Год черной луны - Маша Спивак

Так что через неделю уехала, как и собиралась. Антоха, когда меня провожал, не выдержал, целовать бросился. У него это, кстати, неплохо получается. На меня прямо оцепенение нашло, хотела оттолкнуть — не вышло, руки не слушались. Стою как дура, по всему телу мурашки бегут, в башке звенит… мамочки, думаю, что это? Влюбилась я, что ли? Вот уж чего не хватало.

Опомнилась, отстранилась от него, строго себе сказала: «Клепка, стоп! У тебя своя дорога, у него — своя». И, уже вслух, Антохе:

— Не надо, перестань. У нас с тобой ничего не выйдет. Даже не надейся. И не звони мне больше… так часто.

А он мне:

— Ты что, еще ничего не поняла? Нас же сама судьба свела. Я без тебя совсем не могу. Голос твой хочу слышать каждый день, да что там, каждую минуту — только трубку повешу, снова слышать хочу! Это ты даже не надейся от меня избавиться — ты мне нужна. Очень.

Я насилу от него оторвалась — и в поезд. Сердце колотилось как бешеное. И если одна моя половина кричала «Спасайся!», то вторая рвалась выпрыгнуть обратно и кинуться к Антохе в объятия.

В Москве, конечно, все это подзабылось, тем более что вначале у нас с Ваней сплошная романтика была: он по мне соскучился. Или ему другим самцом запахло и захотелось свою территорию метить? Так или иначе, отношения как-то наладились, и я сумела выбросить Антоху из головы.

Хотя это было непросто — очень уж Антоха… свой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

И полное ее разоблачение?

1

Тата

Со мной происходило странное: мне всерьез казалось, что внутри у меня — пустота. Я думала — где-то даже рассчитывала — преисполниться страданиями, а вместо этого сделалась пинг-понговым шариком. Во мне не было ни эмоций, ни желаний, ни ощущений — ни-че-го. Легкой отважной водомеркой я скользила над темными глубинами своего несчастья, бесшумно, стремительно, от утра к вечеру, от вечера к утру, в надежде, что и сегодня чудовище, притаившееся на дне, не заметит меня, не протянет ко мне свои ужасные щупальца. Я знала: стоит хоть что-то почувствовать, как именно это и произойдет — горе как камень, — меня тут же потащит вниз, и тогда пощады не жди, тогда нет спасения. Впрочем, временами становилось любопытно: что все-таки там, в пучине отчаяния? Не взглянуть ли одним глазком? Естественно, не сейчас. После.

Все говорили, что я «прекрасно справляюсь».

Никто не замечал, что меня — нет.

Зато почти у каждой моей приятельницы нашелся знакомый экстрасенс, и на меня со всех сторон сыпались прогнозы и указания. Так, для защиты от негативного воздействия мне следовало рисовать абстрактные композиции сиреневой и зеленой тушью, носить ожерелье из гематита в виде сплошного шнурка — как ни странно, такое у меня было — и провести глобальную энергетическую чистку дома. Ивану — в ауре которого напрочь отсутствовала голова — на беготню отводился максимум год, а мне очень скоро, самое позднее в конце осени, обещали «кого-то за границей».

Саня упорно твердила, что я должна как можно чаще ездить к бабушке и заказывать отчитку. По возможности каждую неделю.

— Она ведь говорит, что Иван меня все равно не бросит, — отбояривалась я, не желая вступать в дискуссии и объяснять, почему «нас всех» не заставишь потрудиться ради собственного блага.

— Раз говорит, значит, так и есть, но чтобы ускорить процесс, надо ездить и ездить, просить и просить. Можешь, конечно, сама ходить в церковь и молиться, но через бабулю надежней.

— Я ездила и просила, а Ваня преспокойно от меня ушел.

— Ну ты странная такая! Как бы тебе подоходчивей объяснить? Допустим, бабуля… часовщик. И вот она чинила-чинила механизм, а девка твоего Ивана пришла — и шарах по нему кувалдой! Сломать — две секунды, а исправлять сколько? Поняла теперь?

— Понять-то поняла, но… если наша красавица так и будет кувалдой размахивать? Мне до конца жизни к бабуле ездить?

— Почему до конца жизни? Что-нибудь обязательно переменится: либо приворот перестанет действовать, либо ей надоест этим заниматься, либо она таки огребет за свои пакости по полной программе и сама собой отвянет.

Прогноз совершенно не устраивал меня своей неопределенностью.

— К тому же, учти, — продолжала Саня, — Иван после порчи слабый будет, его потом восстанавливать и восстанавливать. Раньше вернешь, раньше вылечишь.

— Мне же его еще и лечить?

