Моя сто девяностая школа - Владимир Поляков

– Откуда ты знаешь?

– Очень просто: у тебя липкие губы, к подошве твоего левого ботинка пристала конфетная бумажка, в такие бумажки обычно заворачивают ириски. Метод дедукции.

– А сколько я купил ирисок, ты тоже знаешь?

– Думаю, что знаю. Ты сперва скажи, сколько, примерно, стоит учебник географии Григорьева, Крубера, Баркова и Чефранова?

– А при чем тут учебник? Я так давно его покупал, что уже забыл.

– Я тоже думаю, что ни при чем, – сказал Лебедев. – Извини, нам надо отвести домой собаку.

И мы разошлись.

– Это не он, – сказал Лебедев. – Нужно положить на твою парту чистый лист папиросной бумаги, и на нем останутся отпечатки пальцев того, кто к ней прикасался. Затем предложим всему классу прикоснуться пальцами к чистому листу и полученные отпечатки сравним со снятыми нами с парты.

В этот момент собака залаяла и кинулась на Кунина.

– Что с тобой, Телемак? – сказал Лебедев. – На кого ты бросаешься? Совсем одурела псина. Куш! Отстань!

Мы дошли до дома, в котором жили знакомые Лебедева, хозяева собаки, и Ваня вернул им пса.

– Зайдемте ко мне, – предложил Кунин, – я вам покажу, какой мне подарили старинный кинжал.

Мы не могли устоять перед таким предложением и зашли к Косте.

Первое, что мы увидели у него на столе, был учебник географии Григорьева, Баркова, Крубера и Чефранова.

– Я его забыл дома! – воскликнул Костя.

– Вот почему на тебя кинулась собака, – сказал Лебедев. – Она не такая уж дура. Что же ты затеял всю эту историю с пропажей?.. Тут бы никакой Шерлок Холмс не справился.

– Забыл. Просто забыл, – сказал Костя.

А я подумал о том, как нехорошо подозревать в дурном своих ни в чем не повинных товарищей. И какое счастье, что Толя Цыкин не знал об этом. Он ведь даже не догадывался. И еще я решил, что Ваня Лебедев, в общем, хороший парень, но до Шерлока Холмса ему далеко.

МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

У Ани Труфановой были светло-голубые глаза. Иногда они казались задумчивыми, иногда в них появлялись искрящиеся хитринки, а иногда они лучились улыбкой. В общем, это были такие глаза, что от них нельзя было оторваться. И я не отрывался.

У Ани Труфановой были такие светлые волосы, что казалось, будто в них заблудилось солнце.

У Ани Труфановой были такие руки, что с ней всегда хотелось здороваться.

У нее был нежный, прозрачный голос, и она слегка картавила. Представьте себе звенящие хрустальные колокольчики, которые слегка картавят.

Словом, Аня Труфанова была самой красивой в нашем классе.

И на многих партах было вырезано ее имя. А у меня ее имя была написано химическим карандашом на кисти правой руки.

Аня Труфанова всегда приходила в школу в хорошеньком платьице, у нее в волосах всегда горели розовые бантики, и от нее пахло какими-то нежнымипренежными духами.

А как она ходила! Ее походка была похожа на легкий, изящный танец.

Многие мальчишки были в нее влюблены. Но никто не пользовался у нее успехом. Может быть, только Сашка Чернов. Потому что он часто провожал ее после занятий домой и носил ее сумку с книгами.

– Просто мне с ней по пути, – говорил он.

Но мы-то знали, что он живет в прямо противоположной стороне города.

У Сашки на парте кто-то начертал: Аня+Саша = любовь.

Сашка два месяца стирал эту надпись, но не мог стереть. Это была добротная работа.

Когда Аню вызывали к доске, все мальчики хором ей подсказывали, хотя ей не нужна была подсказка – она отлично знала математику.

Как я был влюблен! Я шел в школу и думал об Ане. Я следил за ней во время уроков и старался быть ближе к ней во время перемены. Но что толку? Она не обращала на меня внимания. Она разговаривала с Черновым, с Чиркиным, с Рабиновичем и почти не разговаривала со мной. А я, честное слово, был тогда красивым мальчиком, и у меня всегда был великолепный пробор.

Может быть, написать ей письмо? – думал я. А что я ей напишу? И однажды я написал ей стихи:

Аня! Аня! Я не знаю,

Что тебе мне написать.

О тебе одной мечтаю,

Не перестаю мечтать.

Извини за эти строчки,

Я влюблен, имей в виду.

Я уже дошел до точки,

До чего ж еще дойду?

Я сложил вчетверо листок со стихами и, придя раньше всех в школу, положил листок в ее парту.

Не знаю, прочла ли Аня мои стихи. Думаю, что прочла, ибо она еще больше стала меня избегать, хотя ничего мне и не сказала. А может быть, они и не дошли до нее.

Через три недели у нас должен был быть школьный вечер. А я ходил печальный, задумчивый и даже не читал свою любимую книгу "Граф Монте-Кристо".

