

За окнами постепенно прекратилось пение птиц, потускнели и исчезли пробивавшиеся лучики света. Слух стал единственным органом, помогавшим получать хоть какую-то информацию об окружающем мире, в одночасье ставшем для нас потусторонним. Это как если идешь себе по улице и проваливаешься в глубокий люк, а там темно и выхода никакого. Мы с Владом оказались отныне в своем, отрубленном от окружающего мира, пространстве. Я напряженно пытался ловить все звуки, доносившиеся с улицы. Слышался лай собак, иногда удавалось уловить отдаленный шум быстро едущей большегрузной машины или трактора – где-то неподалеку пролегала трасса, вероятнее всего, та самая, по которой я много раз ездил из Ингушетии в Грозный. Отчетливо слышал голоса детей, а через пару минут они стихали – беспечная детвора, резвясь, пробегала мимо нашей темницы. Похоже, нас удерживали где-то на окраине или на малозаселенной улице села.

Спустя некоторое время я почувствовал резкий запах анаши. Дурман тянулся из-за двери, откуда изредка доносились приглушенные голоса и еле сдерживаемый смех наших охранников. Видимо, наша стража никак не могла без этого, если позволяла себе обкуриваться даже на посту.

Память репортера похожа на расцарапанный файл со старыми, хаотично перемешанными клипами; случайные «клики» оживляют воспоминания – собственные и чужие…

Я вспомнил, как последний раз в Чечне чувствовал этот запах. Это было весной 1996 года на одном из блокпостов российских войск у въезда в Грозный. Командировка выпала на очередной период ужесточения пропускного режима в город, и мне пришлось пустить в ход испытанный многими метод проезда в таких случаях. Соблюдая негласную очередь из местных жителей, я подошел к беспогонному командиру[1] поста и, представившись, сказал, что нам бы, несмотря ни на что, надо побыстрее проехать в город. Командир медленно отвел меня к небольшому железобетонному бастиону, выстроенному прямо на дороге, и приветливым, слегка заторможенным жестом дал понять, что готов выслушать мои аргументы. Они, в общем, сводились к одному: негоже требовать слишком много за пропуск журналистской машины.

Умение давать взятку – это не хрен собачий. Знать, кого, когда и как подкупить – это почти искусство. Есть люди, у которых это получается легко и просто. А бывают такие, у которых сама попытка всучить кому-то мзду только усложняет дело. Я отношусь к последним. Хотя и у меня случаются исключения из этого правила.

Цена взятки зависела от жесткости пропускного режима в данный период и от жадности самого командира поста. Иногда приходилось выкладывать до 500 000 (по нынешнему – 500, без учета инфляции, естественно) рублей. В тот раз командир удовлетворился двумястами тысячами.

Пока мы стояли и договаривались у входа в бетонное укрепление блокпоста, изнутри шел отчетливый запах шмали. Самому странно улыбчивому командиру было наплевать, заметит ли кто-нибудь этот запах. Ему вообще все было по барабану – казалось, он не стоял на посту, а витал над ним…

Прохождение блокпостов везде связано с проблемами и загвоздками. Спустя много лет, к примеру, мы снимали эпизоды для документального фильма «Терроризм как реклама» на Ближнем Востоке. Пообщавшись с коллегами в Израиле, мы назначили встречу с палестинцами в Рамалле. Однако прежде нам нужно было получить разрешение проехать на палестинскую территорию через израильский пропускной пункт. Мы почти полдня провели в переговорах с военными чинами, каждый из которых приветливо предупреждал, что мы никак не можем проехать без санкции и ссылался на команду свыше или на какое-то профильное подразделение. Чтобы и дальше не терять время, мы решили действовать на свой страх и риск: продюсер, оператор и я – журналист и водитель в одном лице – проехали вдоль так называемой разделительной стены устрашающих размеров и уперлись в не менее грозного вида контрольно-пропускной пункт с башнеподобной вышкой. Кругом из военных ни души. Только редкие палестинцы проходили по узкому коридору, затем протискивались сквозь ежистые вертушки и оказывались на палестинской стороне. Оглядевшись, я попросил оператора и продюсера пройти за палестинцами по коридору. А сам опустил все окна в машине, положил руки на руль так, чтобы они были видны со всех сторон и потихоньку проехал КПП, одолев только несколько «лежачих полицейских». Я ждал по меньшей мере предостерегающего окрика или предупредительного выстрела, но все было тихо. Конечно же, наш проход не остался незамеченным, но он оказался совершенно беспрепятственным. Устав, распорядки и чины у военных везде одинаковы: если, сталкиваясь с ними, запрашиваешь разрешения на что-то, ты его получишь или сразу, или когда и нужда уже отпадет. Или не получишь вовсе, но все равно будет уже не важно.