— А то кому? И лечить, и успокаивать, и отчитки на восстановление семьи заказывать. Кто это, по-твоему, должен делать? Ты ведь ему жена…

По судьбе, знаю-знаю. Только он мне почему-то больше не муж. Во всяком случае, не помнит об этом.

Что-то внутри активно сопротивлялось давлению, вера в способности бабы Нюры была изрядно подорвана, — но в какой-то момент я сдалась: вдруг поможет? На излете мая мы вместе с Саней и ее знакомыми отправились в Рузу.

Посиделки с чаепитием по летнему времени перенесли во двор. Не так давно шли дожди, но сейчас стояла жара, и за длинным столом под полиэтиленовым навесом, хоть его и постарались максимально распахнуть, было невыносимо душно. Я с интересом обнаружила, что, несмотря на хваленое омертвение, вполне способна испытывать физический дискомфорт, — пожалуй, даже больше, чем раньше. Наверное, поэтому необходимость участия в протокольных мероприятиях — распивании чая, распевании гимнов и сочувственном кивании под неизменный рассказ о мятых десятках — страшно меня раздражала. Я буквально не могла дождаться, когда все закончится, чтобы написать под диктовку положенный текст и скорей уехать домой.

Внезапно баба Нюра, прервав монолог на полуслове и сверкнув взглядом в сторону одной из участниц застолья — тетки в явно дорогом, но каком-то нечистом наряде и с жутким лицом привокзальной алкоголички, — выпалила:

— Вот и у тебя мужа нет, потому что колдуны отобрали!

Тетка, которая полчаса назад к случаю бросила фразу: «Когда мы с мужем были в Египте», смутилась — хотя, если вдуматься, одно другому не противоречило, и уличать ее во лжи никто не собирался. Баба Нюра, не обращая на нее внимания, продолжила:

— Как вот и у ей тоже. — И ткнула пальцем в меня.

Я сразу поняла чувства тетки, но сострадание к ней моментально улетучилось под натиском злости.

«ДА ПОШЛИ ВЫ К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ!» — хотелось заорать мне.

Я, конечно, взяла себя в руки и воздержалась от демонстративного хлопанья калиткой — мои нынешние эмоции быстро умирали, и вообще не хотелось тащиться в Москву на автобусе. Я стоически выдержала до конца все, даже публичный допрос («Живешь-то одна? Одна? Без мужика? Честно? ЧЕСТНО? Смотри у меня!»), но в глубине души знала, что больше сюда не приеду даже ради гарантированно светлого будущего семьи. Я еще не успела разувериться во всемогуществе магии, но в тот миг, когда люди за столом дружно повернулись ко мне и я почувствовала себя экспонатом в анатомическом театре, мне внезапно стало ясно, что чужое вмешательство в мою личную жизнь превысило все мыслимые пределы.

Руки прочь, подумала я — и зажила летучей, ежедневно испарявшейся без следа жизнью одинокой женщины. Вокруг меня один за другим появилось несколько мужчин, старых знакомых в новых реинкарнациях. Я отчетливо слышала легкие хлопки, с которыми эти преуспевающие господа средних лет возникали из эфира, и нисколько не сомневалась, что их материализация — результат козней моего патрона (который, к слову сказать, тоже далеко не молод и явно ни в чем не нуждается). Он зачем-то хотел, чтобы я, поверив предсказаниям Сани, угодила в силки легкого благополучия. Мне пока удавалось избежать их, но… дьявол умеет искушать.

Я постройнела, помолодела, похорошела; даже самые вредные тетки в магазинах называли меня «девушкой».

Протопопов был при мне постоянно. Разумеется, не двадцать четыре часа в сутки, ведь из семьи его пока не выгоняли, а значит, он в достаточной мере создавал там видимость присутствия, но и для меня, что бы ни происходило, всегда оказывался рядом. Как это у него получалось, не знаю; наверное, я попросту забывала о нем, стоило ему пропасть из поля зрения. Между тем он производил впечатление абсолютно счастливого человека — за двенадцать, почти уже тринадцать лет я ни разу не видела его таким. Теперь это был автомат по изготовлению счастья, к тому же взбесившийся: он фонтанировал счастьем, извергал его, исторгал, затоплял все вокруг и нисколько не собирался останавливаться.

Я наблюдала за ним с чуточку недоуменной, извиняющейся улыбкой. Так человек в чужой стране наблюдает за группой хохочущих людей: и рад бы повеселиться, да не понимаю, в чем дело. Впрочем, когда розовая лава грозит залепить тебе глаза, уши и нос, это уже не смешно, а опасно.

— Люблю тебя, люблю тебя, люблю, — твердил Протопопов, шалея от недавно обретенной свободы слова. — В жизни этого столько не говорил.