– Что с тобой? – спрашивала мама.

– Ничего особенного, – отвечал я.

И вдруг мне пришла в голову счастливая мысль.

– Мама, – сказал я, – научи меня танцевать. Мне это очень нужно. Мне бы хоть два урока…

– Это станет не дешево, – сказала мама, – но, если это так нужно, я готова оплатить два урока.

Мама взяла вечернюю газету и нашла объявление:

"Даю уроки бальных танцев. Изабелла Берберштейн".

Узнала номер телефона и подняла трубку.

– Барышня, будьте любезны, дайте двести сорок девять ноль пять.

(Тогда не было телефонов-автоматов, и абонентов соединяли телефонистки.)

– Будьте любезны, попросите к телефону Изабеллу Семеновну, – сказала мама. – Это Изабелла Семеновна? С вами говорит мать одного молодого человека.

Ему тринадцать лет. Могли бы вы дать ему пару уроков? Ну, хотя бы вальс, венгерку и падепатинер.

Мама договорилась с преподавательницей, и на следующий день в пять часов к нам пришла высокая, подпрыгивающая дама с завитыми волосами, в золоченом пенсне. Она пришла в сопровождении грустной светловолосой девушки, которая села за пианино.

Я был трудным учеником. Я все время почему-то подскакивал, у меня не получалось плавных движений, и Изабелла Семеновна была недовольна. Все же я коечему научился и утром, продрав глаза, вскакивал с кровати и повторял показанные мне па.

Состоялся школьный вечер. Играл наш духовой оркестр, и были танцы. Аня обожала танцевать вальс.

И я решился. Я подошел к сидящей на радиаторе парового отопления Ане и сказал:

– Можно тебя пригласить на вальс?

– Ты же не умеешь, – сказала Аня.

Я осмелел и сказал:

– Я научился.

– Идем.

Я обнял ее за талию. У меня дрожали руки, путались ноги, я наступал ей на носки, скакал козлом и был счастлив. Но счастье мое продолжалось не больше минуты.

– У тебя ничего не получается, – сказала Аня и оставила меня посредине зала. Тут же ее подхватил Сашка Чернов, и больше я ее не видел.

Только к концу вечера я увидел ее в раздевалке.

Она надевала шубку. Я кинулся к ней.

– Аня, – сказал я, – можно, я провожу тебя домой?

– Меня провожает Саша Чернов, – сказала она.

Я резко повернулся и убежал.

Был январь. Шел снег. Я надел шубу и забыл взять шапку. Так я вышел на улицу и спрятался в подъезде соседнего дома.

Мимо меня прошли Аня с Сашей. В лучах фонаря видны были снежинки на ее ресницах. Сашка улыбался, а Аня шла опустив глаза. Я стоял, как загнанный волчонок, и кусал губы. Я ненавидел Сашку. Я схватил пригоршню снега, слепил увесистый комок, побежал за ними и залепил снежок Сашке за шиворот. Сашка обернулся, увидел меня, быстро наладил снежок, и снежок попал мне в нос. Аня засмеялась, и этот звонкий, как льдинка, смех вызвал у меня слезы. Я стоял посреди панели, в горле у меня застрял какой-то тошнотный ком, и мне было ужасно жаль себя, свою разбитую любовь и свой нос.

А снег все падал и падал, и над Плуталовой улицей висела завеса из снега.

Со мной поравнялась наша преподавательница Мария Германовна – маленькая остроносенькая женщина в серенькой шубке.

Веселые глаза смотрели на меня с удивлением.

– Где твоя шапка, Володя?

– Не знаю. Наверно, забыл.

– Вернись и возьми шапку. Ты простудишься.

– А мне все равно, – сказал я.

– Что с тобой?

– Я не могу вам сказать. Это тайна.

– Я очень люблю тайны, – сказала Мария Германовна. – Мне ты можешь сказать. Это всегда облегчает душу.

И я рассказал все Марии Германовне.

– Теперь послушай меня, – сказала она. – Тебе тринадцать лет.

– В будущем году будет четырнадцать, – сказал я.

– Ну, пусть даже четырнадцать. Я верю тебе, верю, что ты влюблен. Но и ты поверь мне – это не настоящее чувство.

– Почему не настоящее? Джульетте тоже было четырнадцать, а Ромео шестнадцать, и это не мешало им так любить друг друга, что их любовь изучают уже, наверно, двести лет.

– Это правда, – сказала Мария Германовна, – но, во-первых, это было в Италии, а во-вторых, они доказали свою любовь. А чем ты доказал свою? Тем, что бросил снежок в Чернова?

– А чем я могу доказать?

– Во-первых, ты должен хорошо учиться, а у тебя очень неважные отметки. Во-вторых, ты должен хорошо себя вести, быть всегда опрятным, подтянутым, быть хорошим товарищем. Я уверена, что тогда Аня обратит на тебя внимание.